До встречи в Бомбее

Глава 20

5-й королевский военно-медицинский реабилитационный госпиталь, 1920 год

Пятый королевский закрывался будущим летом. Джонс недавно вернулся в госпиталь. В начале 1918 года, все больше отчаиваясь и злясь на себя, что не может поправиться, он убедил Арнольда перевести его в учреждение другого типа: менее лояльное и комфортное, зато, как он надеялся, более эффективное. Арнольд попытался отговорить его от таких перемен, предупредив о жестокости электротерапии и опасности хирургического вмешательства, но Джонс настоял.

Весной 1918 года он уехал в переоборудованный приорат в Хертфордшире под опеку доктора Гиббона. Это был сущий ад. Когда два кошмарных года закончились, Джонс был рад до смерти. Он перенес мучительные процедуры, которые должны были снизить внутричерепное давление, бесчисленные сеансы шоковой терапии и гипноза. В завершение доктор Гиббон сказал ему, что сделал все возможное, все, что только было в его силах, и дал довольно оптимистичный прогноз. Джонсу пришла пора возвращаться в Суррей, ждать, смотреть и «проявлять терпение».

Сестра Литтон приехала за ним на санитарной машине. Она постоянно навещала его, пока он был у Гиббона, — приезжала в свои выходные, которые бывали каждые две недели, и привозила в сумке термос с какао. Через некоторое время она начала привозить ему нескончаемые объявления о без вести пропавших. Вместе они просматривали их — отчаянные мольбы родителей и жен, разыскивающих дорогих им людей. Они ждали, что в каком-нибудь из этих объявлений всплывет имя — его имя. Но объявлений были тысячи во множестве разных газет; просмотреть их все было невозможно. На этих страницах им удавалось найти только беспросветную печаль.

Джонс по предложению Арнольда продолжил бывать с сестрой Литтон в разных местах, если не восстанавливался в тот момент после сеанса. И эти прогулки стали веселее. Они вдвоем обычно садились на поезда, шедшие в сторону Лондона, в разные части страны или к побережью, надеясь, что где-нибудь им попадется вид, звук или запах, который станет той искрой, что поможет его памяти заработать. Джонс был близок к чему-то подобному в Виндзоре. Они шли вдоль реки по травянистому берегу, мимо купающихся в лучах летнего солнца ив. Джонс сосредоточенно рассматривал восьмерки гребцов, отмечая, как ловко их весла рассекают воду, и его охватило теплое чувство причастности.

— Да? — с готовностью поддержала его сестра Литтон, и на ее розовом лице под соломенной шляпкой отразилось волнение. — Может, еще что-то?

Ему бы очень хотелось, чтобы было что-то еще, причем не только ради себя, но и ради нее.

Но ничего такого не было.

И вот он снова здесь, в 5-м королевском.

Ждет.

Арнольд еще не объявлял пациентам о закрытии госпиталя. Рассказав об этом Джонсу однажды дождливым днем у себя в кабинете, он попросил его пока больше никому не говорить, чтобы не волновать зря.

— Обо всех позаботятся, — сказал Арнольд и зашевелился в скрипучем кресле, чтобы взять чашку с чаем. — У нас еще почти год до того, как это случится, и никого не вышвырнут просто на улицу. Много других госпиталей продолжит работать. А я сам уезжаю в Суонси, — он посмотрел на Джонса из-за своей чашки, — и надеюсь, что вас с собой мне брать не придется.

Джонс тоже на это надеялся.

— А что будет с медсестрами? — спросил он, думая в этот момент не о Поппи (она наконец-то отстала от него как раз перед его отъездом в 1918-м, а потом ее застукали на месте преступления с капитаном кавалерии, который, может, и забыл, как ездить на лошади, но кое-что все же помнил), а о сестре Литтон. У нее, как он теперь знал, не было родителей, а также не осталось ни брата, ни жениха. Только скромное жилье в родном Норфолке, где, по ее признанию, она и проводила в одиночестве все свои отпуска.

— Им мы тоже найдем работу, — пообещал Арнольд. — И ответственность за сестру Литтон лежит не на вас.

— Но у меня такое чувство, что на мне, — возразил Джонс.

И дело было даже не в том, сколько она для него сделала, хотя он был ей за это от души благодарен; его беспокоило, что являлось тому причиной. «Она говорила мне, что вы напоминаете ей младшего брата», — обмолвился как-то Арнольд. Джонс этого не забыл. И чем лучше он узнавал сестру Литтон, тем больнее воспринимал ее одиночество. Ему была невыносима мысль, что бедной женщине придется лишиться всего, что у нее есть, покинуть место, которое стало ей домом, и начать все заново где-то еще. Эмма Литтон со своим какао, добрым сердцем, попытками с самого начала помочь бедняге Эрнесту и периодическими отпусками в моменты, когда ей было уже невмоготу справляться со скорбью из-за того, что смерть уносила еще чью-то жизнь, явно заслуживала лучшей доли.

Джонсу хотелось бы устроить для нее хорошую жизнь. И тогда, в поезде на обратном пути из Виндзора, она призналась ему, что хотела бы того же самого. Джонс молча сидел в мягком вагоне, все еще силясь понять, почему зрелище на реке нашло такой отклик у него в душе, а она сидела напротив и внимательно смотрела на него. Эмма морщила лоб, сжимая потрескавшиеся от работы руки, сглатывала, хмурилась, снова сглатывала до тех пор, пока он наконец не поинтересовался у нее, что случилось. И тогда она заговорила, очень торопливо, что выдавало охватившее ее волнение. Она сказала, что не собирается огорчать его, просто ни в коем случае, и, наоборот, хочет и желает всеми фибрами своей души, чтобы он вспомнил прошлое, но не думал ли он, что еще остается хоть какая-то возможность, что он снова сможет быть счастлив или хотя бы быть счастлив в достаточной мере, если попробует снова.

— Попробую снова? — переспросил он.

— Вы всё еще так молоды, — сказала сестра Литтон. Ее взгляд был серьезен и полон сострадания. — Я знаю, каково это… терять, — она поднесла руки к груди, — но мне просто думать не хочется о том, чтобы вы теряли еще больше…

— Сестра Литтон…

— Вы сможете найти работу, — убедительно продолжала она. Видимо, начав говорить, она уже не могла остановиться. — Я бы вам помогла. У меня есть деньги, и я могла бы купить… дом или то, что вам больше нравится. Мы могли бы стать друг другу… товарищами. Ничего больше. Просто… добрыми друзьями.

Он помедлил, тщательно подбирая слова ответа.

— Я не могу согласиться, — начал он осторожно. — Не могу сдаться. Ваш жених, он бы не сдался, я уверен.

— Его уже нет в живых, офицер Джонс.

— Я очень сожалею, — сказал он. — Мне очень и очень жаль. Но я пока еще жив. И у меня есть родные, которые ждут, что я их вспомню.

— Да, — согласилась она и закивала быстрее, чем надо, а потом снова сглотнула. — Да-да, конечно. Какая глупость с моей стороны.

— Это совсем не так, сестра Литтон.

Эмма судорожно вздохнула. Он понимал, что это был вздох смущения и разочарования, и от этого ему стало мучительно больно.

— У вас есть родные, — мужественно повторила она его слова, — и вы должны быть с ними, — она твердо кивнула. — Мы должны вернуть им вас.

Вскоре после этого сны Джонса начали меняться. Гиббон считал, что это произошло благодаря последней операции, которую он сделал. Арнольд же сказал, что это возможно, но в равной же степени это могло быть результатом тех лет, что Джонс провел в Суррее. А сам он не знал, что именно помогло. И его это не слишком заботило. Для него имело значение, что сны стали сниться ему чаще и сделались длиннее.

И в них всегда была только она.

Он видел себя у алтаря рядом с прекрасным силуэтом в белом кружеве, но не различал лица женщины. В тот раз он проснулся, чуть не плача от радости и горя одновременно. Она была его женой. У него есть жена. Жена, которую он обожал. Это она смотрела на салют в черном вечернем платье с пайетками, пила шампанское на подоконнике и бесконечно долго и страстно целовала его в море.

Это его жена позировала на фотографии цвета сепии, держа на руках младенца. Тени от пальмовых листьев играли на ее руках и на прекрасных маленьких ножках ребенка.

Ножках его дочери.

У него есть еще и дочь!

При мысли о малышке его сердце начинало отчаянно биться: сколько всего он уже пропустил и сколько еще пропустит! Теперь время обрело для него особую ценность. Каждый упущенный день, не ставший днем возвращения к дочке, был еще и днем, когда она немного подрастала без него.

Если бы только Диана Элдис вышла на связь.

Джонс узнал ее имя из бумаг Эрнеста, связанных с его разводом. Их привез адвокат Дианы месяцем ранее, через неделю после возвращения Джонса в Пятый королевский. Старенькая мама Эрнеста, которая могла бы приехать, умерла во время эпидемии испанки, случившейся в конце войны. Джонс с грустью замечал, что Эрнест, который ничего не помнил, по-прежнему поворачивается к двери гостиной всякий раз, когда в нее входит посетитель.

Джонс старался сделать все, чтобы хоть как-то помочь другу. Стоял возле него на коленях, когда приехал адвокат, и держал его трясущуюся руку, уговаривая его не плакать. Объяснял Эрнесту, что в этом нет ничего постыдного и ничего не нужно бояться, а когда развод закончится, ему станет гораздо легче. Адвокат при виде Эрнестовых страданий изобразил приличествующее случаю смущение, извинился и передал документы Джонсу. Он взял их и увидел написанное черным по белому имя «Диана». Он почувствовал, как позвоночник у него распрямился, а разум тут же метнулся к лежащим в комнате наверху записным книжкам. Это имя он записал в свое первое лето в Пятом королевском; единственное имя, которое ему удалось вспомнить: «Диана имела большой успех». Джонс уставился на чернильные строчки в документах Эрнеста и вспомнил единственный раз, когда эта самая Диана почтила госпиталь своим присутствием, и заново прокрутил у себя в голове то, что тогда видел.

Закончив помогать Эрнесту с подписанием документов о разводе, он бросился в кабинет Арнольда.

— Я вспомнил ее, — сообщил он, запыхавшись. — Вот почему я посмотрел на нее дважды! А она оглянулась на меня. Я подумал, что она смотрит на Эрнеста, а на самом деле — на меня. Я уверен, она меня тоже узнала.

— Она бы сказала, — ответил Арнольд. — Это уж наверняка.

— Я думаю, она так и сделала, — сказал Джонс, чувствуя, как каждый мускул в теле дрожит от избытка адреналина и ярости при воспоминании о том, как Поппи тогда выпроваживала Диану, а после весьма странно себя вела. («Что, нечего сказать?» — спросил он у нее. «Так же, как и вам», — дерзко заявила медсестра.)

Сестра Литтон с ее безграничной добротой взялась проследить за Поппи и за две недели выяснила, что бойкая девица подрабатывает официанткой в кофейне в Кингстоне, и вынудила ее признаться, что Диана в самом деле упоминала, что Джонс похож на кого-то из ее знакомых, того, у кого есть жена и дочь. («Но ведь офицер Джонс не женат, — сказала, должно быть, Поппи Диане, разыгрывая дурочку, — как же это может быть он?»)

— Эгоистка, — бросила ей сестра Литтон перед возвращением в Пятый королевский. — Эгоистичная, бестолковая девчонка.

Доктор Арнольд тут же написал Диане. А потом позвонил домой ее новому мужу. Но, к великому отчаянию Джонса, никто не ответил ни на первый звонок, ни на двадцать последующих.

Они предположили, что Диана уехала на медовый месяц.

Им оставалось только мучительно ждать ее возвращения.