Ма вернулась домой, когда уже смеркалось после визита к Тете Вальке пришлось провести в аиле Ази-бабы. корку, каждое движение приводило к разрыву покрова, кровавых ран и постоянному боли. Девочка любила рисовать, а потому из трещин в правой руке не прекращала сочиться кровь.
Ма не верила, что ребенок проживет долго, через несколько месяцев после его рождения даже спросила Азиза-бабу, не лучше ли прекратить его мучения. Но старейшина сказал, что весь Дешт является доказательством силы жизни. И если Бог Вспышек зажег искру в таком теле, то не им гасить ее. Женщины из аиле Азиза-бабы вели упорную борьбу за право рожать. Иногда они беременели, тогда Ма чуть ли не каждый день осматривала будущих матерей. Но чаще животы не дотягивали до срока. А если дети и рождались, то были так изменены, что не могли прожить и недели.
Каменный ребенок стал счастливым исключением, а Ниязи — вообще чудом. Так думали женщины из аиле Азиза-бабы. Мальчик родился с лисьими ушами, хвостом и частично поросшим мехом. Однако мог бегать и радоваться жизни, как неизмененные. Кроме того, Ниязи имел более крепкую пищеварительную систему. Мог есть мелких насекомых и непригодные для желудка Бекира солеросы, нуждался в меньшей воде и лучше выдерживал жару.
А самое главное — он был другом Бекира, которого Ма заставит покинуть, когда она наконец-то изобредет лекарства для сына, и они смогут убежать из Ак-Шеих. Когда она вышла из аиле Азиза-бабы, Полномочный остался с Гуллю. устоять перед ее волшебством. Ма вздохнула и ступила во двор собственного жилья. только стакан солоноватого молока в день.
При этом съедала боры больше, чем Бекир, и была чрезмерно своенравна. Ма пыталась вспомнить, на кого похоже это существо — на козу или овцу, но это так и не удалось. Все, что было до Вспышек, словно затянул тяжелый туман. Иногда ее посещали воспоминания о давно заброшенных местах, о пропавших вкусах или звуках, а бывало, что она не могла вспомнить простого понятия, как сейчас. Ма отвернулась. Бекир был дома. Парень бросил сушеных кизяков в собу. Горел яркий огонь, наполняя помещение теплым угарным духом. На железной крышке печки стояла жаровня с песком. Джезва давно перегрелась, сожженный кофе висел темными потеками.
— Я сварил тебе кофе. — Бекир подсунул матери кружку.
Ма стряхнула с одежды порох, освободилась от пояса, проглотила горячий напиток.
Худшей мерзости, чем кофе из полыни, не представляется.
— Вкусно, — почти не сморщилась Ма. Что бы ни было днем, он дома.
Женщина допила жидкость, осторожно вытерла стакан и поставила его на полку. В Деште мыли посуду, только вытирали или начищали песком. Вода стоила слишком дорого. Потом Ма проверила сюнг. Губка собирала несколько литров в сутки.
Она была старая. Вода, которую она вытаскивала из воздуха, воняла гнилыми водорослями, но все равно смаковала лучше, чем кофе с полыни., и как это — ощущать на коже капли воды. сегодняшнего дня.
В последнее время с Бекиром было особенно тяжело. Он удалился бежать и обиженно отсиживаться, когда она оставалась с Сашей Бедным. Ма ничего не могла сделать со своим чувством вины и злобой, которая подстерегала ее все время.
Бекир достаточно взрослый, чтобы понять. Она должна его защищать. Он все, что у нее есть. А Саша Бедный единственный на сотне фарсахов был способен помочь ей в этом. Для засоленных Бекир был неизменен. Ценным продуктом. Если бы не присмотр акинджия, его бы давно украли другие чудовища. Она взяла сумку и села у ног сына. Бекир безропотно дал ей отвернуть повязку. Рану прикрывал компресс из пережеванной полыни и толченого чертового пальца.
— Это Черная Корова, — объяснил Бекир. — Я говорил, что ты сделаешь лучше. А она сказала, что у нее целебная слюна. Как у ее ящерицы. Или как у некоторых женщин.
— Слюна каждой женщины может исцелить и убить, — почувствовала укол ревности Ма. Скрыла края раны и быстро закрепила скобами, чтобы лучше срослось. Бекир поморщился, а Ма подумала, что девочка сделала все правильно.
— Да, она что-то такое сказала.
— Так говорил и… — Ма перебинтовала рану и поняла, что лишила меня. — Мой отец?
Даже есть фото. — Под грязью на щеках парня разлились багровые пятна.
— Фото запрещены, ты же знаешь.
«Не пора ли вытащить то единственное, что она прятала от Бекира? Пусть будет хоть такое изображение отца?» Но она отвергла эту мысль. Фото повлечет только новые расспросы, а что она могла сказать сыну? Снова врать, придумывать подробности, которых не помнит?
Уголь под жаровней еще краснел. Мая легонько дунула на него, потом достала из сумки вяленное мясо кууна, которым расплатились женщины Азиза-бабы, поставила на стол миску с рубленым сарсазаном и вытащила из печки черную от золы бора.
— Я тебе рассказываю об отце. Он был сильным и упрямым. После Вспышек, когда война закончилась, старался помогать. Водил гуманитарные конвои. А потом попал в бурю и скрылся в Деште. А я осела в Ак-Шеих. Ты ведь это тоже знаешь?
— Знаю, — сказал Бекир, разламывая горячий клубень. Ему было мало информации. — Ма, я похож на тебя или на отца? Пожалуй, на отца, потому что тебя как-то не очень.
— Ты выкопанный отец.
Ма вспомнила фото, спрятанное на дне деревянного сундука. Марко Дорош обладал острыми нервными чертами, был блондином со светлыми глазами. У Бекира же, напротив, были широкие скулы и мясистый нос. И узкие темные киммерические глаза, которых не было ни у нее, ни у Марка. Ма подумала о Талавире. Да, у Бекира было больше общего с этим зайдом, чем с ними. И все равно Бекир был ее сыном, только ее.
— Он был Старшим Братом? Он ведь воевал? Ты говорила. Он не смог бы водить гуманитарный конвой, если бы не был на их стороне?
— Он работал в охране на Матери Ветров. В сущности, никогда не воевал. — Ма настолько привыкла к этой версии, что уже не сомневалась в ее истинности.
— А ты была врачом на Станции?
— Да. После Вспышек Киммерик нуждался в тех, кто мог оказывать помощь. Я приехала как раз для этого.
"Наверное, именно для этого", — о себе уточнила Ма. Этот разговор повторялся то и дело, и Ма ждала следующего вопроса.
— А ты знала, что Старшие Братья используют засоленные для экспериментов?
— Я услышала об этом уже в Деште.
— Но Черную Корову убьют не Старшие Братья, а все мы!
В привычном вечернем ритуале появилась неожиданность. Вот на самом деле к чему вел Бекир.
— Бекир, ты прошел обряд засевания кровью. По меркам Кое-что ты взрослый. Должен понимать. Андыр-Шопай — обычай этого места. Они боятся, они думают, что себя защитят. — Она знала, о чем он думал, но не могла помочь Черной Корове. Когда-нибудь он поймет. Главное — его безопасность.
— Не привязывайся к этой девочке. Мы все равно отсюда уйдем.
— Отец бы не убегал. Он смог бы ее защитить.
Ма отвернулась, сосчитала до десяти, сдерживая гнев, и с грохотом высыпала объедки в ведро для кууны.
— Нечто жестокое. У нас есть только друг друга.
Бекир возмущенно хлопнул горнем, демонстрируя, что он об этом думает, и поковылял в подвал. Ма помогла спуститься. Набитый водорослями матрас лежал в углу, заваленном хламом из Дешту. Здесь были сломаны керамические фигурки, пластиковые солдатики, голова когда-то прекрасной куклы, блестящие железные детали, разбитое радио и прочий хлам — все это Бекир собрал с раннего детства. Особенно много было изображений растений. Бекир ими грезил и, несмотря на отсутствие книг по ботанике, мог легко перечислить, что росло в Деште до Вспышек.
Ма подняла с кучи и покрутила в руках «Сказание генерала Григоренко».
По легенде слова принадлежали основателю Армии чудовищ, которая и после Вспышек продолжала воевать со Старшими Братьями. Армия чудовищ была идеалом для мальчиков, мечтавших убежать и присоединиться к их рядам. Всегда, когда она об этом думала, она тихо радовалась, что Бекир не может покинуть Ак-Шеих.
В этой книге генерал рассказывал о том, как после Вспышек ему явился Бог Вспышек и приказал создать Армию чудовищ. «Сказания» беспощадно истреблялись Старшими Братьями, однако были чуть ли не в каждой юрте. Книгу запретили прежде всего из-за того, что генерал Григоренко написал о докторе Мамае из Матери Ветров. Как доктор пожертвовал своим телом, чтобы разбудить Бога. Но Ма слышала и другую версию: Бог уже находился в теле Мамая, а Золотая Колыбель, священный артефакт Киммерика, подарок богини Девы, его выпустила, разбудила. Обе версии — где доктор Мамай был жертвой и пророком — Ма считала абсурдными. Люди хотели объяснить произошедшее с Киммериком и нашли для этого удобную сказку.
— Это дал Азиз-баба? Ты же понимаешь, что это лишь религиозный бред? Еще один способ уйти от реальности. И это тоже, — Ма показала на фотографии Киммерику вспышки; их тоже, несомненно, дал старейшина. — Мне не нравится, что старик забивает тебе голову историями о прошлом. Произошедшего не изменить. Цепляться за прошлое — это топтаться на месте.
— Да, я знаю, лучше убежать и все забыть, — отмахнулся Бекир уже без всякого желания спорить. Ма помогла ему уложиться. Ее объяла волна нежности. Несмотря на все ритуалы засева Дешту и ежедневные споры, она до сих пор видела перед собой мальчика, для нее он всегда будет ребенком.
— Ма, — отозвался Бекир, когда она уже подумала, что он засыпает. — А может, и отец нас просто забыл? Ты сама говорила, что не видела его тела. Что тебе просто сообщили, что он скрылся?
— Это произошло тринадцать лет назад, еще до твоего рождения. В Деште это равно смерти.
— А если бы ты его снова увидела — измененного, не похожего на себя? Если бы он тебя не помнил, ты бы узнала его? — будто не услышал ее Бекир. — Суер мог изменить лицо. А именно у Полномочных.
— У Полномочных? Ты о том, что они похожи?
— Похожи? У Рябова и этого нового одинаковые лица.
«Однако или похожи?» — брова Ма поползла кверху. Талавира должна была подойти идеально. Она еще раз подумала, что должна получить образец и найти Лекарства для Бекира как можно быстрее.
— Бекир, о той ночи, когда ты выходил, а к утру нашли Рябова… Ты больше ничего не вспомнил?
— Нет, ничего, — сквозь сон сказал Бекир.
Ма с облегчением выдохнула. Хорошо, что он не запомнил и того, что буря разыгралась уже после его возвращения.
— Но я знаю, что его убили не буря и не жадал.
— Тогда кто? — с замиранием сердца спросила Ма. Еще этого не хватает.
Неужели и Бекир подозревает Геру Серова?
— Если бы я знал, мог бы остановить Андыр-Шопай.
Парень отвернулся к стене, его дыхание стало более ровным, и Ма уже подумала, что разговор завершен, но Бекир продолжил:
— И относительно сегодня. Я не должен был так далеко заходить в Дешт. Хорошо, что Саша Бедный меня нашел. Если тебе…
— Все хорошо, Бекир. — Ма поцеловала его в голый затылок. Она понимала, что он пытался благословить ее отношения с Сашей Бедным.
«Как же много ему придется узнать множество вариантов отношений между мужчиной и женщиной в Деште», — подумала Ма, разжигая водку на столе в своей импровизированной лаборатории. В пробирке остался препарат с кровью Рябова. Если ее догадки верны, они смогут убежать. Требуется только образец от нового Полномочного. Ма скрутила сигарету и с удовольствием затянулась.
Она снова вспомнила Талавира — и телом разлилось тепло. Саша Бедный мог бы помочь получить его кровь. Но какой ценой? Работа не шла. Ма достала обломок зеркала. Поставила его на стол и осторожно оглянулась. В юрте царил полумрак. Соба погасла, единственная лампа над столом окружала ее беспокойным желтым светом. Ма стянула майку и развернулась спиной к блестящей поверхности.
Что сказал бы Марк Дорош, если бы увидел это? Или Талавир? Может, только Саша Бедный с его переменами мог понять и принять Ма?
В глубине юрты послышался шум. Ма развернулась. На пороге застыл бледный, как призрак, акинджий.
— Ты подсматривал?
— Днем мы не договорили, — прохрипел Саша Бедный. — Я спас твоего сына, а ты так и не поблагодарила.
— Я не смогу дать тебе то, чего ты хочешь. — Ма устало откинулась на стуле. — Бекир — случайность. Второго такого ребенка не родить. Я благодарна, но не сегодня.
Узкие глаза Саши Бедного превратились в щели.
— Это все из-за красавчика Старшего Брата, из-за нового Полномочного?
Внутри он гнилее меня, Ма.
Акинджий подошел ближе и уже поднял руку, чтобы коснуться.
— Не сегодня, Саша.
Акинджий остановился. Что бы о нем ни говорили в Ак-Шеих, как бы он ни вел себя наедине с Ма Саша Бедный превращался в мальчика.
— Не сегодня не означает "никогда". — Акинджий положил на стол круглый предмет, завернутый в тряпку. — Подарок. Бомба Нахимова. Выторговал у амазонок. Ценное имущество.
Ма осталась невозмутимой. Подарки — то, за что не нужно благодарить. Саша с пониманием кивнул, отвернул запинало и вышел из юрты.
Мая подобрала бомбу, взвесила ее на руке и спрятала в сумку. Она слышала легенды о том, что бомбы амазонок останавливают время, но никогда не видела их в действии.
Затем Ма снова развернулась к зеркальцу и поморщилась, взяла нож и выгнула руку, чтобы избавиться от изменений, которые так тщательно скрывала. Она почти не помнила, кем была вспышка, врала сыну и убегала от преобразований.
— Кто ты, Ма? — сказала она в маленькое зеркало, посмотрела на дверь, ведущую в подвал, где спал сын, и крепче сжала губы. Она знала самый простой ответ, и была уверена, что не нуждалась в большем. Она мать, стремящаяся защитить сына. Только и всего. Как бы ей хотелось, чтобы и эта ложь стала правдой!
Талавир. Дерево жизни, дерево смерти.
— Эта земля всегда наполнялась духами, — сказал Азиз-баба и протянул чашку Талавира.
Жидкость была черная и горькая, но туман в голове немного рассеялся. Он до сих пор плохо понимал, как очутился в юрте Азиза-бабы. Талавир проснулся на набитом комом матрасе Гули. Синекожей не было. Голова звенела. Перед глазами стояло лицо демоницы из Кара-Меркита, словно она снова потянулась к нему со смертельным поцелуем. Все еще находясь на грани сна, он едва не бросился на одну из закутанных женщин Азиза-бабы, которая пришла пригласить его к старейшине, и превратился в врага всей прекрасной половины аиле.
Пухленькая четырехглазая женщина, на которую нельзя было смотреть без мысли, что у тебя двоится в глазах, ежеминутно подливала черной бурды из металлической джезвы к чашке, словно хотела проследить, что Талавир ничем не повредит Азизу-бабе.
По сравнению с большинством жителей Ак-Шеих старейшина внешне не изменился. Только с каждым десятилетием его тело уменьшалось. чего старый имел немного Глаза скрывались под круглыми темными очками. Когда Талавир обращался к Азизе-бабе, то видел свое отражение. аптечке Талавира, — треугольник с вписанным в него крестом и полумесяцем со звездой.
— Ваша девка хотела меня отравить, я чуть не сошел с ума, — пожаловался Талавир, на всякий случай отодвигая от себя чашку с темной бурдой. Он решил, что смех и шепот были галлюцинациями, вызванными напитком Гули. В ушах все еще стоял шум, словно его оглушило взрывом.
— Игра? Йок! Ты ей понравился, — тонким женским смехом захохотал старик. — Женщины в Деште не такие, как у Старших Братьев. Берут то, что хотят когда хотят.
Талавир скептически посмотрел на невесток Азиза-бабы, затаившихся в углах большой юрты. Под куполом стояла невыносимая жара. Илогоголовый регулярно подбрасывал к большому костру в центре сушеный козяк и кости. Женщины прятали лицо. Но Талавир не сомневался, что их заливал пот. Они не походили на тех, которые берут то, что захотят.
Пока Талавир приходил в себя, Азиз-баба рассказывал длиннющую сказку о Золотой Колыбели.
О том, как богиня Дева родила Киммерик, а когда он стал взрослым, подарила сыну Колыбель, в которую его впервые положила.
Прошли века, боги перестали говорить с людьми, но люди не перестали искать Золотую Колыбель.
— Наивные, как детская кровать может помочь завладеть землей? — Азиз-баба выпустил в воздух несколько колечек ароматного дыма. Талавир подумал, что в баллонах, кроме кислорода, есть что-то гораздо более интересное.
— Может, Золотая Колыбель — просто название для чего-то другого? — спросил Талавир, а о себе добавил: "Например, для оружия, которое придумал Мамай".
Талавир с затаенным желанием наблюдал, как конец трубки снова оказался между желтыми зубами старика. Если Азиз-баба и догадался, к чему ведет Талавир, никак этого не выдал.
— Может, и так. Может, мы все только названия для чего-нибудь другого. И память наша — вымысел, а реальность — только сон богини или безумного бога.
Темные стекла старика сбивали Талавира с толку. Он не мог понять, с кем говорит — с пустынным философом или с юродивым. Хотя в Деште разница между этими понятиями была несущественной.
— Говорят, вспышки вы учили детей?
Яд Гули подействовал и на манкур. Талавир его не чувствовал. «Хотя, может, это шум блокирует вмешательство Белокуна?» Талавир сунул пальца в ухо и покрутил его, пытаясь избавиться от накипи.
Но стало только ужаснее. Шум снова стал напоминать шепот.
— Харам. Старшие Братья запрещают вспоминать то, что было до Вспышек.
— Старик, как указкой, предостерегающе потряс трубкой. — Хотя тебе могу сказать.
Так и было. Азиз-баба — учитель. У меня еще остались ученики. Память народа должна передаваться от старика к ребенку. И никак не наоборот.
Женщины загоготели, расставляя низенькие столы. Сегодня был последний ритуал перед Андир-Шопаем — мусафир — угощение Черной Коровы. Так Ак-шеих символически благодарило девочку за то, что она отдаст им свое тело.
— Говорят, киммеринцы сами приводили детей в Старшие Братья, преимущественно вот такие, как вы, учителя? — Талавир решил пойти в наступление.
— Говорят, говорят, — прогугнял Азиз-баба. — Есть такие, что только говорят, другие повторяют, третьи слушают и верят. К нам приходил доктор Зорг. Это было до войны. Дети голодали, некоторые мамы считали, что так для них будет лучше. Я их не отрицал. Но и моей воли в этом не было.
— И среди тех детей был Мамай? Он ведь здесь родился?
— Мамай никогда здесь не жил и не имел семьи. Как ты. — Азиз-баба развел руками, показывая на женщин и мужчин, возившихся в его юрте. — А если нет корней, которые держат за место, то какая разница, где ты родился.
— Откуда вы знаете, что у меня нет семьи?
— Ты даже не знаешь, кто ты. Это еще ужаснее.
Азиз-баба втянул порцию дыхательной смеси. Женщины пели. А Талавир решил не влезать в капкан старика и не расспрашивать, откуда тот так много о нем знает.
— Зачем вы приказали Гуле следить за Рябовым?
Талавир подумал, что старик будет возражать.
— Вас привел Бог Вспышек, я хотел узнать его волю.
— И Бог вспышек вам приказал его убить?
Жара и песня будто разбудили манкура. Он снова запульсировал, а шепот отступил.
— Его убил джадал, — с легкой улыбкой, словно неразумному ученику, ответил Азиз-баба, а потом с любопытством посмотрел в лицо Талавира. — В твоей голове паразит.
«Как я не знаю», — подумал Талавир. Манкур зачесался, но он сдержался и не коснулся лба. Будь манкур и в М-14, то его бы не удалось так просто убить. Белокун не позволил бы.
— Я говорю не об этой гадости, — Азиз-баба указал на манкур, — а о том, что ты поддел на кургане.
Теперь пришло время Талавира пялиться.
— Вы о чем?
— О том, что не позволит тебе остаться в Ак-Шеих, — с едва заметной грустью ответил старик.
Талавиру захотелось содрать с него очки и посмотреть в глаза. Может, хотя бы он приблизится к пониманию этого бреда.
— Вы узнаете эти рисунки?
— Я знаю, о чем ты, Полномочный. Это рисунки Бога Вспышек, когда он еще был Мамаем.
— Вы хотите сказать, что Мамай стал Богом Вспышек?
— Или всегда был, — кивнул старик.
— Вы понимаете, что Мамай был только научным руководителем Станции Старших Братьев? Нет доказательств, что он причастен к Вспышкам.
— Доказательства — соль в воде веры.
"Фанатик", — подумал Талавир. Правильно говорили на Матери: хуже всего, когда суер расплавляет мозг.
— Вы всю жизнь провели в Ак-Шеих. Мамай приезжал сюда к… — Талавир выдержал паузу, — после Вспышек?
— Да — нет, — хитро прищурился старик.
— А после?
Манкур впился в череп. Белокун подслушивал. А шепот отступил, как тот, кому он принадлежал, отошел в дальнюю комнату.
— А потом он стал Богом. А Бог всюду и негде, — развел руками старик.
— Так как вы можете объяснить, что человек, который, по вашим словам, никогда здесь не жил, изобразил Ак-Шеих и дом Серова точно такими, какие они в реальности? — начал терять терпение Талавир.
Азиз-баба поднял руки вверх и улыбнулся, словно говоря:
«Не зря же Мамай стал Богом». Талавиру захотелось его встряхнуть. Он что, издевается?
— Кто такой джадал? Кого Серов прячет в своем доме?
Манкур запульсировал с двойной силой. Белокун безумно желал услышать ответ. Его эмоции были так сильны, что почти заслоняли стремление Талавира узнать, как и почему умер Рябов. Белокун подталкивал к другому вопросу.
Если Мамай использовал Вспышки для побега, то стремился оказаться в селении, в котором родился картофель из его бревна посвященный именно Ак-Шеих. баба фанатично в это уверовал и приютил Мамаю. Что, как Рябов наткнулся. на чужую тайну?
— В доме с безобразным деревом Мамай? — совсем тихо спросил Талавир. — Вы не представляете его могущества, он может угрожать всему Ак-Шеих…
Талавир ожидал, что Азиз-баба будет возражать, но старик только грустно вздохнул.
— Тот, кто скрывается в том доме, грозит всему Киммерику, а может быть, и миру. Ты сообразительный. Рябов так и не смог задать этот вопрос, хотя, я уверен, он тоже искал Мамая. Но ты ведь пришел не за этим? Азиз-баба видит в твоих глазах другой вопрос.
Талавир увидел в черных непроницаемых линзах свои отражения. Старейшина словно заглянул ему в голову.
— Ты пришел за Рябовым.
«По Мамаю», — наследовал Белокун.
— Я пришел выяснить, что произошло с М-14. — Преодолевая сопротивление манкура, медленно проскрежетал зубами Талавир. — А теперь думаю, что тот погиб из-за чужих секретов.
— М-14. Так назывался Рябов? У тебя тоже был какой-нибудь номер?
Вопрос Азиза-бабы озадачили. В шкафу, где он нашел карточку Рябова, лежали дела попавших под первый суер. Только теперь Талавир понял, что он увидел информацию о Рябове, но не стал искать о себе. И у него не было убедительного ответа, почему поступил именно так. Он же хотел узнать, кем был вспышка. А может, самым важным для Талавира всегда было желание понять, что произошло в Шейх-Эле?
— У каждого отряда был номер, который начинался с «М». Нас отправили искать доктора Мамая, поэтому все логично, больше себе, чем старику, объяснил Талавир. Но ничего логичного в этом не было. Старшие Братья имели кодовые имена, псевдо, но для этого использовали слова. Цифры — только для испытуемых.
Азиз-баба выпустил еще одно кольцо дыма и хмыкнул.
— Странно, что Белокун снова отправил вас искать Мамая. И это после того, как вы чуть не погибли в Шейхэле.
Азиз-баба и в этом был прав. И он, и М-14 только вышли из продолжительной запятой.
Рябов был дезориентирован. Талавир ничего о себе не помнил. Почему Белокун отправил именно их?
— Мне жаль тебя, Полномочный. — На этот раз Азиз-баба выдул дым прямо на него. — Тебе выпал жребий, которого ты не выбирал. Выбор тебя сделали другие. Так бывает с тем, у кого отнимают память. Человек без прошлого, без корней — перекати-поле. Кто поднял, тот и повелитель. Но жребий уже выпал, темные стеклышки сверкнули в сторону манкура. И Талавир мог поклясться, что в этот момент Белокун отступил, а шепот стал громче, — и теперь ты должен встретиться с последствиями.
Неужели Азиз-баба намекает, что он должен войти в дом Серова?
— Кто знает, а вдруг тебе удастся с ними справиться.
Последние слова Талавир едва услышал. Шепот в ушах усилился. Манкур словно сражался с ним за контроль над сознанием. Голова готова была развалиться. Он упустил момент, когда снаружи донеслись стук барабанов и пение. Юрта закачалась. Талавир почувствовал удар в спину, словно за стеной кто-то оступился и врезался в тонкую перегородку. Донесся веселый шум. Занавеси на дверях убаюкались, и в юрту ввалилась группа во главе с дворовой ведьмой.
Оп, оп, Андир-Шопай,
О, Боже Вспышку, дождя нам дай,
Настоящей водицы,
А не твоей кровице.
Огромная женщина пела и вздрагивала в такт пения, хламида расходилась волнами, на рыхлых руках тряслось сало. За ней шагали три женщины с закрытыми лицами. Из живота каждой тянулась кишка. Они соединялись в корзине, которую несла самая высокая.
В деревянную куклу играем, играем,
У Бога Вспышек дождя требуем.
Оп, оп, Андир-Шопай,
Где прячешься, Мамай?
В центре шумного круга шла девочка лет тринадцати. Живые темные глаза.
Распущенные волосы украшал венок из белых бумажных цветов, на тонком тельце болталось прямое светлое платье. Как по приказу, женщины из аиле Азиза-бабы расставили горшки и тарелки на подготовленных столиках. Талавира оттеснили от старейшины, и он оказался около двух юношей. Один был очень засоленным и напоминал степной лисенок. У другого совсем не было волос, кроме бровей и ресниц над темными глазами. Грязная затянутая майка давала рассмотреть худое и в то же время совершенно неизмененное тело. На мальчике были брюки с раздутыми карманами. И в каждой, судя по натянутой ткани, что-то лежало. «Состоят, как в поясной сумке врача», — подумал Талавир. Шум немного отпустил, и ему удалось услышать конец разговора детей.
— Говорят, Армия чудовищ сплачивается у стены, — произнес измененный. Мечети убили официального бея. Тетя Валька говорила, что в Деште беспокойно ведут себя удивительно. что мы далеко, хорошо, что у нас Андыр-Шопай. Тетя Валька даже дочерей привела.
— Ее же съедят, — возмущенно прошептал неизменный мальчик, поймал взгляд Талавира и ткнул друга в сторону.
Засоленный, похожий на степной лисенок, испуганно клепнул и зашелся кашлем, перешедшим в хрип. Одна из закутанных женщин с беспокойством подхватила мальчика и вытащила из юрты.
— С ним все будет хорошо? — спросил Талавир у неизмененного.
— Когда хочет, Ниязи может кашлять до бесконечности.
Талавир с пониманием улыбнулся, наблюдая, как мальчик снова прикипел взглядом к цветущей в центре юрте.
— Радуются, будто перед ними не девочка, а праздничный ягненок с черносливом.
— Агнец с черносливом?
— Я читал, что было такое праздничное блюдо. К Вспышкам. Я Талавир, а ты?
— Бекир.
— Сын врача?
Мальчик недоверчиво кивнул. Талавир подумал, что они совсем не похожи.
— Девочка не боится того, что с ней сделают? — Талавир кивнул на разгоряченную Черную Корову.
— Думает, что с ней ничего не произойдет, — горько проговорил мальчик.
— Ты же местный. Как думаешь, ее можно спасти?
В глазах Бекира появился интерес и удивление, словно он не ожидал услышать такое от Старшего Брата. Женщины спели еще громче. Людей было многовато даже для просторной юрты Азиза-бабы. Стены заходили ходуном. Подолы юбок развевались перед глазами. Босые пятки, копыта, костяные ступни поднимали с пола пыль. Темп песни рос. Закутанные изо всех сил били в ладони, задавая ритм.
Мальчика прижали к стене. Талавир увидел, как тот нервно затаил дыхание.
— Может, договорим на улице?
Ему и самому не хватило воздуха.
От единственного прохода их отделяли десятки тел. Талавир отвернул ковер позади себя, нащупал плотную ткань и спросил у парня, перекрикивая шум.
— Есть чем разрезать?
Бекир порылся в карманах и вытащил складной нож. Несколькими сильными ударами Талавир распорол стену. Они вывалились на воздух. Ничего сладкого Талавир не ощущал со времен полета на Птерокси.
— Ты как?
— Нормально, — сказал Бекир. — А вот у вас какой-то нездоровый вид. — Бекир вытащил из кармана маленькую бутылку и протянул Полномочному.
Талавир жадно набросился на воду.
— Вы раньше не жили в Деште, — сказал Бекир, пряча бутылку. — Чужую воду можно пить не более четырех глоток.
— Как стороны мира?
— В Деште направление не суть важно. Азиз-баба говорит, что четыре глотка символизируют четыре первых луча, которые испустил Бог Вспышек, чтобы разрушить этот мир.
— Не сомневаюсь, что ты его самый лучший ученик. И, наверное, все обо всех знаешь?
— И, наверное, вы ходили посмотреть на тело Рябова, когда его нашли после бури?
— Все ходили. — Бекир глубже втянул голову в плечи.
Талавир понял, что тот недоговаривает. «Защищает Азиза-бабу? Или Ма?» — догнала коварная мысль.
— У вас здесь странные порядки, — усмехнулся Талавир. — Многое мне непонятно. Говорят, в дом Серова нельзя заходить. Это правда?
— Там джадал.
— А еще Гера, его жена, которая оттуда не выходит, и мертвая дочь, которую бей носит на спине.
— Вы действительно ее видите? — Бекир внимательнее посмотрел на Полномочного.
— Как тебя сейчас.
Черты мальчика смягчились. Он все еще не доверял Талавиру, но признание о мертвой дочери подействовало, как ярлык.
— Герина жена не выходит, потому что ужасно изменена. Она сидит на втором этаже и целыми днями пялится в окно. Тетя Валька говорила, что она так делала и вспышки. Будто смотрела в телевизор. — Парень старательно, по буквам произнес последнее слово. Талавир уже и сам не помнил, что оно было, но догадывался, что речь шла о вспышках.
— А ты когда-нибудь видел этого джадала?
Парень наморщил лоб.
— Вы действительно можете спасти Черную Корову?
"Да", — уже приготовился сказать Талавир, когда земля задрожала.
Откуда-то донеслись крики. И прежде чем Талавир сориентировался, откуда шел звук, почву под ногами разорвало. Его отбросили на груду камней. Между ним с Бекиром прошла трещина. Первая мысль Талавира была о демонице из Кара-Меркита. Неужели по нему она пролезла в Ак-Шеих? Из разлома с треском начало вылезать длинное тонкое существо, похожее на змею. Гладкое тело покрывали блестящие шипы.
«Змея» на миг замерла, словно раздумывая, кого избрать жертвой, а затем развернулась к Талавиру, словно точно поняла, за кого пришла.
— Это Дерево Боли! Оно сошло с ума! — закричал Бекир. Талавир едва успел уклониться от нападения. Нащупал в груде камень и швырнул в росток, а потом еще один. Росток даже не заметил. Как слепой ракоскорп, он то и дело прыгал на Талавира, который изо всех сил отражался.
— Попробовало моей крови, а теперь хочешь еще? — рана от прокола шипом Деревья Боли пекла огнем.
Крики усилились. Стало светлее. Трещина прошла по центру юрты и, очевидно, зацепила костер. Входящее закрывало уже горело. Из него вываливались люди. За некоторыми тянулось пламя.
— Брось мне огонь! Брось что-нибудь горящее! — закричал Талавир Бекиру. Парень среагировал быстро. Выхватил какую-то палку и швырнул Талавиру.
Свет на мгновение выхватил трещину. В ней, словно в змеином гнезде, роились другие побеги. Он орудовал горящей палкой, как булавой. Попал в самый высокий побег и перепрыгнул на другую сторону. Бекир как заведенный бросал в яму все, что горело. горели рвением. Бекир радостно помахал, демонстрируя, как ему удается бороться с нападающим. И это была ошибка. Самый длинный побег какое-то время подбирался, чтобы атаковать Корень. юрту. Талавир вытащил еще один кол и бросился к побегу. Он бил и избивал, но корень крепко держал мальчика. Рядом промелькнула волосатая голова Ниязи.
За ним встала девочка.
— Возьмите! — закричала Черная Корова и подала Талавиру большой согнутый полумесяцем нож.
Одним ударом Талавир перерубил корни. Из обрубки полилась темная густая жидкость. Штанина на ноге мальчика была разодрана. Кожу заливала кровь. Черная Корова и Ниязи оттащили его подальше от огня и трещины. Их окружили закутанные и куда-то увели. За спиной Талавира затрещало. Сторона юрты начала заваливаться.
Опорные шесты зашатались.
— Там дочери Тети Вальки! — всхлипнула одна из закутанных.
У юрты стояла ведьма. Она походила на огромную глиняную статую. В глазах застыл ужас, а оба роты открылись. Из нижнего выполз длинный синий язык. Она смотрела на вход и не могла сдвинуться с места.
Над головой Талавира просвистел жгут и больно ударил по спине. Одна из опорных жердей начала падать в сторону Тетки Вальки. влечение на себя.
Ладони запекли.
— Держи! Держи, кому говорю!
Тетя Валька испуганно обернулась, перехватила его взгляд и словно очнулась. Выпрямила большую руку и поймала другую веревку. Их двоих было мало, чтобы сдержать юрту от падения.
«Убегай, идиот! — его мыслями заговорил манкур. — Это только чудовища. Им будет лучше, если погибнут». На мгновение Талавир даже хотел послушаться.
Из темноты выскочил иглоголовый. Остановился и уставился на пожар.
— Аслан! — прохрипел Талавир. Дым забивал лёгкие. — Сюда!
Внук Азиза-бабы замотал головой. Наконец увидел Талавира.
Талавир уже не мог кричать, но ярость в его глазах заставила Аслана преодолеть страх. Полномочный передал ему веревку, сорвал с пояса ведьмы боклагу с водой и полил себе на голову. У Аслана от удивления отвисла челюсть от такого наглого обращения с драгоценной жидкостью. Он не успел среагировать, когда Талавир так поступил и с его водой, закрыл лицо рукой и бросился в юрту. Манкур, как бесконечная мигрень, приказывал возвращаться: «Они уроды.
Такие же, каких ты убивал в Шейх-Эле. Они уже мертвы, и ты умрешь! Талавир точно не знал, кому именно принадлежали эти мысли: Белокуну или ему.
За дымом и слезами ничего не было видно. Горело повсюду, но тиндик — круглая дуга, держащая крышу, — оставалась невредимой. Снаружи купол тащили Тетя Валька и Аслан. Талавир обошел трещину.
— Нев! — наконец послышалось от стены.
Талавир бросился на звук, почувствовал запах жареного мяса и тихое мяуканье из-под ковра. Сюда огонь еще не получил. Талавир откинул тяжелое покрытие и увидел трех женщин, обнявшихся вокруг корзины. Их лица были открыты.
Даже сквозь дым Талавир увидел зашитые глаза и рты.
— Я пришел вас забрать. Пойдем.
Сестры повернули головы на звук. И Талавир впервые осознал задачу — он должен был вытащить из пламени трех взрослых женщин с зашитыми глазами — еще и так, чтобы не повредить отвратительному коту. Юрта завизжала, как человек в предсмертной агонии. Талавир оглянулся и увидел подравшийся из трещины побег.
— Я тебе так понравился, что даже огонь не берет? — прошипел Талавир и потянул одну из сестер за руку.
Тындик лопнул. Юрта открылась, как бутон, и распалась на две части.
Талавир обнял трех сестер за плечи и бросился в другую сторону. На голову что-то посыпалось. Балка больно ударила по шее, за шиворот упали горячие жарки. Ноги запутались в матерчатой стене. Их объяло запинало, и они рухнули на пол. Все попытки вылезти из кокона только спутывали руки. Кот выпустил когти и неистово мяукал. И когда Талавир подумал, что им суждено было сгореть заживо, почувствовал, что их тянут. Через мгновение увидел лицо Тети Вальки. Она осторожно, как ребенка, вытащила кота, которого держал Талавир, потом подняла дочерей. Талавир сел.
Сестры были целыми и даже не обожжены.
В горле дерло. Манкур вибрировал.
К нему приблизилось большое круглое лицо Вальки. Ведьма тяжело дышала. второго рта стекала слюна. Она взглянула на дочерей, потом на мужчину и наконец разжала губы
— Она приказала мне испортить лицо Рябова, чтобы ты не увидел. У вас то же лицо. Его лицо. Дерево отведало твою кровь и не хочет, чтобы ты туда вошел. Дерево охраняет дом. Азиз-баба уже пошел его успокоить. — Тетя Валька громко вдохнула и посмотрела в сторону площади, откуда доносились треск и шум, словно по улице двигалось большое неуклюжее чудовище. Талавиру показалось, что он слышит плаксивый голос Геры Серова и стук великого тесака. Если кто-то и мог остановить бешеное дерево, то это великан Кебап.
— Чье лицо? Кого вы прячете в доме?
Тетя Валька склонилась еще ниже, верхний рот оказался наравне с манкуром. Талавир уже подумал, что она, как и Гуль, попытается его выгрызть. Но ведьма только громко и отчетливо, словно в слуховую трубу, проговорила:
— Завтра его отдадут джадалу. Все уже запланировано. Торопитесь.
Длинная слюна сползла с толстой губы. Талавир посмотрел на второй рот. Он тоже шевелился.
— Беги, иначе погибнешь, как Рябов. Не ходи в тот дом.
Потом кивнула и унесла дочерей.
Юрта почти догорела. Двор опустел, побеги замерли на дне трещины, а звуки переместились дальше.
Во дворе завертелся миниатюрный смерч, затягивая мелкую черную грязь.
Ветер бросил ему в лицо пригоршню песка. На груде угля разгорелся и снова погас маленький огонек. Талавир прикрыл глаза. Его заставило прийти в себя толкание в плечо.
Над ним снова кто-то склонился. Талавир с удивлением узнал Ма. Ветер бросил ей в затылок обгоревший кусок, но врач даже не заметила.
— Что здесь произошло? Где Бекир? Куда пошла Тетя Валька? Где все?
Муж проглотил горькую слюну и попытался разлепить губы. Ма заметила жест и приблизила ухо.
— Буря! Надо прятаться, — прошептал Талавир и закашлялся.
— Я должен найти сына.
Ма с тревогой посмотрела на все крепчавший ветерок. Уже через мгновение он превратился в месиво из воздуха и хлама.
— Черт! Туда! — воскликнула она, надела респиратор и потащила за собой Талавира.
Он почти ничего не видел. Песок раздирал кожу, забивал глаза и ноздри.
Талавир чувствовал, как ослабевает походка Ма. Ветер сбивал с ног. Талавир спустил обожженную руку и обхватил женщину за плечи. Теперь он ее вел. Едва заметно, как кашель старика, из пылевого водоворота раздался лай копья. Они уперлись в обвязанную цветными нитями дверь. Погремушки звенели, как бешеные.
— Там же подвал? — закричал Талавир в ответ на встревоженный взгляд Ма. Она не хотела заходить в ритуальный погреб. — У нас нет других вариантов.
Врач кивнула, достала нож и перерезала ленту и потащила в щель плечо. на лестницу. закрылась дверь, в щель проскользнул копек. Талавир попытался его позвать, животное завизжало и не сдвинулось с места.
Кладка в коридоре и сводчатая комната свидетельствовали о том, что подвал был очень старый. Поверхности покрывали надписи и изображения бога Вспышек. Они были выцарапаны на глине или нарисованы кной. Всю противоположную стену занимало огромное изображение Девы. На раздутом животе был нарисован человечек.
От рук, ног и головы отходили лучи. Этого изображения не было в колоде Мамая. — Что это?
— Рождение Бога Вспышек. Так говорят. Сюда запрещено заходить, кроме определенных дней.
Ма отцепила и сбросила на пол тяжелую поясную сумку и принялась быстро сбивать с себя пыль. Потом то же сделала с Талавиром. Ее руки коснулись его плеч, спины, прошлись ногами. Она делала это умело, как сотни раз до того, не различая тех, кому помогает, на полу, и в то же время Талавир почувствовал странное возбуждение, словно она хотела не просто предотвратить свирепное заражение, а изучить его тело.
— Каких дней? — он тяжело сел у ее сумки.
— Когда кто-то рождается или поселяется в Ак-Шеих, здесь пишут его имя. — Ма показала на стену с двумя относительно свежими надписями. Ак-Шеих.
Ма заметила его обожженные руки и начала рыться в сумке. Наверху гудело так, что Талавир чувствовал дрожь каменных стен.
— Может, позвать его сюда?
— Он не уйдет. Боится этого места. — Ма достала из сумки банку и открутила крышку.
Подвалом разнеслась противная вонь. Пальцем зачерпнула смазку и коснулась ожогов на ладони Талавира. Она хотела казаться спокойной, но ее лицо было бледным и напряженным.
— Ты знаешь, что с моим сыном?
— На юрту Азиза-бабы напало бешеное дерево боли. Кажется, малыша немного задело. Но его забрала одна из укутанных женщин.
— Задело? То есть? Побеги, которые я видела, были пропитаны суетой. Каждое прикосновение несет мутации.
— С ним все будет хорошо. Он очень смел. Помогал мне с бешеными корнями.
У Ма вытянулось лицо, в котором было непонимание, как он позволил мальчику драться, еще и пострадать, так что Талавиру пришлось оправдываться:
— Я не увидел, куда они пошли, потому что пришлось вытаскивать дочерей Тети Вальки из пламени.
— Ага, — недоверчиво хмыкнула Ма.
— Не веришь? Думаешь, Старшие Братья могут только убивать?
Напряженные углы губ, гневный блеск глаз под полуприкрытыми ресницами говорили о том, что именно так она и думает.
— Слушай, я не знаю, что они и что мы сделали, но я здесь не из-за тебя Какая-то часть Талавира хотела возразить, сказать что-то потеплее, коснуться ее руки, успокоить, но он не смог. он услышал ее дыхание. Ма сидела совсем близко, несмотря на то, что кожу Талавира. во многих местах ад от огня, в месте прикосновения к руке Ма бегали холодные сладкие сироты.
— Как ты себя чувствуешь? — спросила женщина и почему-то посмотрела на манкура.
— Он тоже нахватался дыма, — попытался пошутить Талавир. — Белокун не подсматривает, если ты об этом.
Уста Ма едва заметно вздрогнули. Но Талавир не успел увидеть улыбку. Женщина снова полезла в сумку.
— Неплохо было бы взять анализ. Это твоя первая буря? Определение дозы суура в организме позволяет спрогнозировать его действие. Лучше это сделать сразу, завтра может быть поздно.
Талавир ее не прислушался. Ему вспомнились слова Тети Вальки.
— Ваша ведьма сказала, что завтра меня отдадут джадалу, а потом посоветовала убегать, чтобы не кончить, как Рябов. Что должно произойти завтра?
— Ночь свечения Йылдыз, — голос Ма изменился. Тон не предвещал ничего хорошего. — В Ак-Шеих верят, что этой ночью джадал выходит из дома Серова.
Поэтому именно завтра назначен Андир-Шопай. Но я не понимаю, при чем здесь ты. Сварят бедную девочку. — Ма наконец нашла то, что искала.
— Кто такой джадал?
— Я никогда его не видела. — В руках Ма оказался старинный стеклянный шприц, она попыталась засучить Талавиру рукав.
Он перехватил ее руку.
— Но ты не отрицаешь, что он существует?
— Я не знаток местных легенд, но в Ак-Шее говорят, что в доме Серова живет зло с тех пор, как генерал Серов — дед жены бея — разрыв Кара-Меркит. Это было за много лет до Вспышек. Старый Серов что-то привлек оттуда домой. Говорят, с этого времени джадал поселился в Ак-Шеих. Но Рябов — его первая жертва за многие годы.
Глаза Талавира расширились. Он почувствовал, как пульсирует жила на ее запястье.
Лицо Ма было совсем близко. Он увидел, как вздрогнули ее зрачки, услышал учащенное дыхание.
— А ты сказала, что Рябова убила буря? Тебя заставил к этому Гера?
Или ты сама? — Талавир пытался понять, о чем она думает. Ма не была жертвой, хотя, может, и сама так о себе думала.
— Решила, что ты не поверишь в джадала. — Женщина не отвела взгляда. — Для Старшего Брата это ересь.
"Только я испорчен Старший Брат", — подумал Талавир. Фонарь начал затухать. Врач подняла шприц.
— Зачем это? — Глаза Талавира сузились. Он наконец-то заметил, что она держала в руке.
— Я уже говорила: нужно оценить твое состояние.
— Сейчас? Здесь? Серьезно? — Талавир до сих пор держал ее запястье. Она была в его власти, и в то же время он чувствовал ее силу. Такие женщины сами выбирают, что и когда получить. И это завораживало. Никогда до этого Талавир не испытывал подобного влечения.
Несколько секунд они молча смотрели друг на друга. Талавир подумал: если она ответит честно, он даст ей взять эту проклятую пробу.
— Это только анализ, — пробормотала Ма и опустила глаза. Она не захотела показывать себя настоящую.
Талавир разочарованно отпустил ее руку.
— Сначала демоница из Кара-Меркита захотела вытащить из меня душу, потом Гуль потребовала укусить, а Дерево Боли чуть не убило. Теперь ты? Из всех в Ак-Шеих ты сдалась мне, — он остановился, ища правильного слова, — самой нормальной. Зачем тебе моя кровь? Для Бекира? Не лги, только ради него ты бы попыталась уколоть Старшего Брата, несмотря на то, что так нас ненавидишь и боишься.
Глаза Ма забегали, как будто она взвешивала, сколько можно ему сказать. И можно ли говорить хоть что-нибудь.
— Бекир не может уйти из Ак-Шеих. Уходит на несколько фарсахов и начинает хвататься за голову. Кровь Рябова, просто попав ему на кожу, помогла отойти от Ак-Шеих на недосягаемое расстояние. Мы не можем здесь оставаться. Для Старших Братьев я беглец.
— Ты не слышала? Я пришел не за тобой.
— Итак, придут другие, — в голосе Ма была глухая уверенность.
И снова Талавир почувствовал ее уязвимость. Какова же была настоящая Ма?
— Но к чему здесь моя кровь?.. Стоп.
— Нет, я не знаю. Армия умеет менять лицо с помощью суета. вы видите какое-нибудь чудовище за спиной Геры.
Но Талавир снова не слушал. Он едва не пропустил самое главное из того, что говорила Ма. На Бекиру попала кровь М-14. Как?
— Твой сын видел, как умер Рябов?
— Он здесь ни при чем, — голос Ма утончался. — Из-за Вспышек он иногда ходит во снах. Так было и в ночь погибели Рябова. Бекир ничего не помнит. Но я поняла, откуда кровь на его коже, когда с утра нашли тело Рябова. Ты ведь не думаешь, что Бекир мог…
— Нет, ты что! Я не столь Старший Брат. — Талавир осознал, какой крамолой звучат его слова, и улыбнулся. На лице женщины тоже засияла слабая улыбка.
— Ты думаешь, Рябова убил Гера? — продолжал Талавир. — Гуль сказала, что Полномочный стремился попасть в его дом.
— Не знаю. Самый большой страх Геры — потерять этот дом. Он взял свое право на него. Некоторые говорит, что его дух и есть джадал. Ее нашли мертвой и растерзанной. Тетка Валька верит, что именно в этом подвале осмотрелась. этот шанс. И даже Вспышки этого не изменили. Посягающий на его дом, он мог совершить и такую глупость.
Она говорила искренне. Талавир посмотрел на стены, на пол. Представил растерзанное тело внучки старого Серова. Гера стремился сохранить свой дом. Но при чем здесь Рябов? Какой интерес к дому Серова он мог проявить, чтобы Бей рискнул его выбить?
— Разве Рябов попытался ворваться в этот дом?
— Этого я тоже не знаю. — Ма на мгновение закусила губу и посмотрела прямо ему в глаза. — Гера — фанатик, верит в живущего в его доме демона в джадала.
Тогда была ночь свечения Йылдыз.
— Он мог принести Рябова в жертву этому демону?
Мая пожала плечами. А Талавир подумал, что эта версия напоминает его предыдущую о том, что Азиз-баба или его внуки могли убить Рябова, чтобы защитить Мамая.
— А Азиз-баба?
— Что Азиз-баба?
— Он тоже фанатик?
— Он приютил нас с Бекиром, когда мы в этом больше нуждались.
На нем держится Ак-Шеих, — уверенно возразила Ма. Свет дрогнул от особенно сильного порыва ветра, и тень от иглы на шприце словно проткнула изображение беременной Девы на стене.
— Я думаю, он был рекрутером Старших Братьев, — безжалостно возразил Талавир.
Как засоленная, что столько живет в Деште, может верить кому-нибудь?
— У нас у всех есть прошлое. — Ма коснулась кольца на пальце.
«Кроме меня», — захотелось добавить Талавиру, зато он протянул руку, обнажая вену. на пух, вцепившийся в кожу.
— Пух селби.
Буря и не думала успокаиваться. Дверь снова затрясла, словно кто-то стремился к ним ворваться. Копек тонко взвыл. Фонарь сверкнул и погас. На мгновение воцарилась тишина, а затем Талавир почувствовал руку женщины на своем бедре. Это было неожиданно.
Словно тысячи суерных иголок пробежались по коже. Талавир чуть не поддался искушению.
— За это не надо платить, — сказал он и, несмотря на бешеное желание, осторожно убрал ее руку.
Их охватило смущенное молчание. Талавир подумал, что обидел ее.
На самом деле у него никогда не было настоящих отношений. По крайней мере, такие, о которых помнил. Талавир всегда знал, что Руф возле него, чтобы следить, а потому не особенно считался с ее чувствами. Мая была другой. Сложной. Может быть, слишком сложной для него.
Через мгновение женщина снова потянулась к сумке. Она ориентировалась в бездонном бауле на ощупь. Ма чем-то чиркнула и зажгла свечу. Дым был настолько зловонным, что Талавир закашлялся.
— Жир кууна. Да, воняет, словно сваренные кизяки. — Мая улыбнулась и легонько, как друга, толкнула его в плечо. Золотые огоньки в ее глазах сверкнули. А руку Талавира снова прострелили раздражающие нервные вспышки.
Женщина достала сушеные ягоды, твердые, как картон, лепешки и воду. Когда они поели, спрятала остатки в сумку и вынула маленький кожаный мешочек. В нем оказались длинные листья и ароматный порошок. Мама свернула сигарету и зажгла от свечи.
— Иушан? — с подозрением спросил Талавир.
— Да, но обычный. — Ма снова улыбнулась, что ей подобает улыбаться. Серова, проклятый Мамай и его Золотая Колыбель, он хотел бы остаться здесь до нового судного дня.
— Я не знаю, что точно имела в виду Тетя Валька, говоря, что тебя отдадут джадалу, она тоже служит своим богам. — Ма с удовольствием выпустила дым. В первый раз с тех пор, как они встретились, ее плечи расслабились. — Но ты спас ее дочерей, это многое стоит. Сделай, как она сказала, не иди в дом, оставайся живым.
— Ради крови для Бекира? — Талавир перебрал с ее пальцев сигарету и словно нечаянно погладил тыльную сторону руки. Блестки возбуждения разлились под кожей.
— Вот именно. — С улыбкой Ма вырвала у него уха и на этот раз придвинулась немного ближе.
Она была теплой и пахла, как вечерняя степь, когда пряные травы возбуждают нервы, а глаза хотят поглотить все цвета западного неба.
Пламя свечи задрожало, выхватывая фигуру Девы на стене. задержалась».
М-14 его застрелил. Женщина-ящерица взорвалась, ударная волна накрыла периметр.
Это последнее, что помнил Талавир после того, как пришел в себя в Шейх-Эле. Он посмотрел в свинцовое небо, пытаясь понять, что произошло. Они вышли из Станции, чтобы найти доктора Мамая. Ожидали увидеть трупы, но не чудовищ, стремившихся их разорвать. Рядом кто-то застонал.
Талавир подполз к человеку в форме Старших Братьев и увидел дырку в его груди. Кровь уже только сочилась.
— Сейчас станет легче дышать. — Талавир непослушными пальцами потянул за шлем, сбросил забороло и заклял. Под разбитым окровавленным стеклом было лицо незнакомого мужчины: широкие скулы, узкие глаза и темные короткие волосы. Это лицо не принадлежало ни одному из его отрядов.
— Что за? — Талавир выругался и покачал головой.
Рядом лежало несколько черных фигур. Тот, что слева, превратился в сплошной кусок тлеющей резины, но голова осталась невредимой. Талавир попытался опоясаться, но ему не удалось. Брюки были словно наполнены желе. Он заставил себя не думать о многочисленных переломах и подполз к испеченному телу. В нос ударил запах жженого мяса и пластика. Утоляя тошноту, Талавир содрал шлем и увидел те же черты, что и у первого трупа.
Из-под обрушившейся стены торчал еще один шлем. Талавир едва успел его коснуться. Голова качнулась и, жутко подпрыгивая, покатилась насыпью. Но под разбитым заборолом он успел увидеть то же лицо.
Со стороны донесся слабый вскрик. Метрах в десяти от него чернела фигура.
"М-14!" — Талавир узнал нашивку. Не щадя локтей, он пополз к Брату.
Земля рядом зашевелилась, с верхушки скатилось несколько комков. Из дыры показалась плоская голова с острыми костяными желваками. Урод бесконечно долго вытаскивал членистоноге тело из норы. Острые ножки вокруг тела дрожали, как лишенные мяса пальцы. Из желвака доносился стрекот. Многоножка повисла вертикально, оценивая, в какую сторону ползти. М-14 снова застонал.
— Ну-ка! — Талавир отстегнул свой шлем и бросил в уродину. Он хотел привлечь его внимание. — Добей уже, волшебная многонога, — повторил он и потянулся к винтовке М-14. Магазин был почти пуст.
"Даже умереть с достоинством не дадут", — подумал Талавир, борясь с собственными пальцами. Стрекот стихал. Чудовище остановилось, склонило голову и — он мог бы поклясться — внимательно на него посмотрела. А потом быстро вернулась в свою дыру.
Талавир добрался до М-14 и осторожно снял с него шлем.
— Кто ты? — прошептал Талавир лицу, которое он уже видел.
На губах М-14, или того, кем он встал, прислонил ухо у Талавира. -14 стрелял в Талавира, а не наоборот?
Талавир проглотил горько-соленую слюну. Попытался стащить варежки, чтобы коснуться собственного лица. Он хотел убедиться, что не изменился, как все, но не смог. Ткань словно приросла к коже. Тогда он забрал шлем М-14 и заглянул в стеклянный щиток, чтобы увидеть отражение. И наконец-то понял — М-14 не нападал, он оборонялся от того, чем стал Талавир.
Сражения богов. Путь к Деве. XV век. до н. е.
Амага долго ждала этого дня. Она накинула медвежью шкуру и вышла из шатра. Барабаны вздрогнули и смолкли. Даже ветер стих. Конские волосы на верховьях шатров повисли, касаясь мертвых голов. Они только что победили меланхлайнов⁷. На крышах особенно победоносных воинов было до десятка выбалушенных трофеев. Дым от тяжелых бронзовых котлов, где томилось мясо, утолял вонь гнили. Кочевой город казался пустым.
Фоант едва заметно кивнул и приложился к кубку. Зеленые глаза все еще пылали, но время добавило серебра в волосы и лишнего сала под кожу. От него до сих пор поражало силой и зверским духом. Фоант искоса поглядывал на сваи вокруг шатра Амаги. Это были вожди из состояния врага, некоторые хотели договориться и сдаться в плен. Фоант готов был принять их поражение. Но Амага сказала орде, что Таргу нужна их кровь. Тогда бог будет продолжать им победы. Пьяное от боя войско как конь на полном ходу: его уже невозможно остановить. Вождей принесли в жертву золоченому божку. Фоант смолчал, но затаил обиду. Она и сейчас была в его опасных, словно весенний лед, глазах. Но Амага видела и другое — жажду и нетерпение, обжигавшие его кожу даже сквозь медвежью шкуру. Сегодня она пообещала осуществить все его желания. И в темных зрачках Фоанта застыла тоска, словно он смотрел на нее и стремился найти девочку, танцевавшую когда-то в святилище Девы.
Амага остановилась у сложенного из камней повышения и посмотрела на запад. Горизонт залило красным, словно оттуда надвигалась большая кровавая волна.
Высоко в небе тонким серпом застыла луна. Рядом блестела звезда Девы. Губы Амаги выгнулись в кривой ухмылке. В конце концов оракул с ее детства был прав: она стала царицей в далекой земле.
Амага вытащила из-под шкуры зеркало-погремушка и сбросила руку вверх.
Металлический звон разлегся над стоянкой. Одна за одной из возов, окружавших ее шатер, начали выходить обнаженные девушки. змееная богиня в кругу — знак того, что девочки были «дочками» Девы.
Когда Амага покинула храм Таврополы, то узнала историю Спящей Богини. Она родила эту землю, а потом уснула, усыпленная обещаниями молодого сильного бога с севера. Он предал ее, а сон стал путами. Он был врагом, хотел получить ее владения, а она не могла проснуться и тяжело страдала, что не способна защитить рожденную ею землю. «Или просто не хотела просыпаться?» — со злорадством думала Амага, но питомцам не озвучивала. Для них Дева была сильной богиней, способной защитить и отомстить. Амага нуждалась в любви и безоговорочной вере «дочек» в свою богиню и ее жрицу.
Желание Таврополы таки сбылось: она стала жрицей Девы, хоть и на собственных условиях.
Амага вторично встряхнула погремушку. Из шатра вышли четыре ее личные охранницы. и одной матери — царицы Амаги. высокий паланкин. За ними из шатра выполз Сакатево. Роки согнули его еще сильнее.
Медленно, как змея, сбрасывающая кожу, Амага спустила шкуру медведя и на миг замерла, давая себя рассмотреть. Языки очагов облизали ее гладкую, смазанную бараньим жиром кожу. Волосы достигали ягодиц и были цвета ночного неба. Девушки затрясли колокольчиками и запричитали, приветствуя свою жрицу.
Она подошла к паланкину и стянула тонкую эллинскую ткань. В Золотой Колыбели сидел Тарг. Соляное тело едва проступало под наслоениями золотой фольги. Амага специально больше всего подносов клеила на лицо, но так и не смогла стереть обвинительного, страдальческого изгиба его губ.
— Крестное локно! — произнес Сакатево и протянул ей нож. Дочери Девы смолкли. К паланкину вывели пленника. Юноша был не старше Амаги, имел темные волосы и нежную оливковую кожу. Амага коснулась его щеки, а затем быстро и точно перерезала горло. Одна из девушек подставила скифосу, куда полилась темная кровь. Амага переняла сосуд и вылила содержимое на статую Тарга.
«Дочки» громко выдохнули. Кровь затекла в щели между золотыми пластинами, смешалась с солью и закапала из Золотой Колыбели. Амага подставила керамический килик и собрала священную жидкость. Каждая девушка получила свой дар — кровавую точку во впадинке между ключицами. Затем снова забили барабаны. На лужайку вышли лучшие воины и древние соратники Фоанта. Их распирала жажда. Они пришли получить свое — нагло забранное у них имущество. Этой ночью каждый мог покрыть столько женщин, сколько ему станет силы. Все «дочки» до того, как Амага забрала их служить Деве, были раввинами военачальников Фоанта и хотя на эту ночь должны были вернуться к их горячим объятиям.
Со стороны орды донесся веселый шум. Там тоже начался праздник.
— Ночь Девы для всех. — От Фоанта пахло перекислым кобылиным молоком.
— Он погрузил пальцы в священную, залитую кровью соль и положил руку на бедро Амаги.
— Я только жрица, Фоант, тебе нужно много женщин и много сыновей, чтобы после каждой битвы у тебя все еще были наследники.
Вокруг содрогались обнаженные тела. Во главе у Фоанта выступил пот. Человек неловко склонился и подвинул руку еще дальше. Дыхание Амаги стало глубже.
Она слишком долго ждала этого мгновения. Они спустились на медвежью шкуру.
— Может, хватит крови? Милостью Тарга я царь. Наше племя процветает, мы имеем достаточно пастбищ и воинов, чтобы защищать границы. Орда слышит твой голос.
Разве не пора насладиться тем, что и другие женщины?
— Милостью нашего бога? — Амага посмотрела на Золотую Колыбель. — Моей милостью, Фоант, Тарг уже десять лет как мертвый.
— Забудь о нем, маленькая жрица.
Амага запрокинула голову, содрогаясь от поцелуев Фоанта. В небе пылала звезда Девы. Она словно смеялась над ее бессилием. Кровавая соль на статуе Тарга сверкнула в ее лучах.
— Слишком поздно, — зашептала Амага прямо в ухо Фоанта. — Он приходит в мои сны каждую ночь. Смотрит своими большими глазами.
— Торг? — не понял царь.
— Он жаждет мести, Фоант. Как и все эти женщины. — Амага обхватила ладонями его лицо. — И ничего уже не изменить. Я выпила аконит еще тогда — в храме Таврополы, мое брюхо мертвое. А ты упустил время, когда это племя перестало быть твоим. Ты зря его убил.
Фоант увидел в ее глазах свою смерть и дернулся к мечу. Он единственный из всех мужчин пришел вооруженным. Но было действительно поздно. Годы кровавых тренировок не прошли даром. Амага вытащила жертвенный нож, одним взмахом перерезала Фоанту горло и подставила колья, чтобы собрать и этот дар.
— Надеюсь, кровь Фоанта наконец-то тебя успокоит. — Она вылила темную густую жидкость на Таргу и посмотрела на лужайку.
Голые тела переплетались и вздрагивали, как змеиное гнездо. Амага подобрала бронзовую погремушку. На мгновение она подумала, что звук утонет в шуме оргии. Но «дочки» ее услышали. Вверх поднялись десятки ножей, чтобы найти ножны в груди бывших владельцев рабынь. Как одна, они повторили жест своей жрицы, собирая кровавый дар в плоские сосуды.
К утру Тарг и Золотая Колыбель почернели от жертвоприношения. И Амазе пришлось приказать, чтобы их вытерли.
— Вчера мне открылось, что на наше племя шел мор и великие несчастья, но царь и военачальники отдали жизнь, чтобы вымолить в Тарге защиты, — провозгласила Амага перед ордой. — Мы завоюем Киммерик. Наше племя станет сильным как никогда. Души Фоанта и воинов станут нашими телохранителями.
Орда замерла. По центру, где стояли юрты погибших, прокатился шепот.
— Крестное локно! — закричал Сакатево. Женщины по охране высоко подняли паланкин. В утренних лучах фигура Тарга запылала золотом. Толпа охнула — и Амага поняла, что победила.
Потом ее называли бешеной. Говорили, что она приказывала всем девочкам сразу после рождения выжигать правую грудь, чтобы во времена телесной зрелости не выпиналась и не мешала натягивать тетиву. Детям мужского пола она калечила руки и ноги, чтобы сделать их непригодными к военной службе и оставить пасти скот и ухаживать за юртами.
Говорили, что ее воительницы не могут избавиться от целомудрия, пока не принесут головы трех врагов.
Уверяли, что, начиная войну, царица Амага велела перекапывать дороги в тылу для того, чтобы ее войско не могло отступить, чтобы сражалось либо до победы, либо до смерти.
Она брала пленных только для того, чтобы сбрызнуть кровью золотую фигуру демона, всюду возившую за собой. Шептались, что в нем источник ее силы.
Амагу радовали выдумки. Страх — лучший арьергард. Попадает в цель быстро и без жертв с ее стороны, остается только собирать головы.
В ближайшие годы они покорили земли от Каркинитского залива до Меотийского озера, заставили царя Каркина дать клятву повиновению, собрали кровавую дань из сатархов, тавриков и басилидов1. Амага отпраздновала очередную победу на Ахиллесовом Биге. Она оседлала белую кобылу, нацепила на ее хвост сотню голов врагов и проскакала вдоль узкой косы.
Каждую учту она обмазывала священной кровью, вытекающей из Золотой Колыбели, и обнаженной танцевала вокруг фигуры Тарга. Даже военачальники боялись подходить к царице в такие мгновения, считая, что она говорит с богом. И никто не знал, что Амагу лишает смысла вины.
Кровь Фоанта не помогла. Тарг и дальше страдальчески кривил губы даже через слои золотой фольги.
Вина жалила ее, как слепой — безумную Ио, заставляла снова и снова проноситься Киммериком. царства — Пантикапеи. Рассказывали, что тамошняя. жрица слышит богиню и может предсказать будущее. Амага мало в это верила.
Весна показалась холодной и затяжной. Степь только покрылась первой зеленью. Они могли пережать поясами животы и непрерывно скакать несколько суток, но лошади нуждались в пище и передышке. И когда на их пути вышло поселение, они решили, что это благословенный подарок. Из низких землянок к ним вышли закутанные в шкуры женщины. У некоторых виднелись только глаза.
Между ногами путались голодные нечесаные дети. Взрослых мужчин не было.
— Это, наверное, эсседоны. — Один из ее вождей подобрал череп, перетянутый золотым обручем. — Говорят, они ломают трупы своих умерших, примешивают к внутренностям убитых животных и едят на учти. А из черепов изготовляют чаши. Это считается у них особой обязанностью сыновней любви.
— Нет, говорю тебе. Это старушки. Больше смахивают на животных, чем на людей.
— Ее любимица, темнокожая воительница, спешилась и ткнула полуобглоданную кость. Амага знала, что они оба ошибаются. В центре площади стояла деревянная фигура. От дождя и ветра она почернела и покрылась трещинами, однако Амага узнала бы ее, даже если стерлись бы все черты. Это была Дева.
— Что с ними делать? — спросила темнокожая. — Мы только отправились, дети будут обузой.
— Хотя нескольких девушек можем взять, — вождь с красной от кни бородой остановил одну из женщин и под общее хохотание снял с нее животную шкуру.
— Полно, — велела Амага. — Обыщите поселок, заберите еду и все сожгите.
Подъехала поближе. Девочка едва держалась на ногах. Она была истощена и дрожала от холода. Но смотрела прямо. В синих глазах не было страха. Амага коснулась ее волос. На одной косе висела маленькая золотая монетка. Она вспомнила себя на пороге храма Таврополы и уже подумала взять девочку в «дочки» Девы, когда совсем рядом раздался скрипучий голос:
— Она пела колыбельную. — Кожа женщины, которая это сказала, была изъята морщинами, как кора старого дерева. Глаза покрывали бельма, а грязные желто-серые патлы развевались, словно ковыль на ветру.
Амага почувствовала, как за ее спиной заскрипели носилки с Таргом.
— Что ты сказала?
— Богиня спела сидящему позади тебя колыбельную. Так она выразила тоску по потерянной земле. Это правильный ответ?
— Кто ты? Откуда узнала? — Конь Амаги чуть не опрокинул старуху.
— Я слышу. А перед тобой моя внучка. Подари жизнь моему поселку — и я попробую поговорить с тем, кто стал солью.
Амага приказала всем отойти. Ее охранница спустила Таргу. Старуха наклонилась и положила узловатые пальцы на голову статуэтке. Амага подумала, что ее брат никогда не был таким мелким, как сейчас. Она ожидала, что старуха что-нибудь спросит, начнет ритуал или затрясется от божественного присутствия. Но она была хитрее.
— Его дух жив, — сказала прорицательница и свела на царицу суровые бельма.
— Ты его здесь держишь.
— Как можно его выпустить, сделать таким, как он был? — голос Амаги неожиданно стал хриплым.
— Его нельзя оживить. Это большой грех против Девы. Она не позволит. — Старуха оторвала пальцы от статуи.
— Ты думаешь, я буду слушать ту, которая бросила свою землю на растерзание? Я сожгу ее храмы и развею пепел над морем, чтобы ни одного упоминания о ней не осталось. Если его нельзя оживить, говори, как перенести душу Тарга в другое тело. — Амага взяла за барки слепую и с силой встряхнула: «Что она дома? Осмелилась торговаться с царицей?»
— Ты не понимаешь. Это ее милость к тебе и Тарга, — старая взвыла под градом ударов Амаги. — Дух в соли хочет, чтобы ты его отпустила! Это все, что он хочет.
Амага расслабила пальцы. Старуха упала на землю. Соляная статуэтка покатилась. Прорицательница закрыла лицо руками и задрожала. Амазе показалось, что она смеется. Царица схватила Таргу и спрятала в сумку.
— Ты врешь! Ты грязная наглая лгунья! — Амага вытащила меч.
— Ты убьешь меня и не получишь того, чего хочешь.
Амага не дала ей договорить. Она разрубила старуху пополам, словно та была сухим кустом. А потом велела завершить дело.
Она снова до краев наполнила Золотую Колыбель.
Кровь, годами лившаяся на статую, растворила соль, стала священным миром, который отняли те, кто приходил в Тарг с молитвами. Осталась только фольга — пустая оболочка от того, что когда-то была ее братом. В отчаянии Амага упала на колени и вцепилась в собственные волосы. Ее опять обманули, заставили почувствовать себя бессознательной девчонкой, лишенной цели и надежды, как тогда в храме Таврополы, когда ее впервые заставили изменить Тарге. Но в этот раз она не даст себя сломить.
Амази нужна была громкая победа, и она направила орду на столицу Боспору — Пантикапею. Старший военачальник — рыжебородый Левкон — советовал отступить. Царь Боспор уже собрал силы. Битва за столицу его царства будет стоить столько жизней, что они не смогут нести восторженное.
Амага подняла Левкона на смех. Он был военачальником Фоанта, но в ночь Девы, когда она убила его вождя, остался дома и спас свою жизнь, а когда к утру выполз из шатра, то одним из первых присягнул на верность Амази. Трус один раз — всегда трус.
Они решили атаковать Пантикапею со стороны некрополя. Это было неслыханное кощунство, то, чего до нее никто не делал, поэтому Амага надеялась, что их там не будут ждать.
Сотни курганов тянулись вдоль городских стен. подняли головы лучники. был готов. Это Амага была слишком самоуверенной.
Царица оскалилась: ее орда превосходила боспорян в несколько раз. Она подняла щит и пришпорила кобылицу. Ее воины падали с седел на полном ходу, их затаптывали собственные кони, они становились мишенями вражеских лучников. Амага не останавливалась. Она снова первой ворвалась за стены и посеяла панику среди охранников города. Легенды об бешеной царице пришли и сюда. Орда разбежалась по узким улочкам, наполнила город криком и кровью. И когда казалось, что победа неизбежна, Амага исчезла. Она была слишком заметна, чтобы об этом не узнала орда. Ряды смешались. Пока искали царицу, потеряли время и превосходство.
Пришлось отступать.
Амага знала, что так случится, но не чувствовала вины. Ее мучили собственные демоны. Царица спешила, спрятала лицо и побежала к акрополю. Темнокожая охранница понесла за ней пустую Золотую Колыбель. Над обрывом, как ласточкино гнездо, зацепился неприветливый храм. Он походил на теменос Таврополы. Не хватало только голов на сваи и проторенной тропинке.
Амагу встретила испуганная жрица. Она увидела обнаженные мечи и забилась в дальний угол храма. подошла к жрице, заслонившейся от нее руками.
— Не бойся. Я пришла поговорить. От того, что ты скажешь, зависит твоя жизнь — тогуз коргоол?
Жрица неуверенно кивнула. Амага разложила доску у подножия статуи и высыпала камни. Охранница закрыла дверь храма изнутри.
— Эту игру любил мой брат, — соврала Амага. — Если ты выиграешь, я узнаю, что Дева тебя охраняет.
Это тоже было неправдой. Кого может охранять спящая богиня?
Они играли несколько часов. До храма донесся запах дыма. Несколько раз кто-то стучал в дверь и молил о помощи. Однако Амага не считалась. Она подошла слишком близко. В тенях под колоннадой ей слышался шепот Девы.
Жрица выиграла. Худое лицо вытянулось. Глаза Амаги пылали. Она развязала мешок, вытащила Золотую Колыбель и фольгу, оставшуюся от Тарга, а потом положила меч себе на колени и закричала, пугая чаек под крышей:
— Ты здесь, богиня? Я чувствую твое присутствие. И хочу услышать ответ.
Как мне оживить Таргу, как вернуть ему тело?
— Ты же обещала сохранить мне жизнь, — лепетала жрица.
— Скажи, как оживить Таргу, иначе я ее убью и выжгу все твои храмы. Все до единого!
Но ответом была только тишина. Оглушительное издевательское молчание. Тогда Амага подняла меч и принялась разрушать храм. Она даже не заметила, как острие вошло в тело жрицы. Женщина вскрикнула и свалилась на каменный пол.
Амага догнала орду спустя десять ночей после поражения в Пантикапее.
Она не стала объяснять, где была и почему их покинула. Направила войско на Тиритаки и сожгла их до основания. Это утолило боль поражения. Амага установила Золотую Колыбель в центре города и устроила учту. Впервые обитое золотом дерево не попробовало крови. А сваленные на дно обломки золотой фольги остались сухими. Она знала, что Тарг где-то близко, но не понимала, как ему помочь. Где найти тело, которое вместило бы его дух, чтобы она смогла прижать брата к груди и наконец отпустить свою боль и ненавистное чувство вины.
Проходили годы. Амага основала город Термодонт. Каждую весну орда выезжала на войну, но все чаще Амага оставалась дома, она бдит Золотую Колыбель — источник ее власти и покоя в соляном теле Тарга переплавила на причудливые бляшки. корону. Она пила разные яды — хотела. воспоминания выветривались из ее головы, но самый главный, тот, где она позволила забрать Таргу, оставался злобой на Деву, которая этому не помешала.
Тайно от других Амага начала рассылать Киммериком черные отряды, чтобы те вылавливали жриц Девы и сжигали храмы. Ни одна из тех, кого приводили в ее шатер, не знала, как оживить Таргу. Она окружила себя энареями-евнухами. Они целыми днями варили зелье и гадали на свежих требухах. А потом стали исчезать дети — мальчики до пяти лет. В царстве уже пошел шепотом, что под покровом ночи их приводят в покои царицы. Никто не знал, что она с ними делала, но ни один не вернулся домой.
Тела не могли принять душу Тарга.
Амагу начали мучить голоса и видения. Все чаще она останавливалась у Золотой Колыбели, махала руками и говорила невидимым собеседникам.
— Ты стареешь, — бормотали голоса. — Ты забыла, кто ты, но так и не приблизилась к цели. Ты обещала орде Киммерик, а отсиживаешь зад в закрытых от ветра покоях. Где твоя кобылица, где твой меч, где твоя слава, где твой брат, Амаго?
В начале нового года царица отдала приказ строить курган. Со всей страны к Термодонту потянулись караваны. Пришли послы древних врагов Амаги — Боспору и Херсонесу. Все ожидали, что царица назовет наследника и сама войдет в пламя, как поступали самые знаменитые цари прошлого, когда чувствовали дыхание смерти на своем лице.
Три дня и три ночи пылали костры. Были забиты сотни волов и тысячи баранов.
Небо над городом затянул ароматный дым. Амага оделась в свою лучшую одежду и объехала владения. Золотые бляшки на красном колпаке горели, словно снятые с неба звезды. Она возила Золотую Колыбель. Едва успевая, за ней плелся Сакатево. Он бросал в толпу горсти монет.
На выбранном Амагой месте вырыли глубокую четырехугольную яму. Стены укрепили камышом, а пол укрыли благоухающим зельем. Амага наполнила яму золотыми украшениями, посудой и лучшим оружием. Туда же положила свою корону. Потом завела туда белую кобылицу и собственноручно перерезала горло. Тогда приказала начинать тризну.
И когда чаша прошла первый круг, Амага встала и заговорила:
— Я знаю, вы давно ждете от меня новых свершений и побед. И сегодня я объявляю о начале нового похода. На этот раз мы завоюем весь Киммерик.
— Амага дождалась, когда слышится шум: никто не хотел новых походов. Из-за ее поисков тела для Тарга орда обросла жиром. Но она это исправит. — В кургане мы похороним Тарга — обманутого Девой бога. Для новых завоеваний нам не нужны небесные покровители. Я знаю, что в этой яме некоторые из вас хотели бы видеть меня! Но не сегодня. Я знаю, что некоторые из вас продались послам Боспора и Херсонеса. Но настанет день, и эти города упадут перед нами на колени.
Круг зашевелился. Из теней вышли охранницы Амаги и скрутили послам руки.
— За самую мудрую царицу! — военачальник поднял чашу, глотнул и передал Амази.
— За верность братьев и смерть врагов! — Амага осушила кубок, вытерла губы и посмотрела на Левкона. Он закашлялся, в ожидании поднял взгляд на царицу и схватился за горло. Военачальники спрыгнули с мест. — Ты думал, что сможешь отравить меня аконитом? Я пью его с детства. А вот ты выбрал неправильных советчиков. Что тебе сказали? Держать корень локусты за щекой?
Пожевать румянок? Или ты спрятал щепотку кровавой соли из колыбели Тарга, чтобы самому не отравиться? Зачем ты пытался убить меня? Из-за Фоанта? Ты перехолодил месть.
Левкон захрипел. На темных губах выступили кровавые пузыри.
— Что? Я не могу понять, что ты лепечишь.
— Ты забрала моего сына, царица. И ты ошиблась, в чаше был не только аконит. Глаза военачальника закатились, и в этот момент Амага почувствовала, как ее телом разливается холод. Становилось все тяжелее дышать. военачальников. Они собрались на расстоянии протянутой руки и наблюдали за ее смертью, которая была с ней рядом, отвела глаза. и предатели нашли то, чего не было в смеси — фармакона — яда богов. отвлечь ее внимание, выиграть время и не дать выпить противоядие.
— Трусы, — прошептала Амага. — Пожалели даже меч.
Она почувствовала, как ее подняли с земли, обвязали веревками и спустили в еще влажную от крови яму, но зарывать живьем не стали. Амага должна была отпустить свой мятежный дух, чтобы он не привязывался к месту, а стал в строй с духами других царей. Запечатывать такой дух в кургане — подвергать племя опасности. Поэтому мятежники решили подождать до рассвета. С ней же они положили Золотую Колыбель и корону с бляшками, которые раньше покрывали тело Тарга.
Когда звуки стихли, а звезда Девы взошла над сонной степью, Амага почувствовала чужое присутствие. Это был Сакатево. Единственный, кто ее не оставил. Он плакал и молился Деве. Этой дрянной предательнице. Сакатево вытер ей лицо мокрой тряпкой и влил в рот несколько глотков воды. Амага слишком хорошо знала яды, чтобы держаться за надежду, и все же подумала, что он ищет способ ее извлечь. Калека любовно погладил Золотую Колыбель. Амага рассмеялась бы от бессильной ярости, но фармакон парализовал тело. Все годы, как цепь пса, Сакатево держала возле нее любовь к зловещему подарку Девы. Но выбора у Амаги не было. Она собрала силы для последней просьбы и прошептала:
— Ради всех лет убери корону. Убери Таргу.
Сакатево кивнул, осторожно снял с головы красный колпак и посмотрел вверх. А потом оторвал бляшки и положил Амазе на лицо.
— Прости, царица. Но только он во всем мире способен сдержать твою ярость. Я буду молиться Деве, чтобы вы спали.
Амага успела почувствовать, как над ее головой положили крышку, как упал первый ком земли. А потом из темноты выплыло лицо Тарга. Как всегда, он сел рядом и положил руку на ее плечо.
7 Меланхлайны, или меланхлены — древний народ, проживавший в Восточной Европе в I тыс. до н. е. Название происходит от того, что меланхлайны носили черную одежду (черноодетые; г р. Μελαγχλαινοι). За Геродотом — короткие черные плащи.
8 Скифос (гр. σκύφος) — древнегреческий широкий и глубокий сосуд для вина. У нее был низкий бортик, ручки, которые примыкали горизонтально к верхнему краю сосуда, а иногда и отсутствовали.
9 Килик (гр. κύλιξ, — кубок, чаша) — древнегреческий широкий сосуд, наиболее употребительная разновидность сосуда для питья воды.
10 Легендарные племена, проживавшие на территории современного Крыма во II в.
до н.