Дом Соли [машинный перевод]

Талавир

Талавир открыл глаза и посмотрел на сухое скрюченное дерево над своей головой. Солнце садилось. В длинных тенях ветви напоминали пальцы, готовые вцепиться ему в лицо. Едва заметный ветерок покачивал клочки ткани, костяные и железные погремушки, которые увешивали мертвую крону. В ветвях, словно огромный кхартал, сидел Рябов. Несмотря на то, что Талавир узнал правду о Шейх-Эли и своем происхождении, М-14 продолжал приходить. Талавир видел его краем глаза как тень, чаявшуюся в углах темноту перед тем, как он засыпал или сразу после пробуждения. Рябов постоянно что-то беззвучно шептал, но Талавиру все никак не удавалось услышать слова.

— Что ты хочешь? Мы ведь все выяснили? Ты хотел убить не меня, а чудовище, в которое я превращался. Ты не виноват, скорее уж я. Каждый после Шейх-Эли стал другим, но почему-то только я живым мясом.

Талавир нащупал камушек и бросил в тень. Он не ожидал столько шума от собственных движений. К новому телу еще придется привыкать. Талавир ощупал лицо, коснулся груди и посмотрел на ноги. Нет, это был не сон. От костюма Старших Братьев остались именно куски, хлам из джадала прилип к коже. Вместо манкура во лбу торчала золотая бляшка Ханума. Другая, снятая с Рябова, прилипла у сердца. Вокруг нее в грудь вонзились трески черного от времени дерева.

Кое-где на них проступали вкрапления золота, бронзы или остатки металла, покрытого красной эмалью. Такую краску он видел на звездах, которыми награждали предтечей Старших Братьев.

Руки Талавира покрылись металлическими обломками. При попытке оторвать бронзовый наконечник выступила кровь, а кожу прошил боль: лом стал частью его тела. Сквозь покрытые железными латами пальцы Талавир посмотрел на ветки. Рябов исчез.

Боль в мышцах напомнила о событиях прошедшего дня.

Синекожа сказала, что ему невероятно посчастливилось наткнуться на странствующий колодец.

— Айгюльский источник. Мягко найти. повезло.

Талавир вспомнил, как вцепился в веревку, сброшенную Гуль, а когда поднялся вверх, увидел, что земля на дне штольни увлажнилась. Иногда странствующий колодец наполнялся водой, но преимущественно на дне появлялся чистый смертоносный суер.

На вопрос, почему старейшина ее отправил, она спародировала трескучий голос Азиза-бабы: «Он там. Увидишь. Мусышь, Гуль. Без тебя в Деште пропадет. Вот я и ушла». Старейшина отправил Гуль спасти его, но Азиз-баба сам хотел, чтобы Талавир встретился с джадалом. Разве старик знал, чем все обернется: два духа встретятся в голове Талавира, но что дальше?

Талавир огляделся. Помнил, что накануне вечером они разбили лагерь в небольшой ложбине. Это была неожиданная смена рельефа посреди сплошного родного Дешту. Растрескавшаяся земля на дне углубления свидетельствовала о том, что здесь когда-то бежала вода. Под илом скрывались разбитые бетонные стены канала. Итак, котловина когда-то была частью большой оросительной системы, опоясывающей северный Киммерик. Старый ил был усеян мелкими костями песчаных рыб, как их называли местные. Эти полурастения-полуживотные обитали в песке с особо высокой концентрацией суету. Внешне напоминали больших тараканов, и не было в Деште лучшего горючего, кроме сушеного кизяка, как кости песчаных рыбок.

— Выздоровел? — скрипнул голос в его голове. От неожиданности Талавир присел. Новая «кожа» неприятно заскрежетали. Голос впервые был таким четким.

— Теперь, наконец, ты и снаружи тот, кто внутри, — собранная из дерьма куча. — Женщина расхохоталась.

— Тарг разрешил тебе говорить? Может, и из клетки выпустил?

— Наши отношения не твое дело, — обиделась женщина.

Талавир вспомнил темную комнату, клетку и искалеченное лицо женщины.

— Как тебя зовут?

Ответа не последовало.

— И как это понимать — болтаешь без остановки, когда не надо, а как надо, молчишь?

Талавир вспомнил просьбу Тарга, малыш оказался не таким злым, как изображали джадала. Он даже Рябова убил не из ярости, а по ошибке. Может, ведьма имеет свое желание. Хотя Талавир сомневался, что с ней будет так просто.

Он чувствовал, что женщина умерла переполненной страстями и незавершенными делами.

— Может, попробуем договориться?

— И о чем мне с тобой торговаться?

Привередливый тон женщины подтвердил догадку Талавира.

— Ты сказала, где искать Золотую Колыбель. Но почему я должен тебе верить?

Мне всю жизнь лгали. Может, и ты хочешь, чтобы я, как жеребец, донес вас до той Албасты, а потом вы превратите меня в мышь или «живое мясо» — так, что даже Белокун не сложит обратно?

В голове пронеслась безумная мысль: что, как он говорит сам с собой, а духи — только выходки Дэшту, симптомы безумия?

— Мое имя — Амага, и мы реальны, — словно ответила на его невысказанный вопрос ведьма.

— Ты можешь слышать мои мысли? — Это было неприятным открытием.

— Как крик надоедливого жирного мартина, которому хочется свернуть шею, чтобы он наконец замолчал. И да, я бы хотела превратить тебя в зловонную лужу, из которой ты вылез, но, к сожалению, мы с тобой связаны. Албасты — колдунья, умеет отвечать на вопросы. Ты должна ее найти, и она расскажет, где эта проклятая Золотая Колыбель, которая вам так далась, а еще освободит от нас. Представляешь, какая удача?

— Тарг тоже так считает?

— Как я, он с тобой говорить не может. Придется поверить моему слову.

После встречи с джадалом дух ведьмы ощущался как отдельная личность в уме. Иногда Талавир чувствовал, как она смотрит его глазами, словно заглядывает в окно.

Но, как и в случае с манкуром, когда ему удавалось заглядывать в мысли Белокуна, он наблюдал несколько странного.

— Почему ты боишься этого золота? — Талавир коснулся лба, а затем сердца.

Он нуждался в подтверждении догадок.

Амага недовольно заскрипела, но все же ответила:

— Они заколдованы.

— Врешь, — довольно воскликнул Талавир. — Я тоже могу читать твои мысли.

— Хорошо, грязный ты долбню. Они сделаны из золота, которым было обложено тело Тарга.

На короткое мгновение перед глазами Талавира разразилась картинка: девушка заливается слезами перед соляной мумией мальчика. Чьи-то грубые руки клеят на мертвую плоть золотую фольгу. А потом видение оборвалось. Марево передала ему Амага. Это было ее воспоминание. В нем же промелькнула черная древесина, теперь приросшая к его груди. Это была часть Золотой Колыбели, в которую положили измененного Тарга.

— Тарг — твой брат? Ты не можешь поговорить с братом? — рассмеялся Талавир.

— Не твое дело, — огрызнулась ведьма.

И Талавир был готов с этим согласиться. До того времени ему было на руку то, что духи не могли общаться друг с другом. Он знал желание каждого, и они не совпадали. Талавир чувствовал, что Амага бы взбешилась, если бы об этом узнала.

— Пообещай, что Албасты ответит на мои вопросы и что я выйду от нее живым.

Она сказала правду, и прежде чем Талавир успел расспросить, где искать ту Албасту, Амага скрылась до глубин его ума зализывать раны.

Погремушки задрожали. В просвете между ветвями появилось синее лицо Гули.

— С кем говорить?

Она, как змея, вытянула шею и покачала головой. Сотни косичек разлетелись брызгами. Женщина убедилась, что никого нет, и показала на плоды, собравшиеся в раздел платье. Гуль была очень довольна. Она задрала платье так высоко, что было видно бедра. Левое бедро украшало круглую татуировку со змееной женщиной.

— Еда? — спросила женщина, приглашая пообедать.

Талавир неуверенно кивнул. Синекожа улыбнулась и показала на вход в большую, в человеческий рост трубы на противоположной стороне канала. Когда-то оттуда текла вода. Внутри трубы воняло болотом и плесенью. Дальний конец был завален камнями. Металл в местах, куда не уходило солнце, брыжился и переливался. Лишь когда глаза привыкли к темноте, Талавир понял, что наросты живы. И именно их Гуль собрала в платье.

— Это бёсек. — Гуль вытащила из подола скользкое существо с двумя конечностями и продолговатым хвостом. Улиткообразное существо имело два глаза. и с удовольствием чвыркнула. Но и после огня туша осталась скользкой и неаппетитной. жажду.

— И куда ты меня ведешь? — Талавир старался не смотреть на бесека во рту Гули.

— Подальше от Ак-Шеих. Азиз-баба говорить не дать тебе умереть в Деште. Дальше ты сам разберешься. Там было такое! — Гуль принялась снова повторять историю о нападении на поселок. — приземлились Старшие Братья. Такое началось. Все бегают. Бум-бум! Крики. Живая Вера — гэп! Упала, ноги вверх. Встать не может, — захохотала Гуль и разочарованно добавила: — Но я должна была идти за тобой.

За детским лепетом синекожей Талавир пытался понять главное — что произошло с Ма и ее сыном.

— Доктор бабах! — широко развела руками Гуль, показывая масштабы взрыва. Ее отнять красивые мужчины в форме. Бекир, Ниязи и девочка бежать. Азиз-баба приказал. Азиз-баба хорош.

— Куда Азиз-баба приказал им убегать?

Синекожа пожала плечами.

— Гуль не знать.

Талавир подумал об Ак-Шеих. Белокун устремит гнев за его исчезновение на головы засоленных. Перед его глазами промчались десятки изменившихся лиц, глаза Каменного Младенца, обезображенные лица несчастных дочерей Тети Вальки. Даже после того, что чудовища хотели сделать с Черной Коровой, они не заслуживали зачистки. А сейчас он даже не может вернуться, чтобы помочь засоленным. Сначала он должен найти оружие.

— Албасты, ты должен найти Албасты, — раздалось в ушах. Талавир вздрогнул. Он еще не успел привыкнуть к вмешательствам Амаги.

— Ты слышала когда-нибудь, чтобы в голове засоленного селились духи? Чтобы постоянно слышны их голоса?

Гуль уставилась на него темно-фиолетовыми глазами. Тонкие внутренние веки на мгновение заслонили радужки. Он даже не знал, понимает ли она его. А потом Гуль его удивила.

— Вокруг много голосов. Звуки давно умерших. В этой земле больше костей, чем воды. — Синекожа вытерла руки о пестрое платье, довольная, что смогла сказать такую длинную фразу, потянулась и устроилась возле него почти по-кошачьи. Она наконец наелась.

— Может, ты еще знаешь, где найти Албасты?

Между точеными бровями пролегла морщинка.

— Ты хочешь к матери потерянных детей?

Талавир удивленно кивнул. Он уже настроился на долгие поиски подружки Амаги, а оказалось, что об Албасте знали все в Деште. Синекожа сморщилась и замахала рукой, словно отгоняя мушку.

— Йок-йок-йок. Не хочу к ней. Не проси. Игра любит жить в Азиз-баба.

Гуль не пойдет обратно.

Чтобы ее успокоить, Талавиру пришлось оторвать еще несколько бесок. Гуль не просто знала, где живет Албасты, она пришла в Ак-Шеих из ее дома. Талавир еще раз подумал, знал ли Азиза-баба, когда отправлял ее к нему, что Талавиру понадобится именно проводник в Албасту. Он сказал: «Талавир сам разберется», и это так напоминало стратегию Белокуна, как Талавира, словно щенка, бросали в воду с желанием посмотреть, куда он выгребет.

Он не разобрал, убежала ли Гуль или ее забрали, но возвращаться она не хотела.

Он попытался нажать на ее любовь к Азиз-бабе.

— Мне нужно до Албасты. Без тебя я не доберусь.

Гуль смотрела в огонь. Супила брови, жмурила нос, терла подбородок и наконец сказала:

— Хорошо, — в ее глазах вспыхнули лукавые жарки, — но и я кое-что хочу.

«Не сомневаюсь», — подумал Талавир. Последние дни он только и делал, что заключал соглашения с чудовищами.

Талавир почувствовал горячее прикосновение женщины. На этот раз Гуль хотела не есть. Она выгнула спину и придвинулась ближе, как кошка, ожидающая ласку от хозяина. Грудь Гули тяжело вздымалась. Большой асимметричный рот застыл в полуулыбке. На верхней губе сверкнули бусины пота.

— Игра должна получить тебя. Только так отвести в Албасту. — Она взяла его руку и положила себе на бедро.

Плата, которую просила Гуль, была не такой и высокой. Талавир почувствовал гладкость ее кожи. Кого он обманывает? Гуль вызывала желание — острое и опасное, как ядовитое яглое, которое неопытный путешественник может принять за безвредное растение.

— Нет, я не могу. Прости. — Талавир убрал руку и почувствовал облегчение. — Дело не в тебе.

«А в чем? В женщине, с которой ты едва знаком? — подумал Талавир и вспомнил темную прохладу подвала и быстрые неуверенные прикосновения Ма.

— И что с тобой не так? замер, ошеломленный вмешательством ведьмы. зашипела и убежала в темноту.

— Прекрасно! И что ты теперь собираешься делать?

— Спать, — Талавир положил голову на согнутый локоть и в очередной раз вспомнил слова Ханум из Матери Ветров о том, что надо бояться женщин сильнее, чем Дешту.

На следующее утро он попытался извиниться. Синекожа только фыркнула. После завтрака ее настроение улучшилось. Гуль села рядом, расправила юбку, торжественно сложила руки на коленях и серьезно произнесла:

— Гуль не может возвращаться в Ак-Шеих. Но Гуль не хочет в Албасту. Мать зла. Но Гуль обещала Азизу-бабе.

Талавир подумал, что она очень долго готовила эту речь. Синекожа сделала паузу, хитро прищурилась и наконец объявила приговор:

— Гуль отведет туда, куда хочет одноликий.

Весь день они шли по Дешту. Гуль радовалась и уже не упоминала Албасты.

Все ее мысли были о еде. Казалось, ее желудок мог переварить что угодно. А вот Талавиру пришлось привыкать к постоянной нехватке воды. От жевания солонца потрескались губы. Однако кесераток можно было есть даже сырыми. Амага молчала. Возможно, после сотен лет на одном месте она тоже наслаждалась дорогой.

Иногда они наталкивались на останки человеческих поселений. Все полезно давно растянули акинджии. Те засоленные, которые доплетались до гуманитарных караванов, действительно получавших одеяла и сухпайки, вместо этого должны были сдать анализы. не возвращались от Старших Братьев. чтобы не трогали других.

Талавир повсеместно встречал следы боев: воронки от бомб, разбросанное Дештом железо, дыры от пуль. Но Дешт разбирался с этим своими силами. Бурые равняли ландшафт. Суер обессилел оружие.

— Плохие штуки. Злые, — сказала Гуль, показывая на шину от боевой машины. В резиновой стороне зияла дыра. Талавир заглянул внутрь и увидел кладку кхартала. Дешт действительно затягивал дыры по-своему. В гнезде лежало три яйца. Он убедился, что птицы нет, и забрал все. Затем подумал и вернул одно. Как говорил сын Ма: Дешт любит честных? Если убрать все яйца, то лишить себя или иной пищи в будущем.

Гуль удивилась такой расточительности, но промолчала. Она высосала свое яйцо одним длинным свистящим звуком. Талавир зарыл добычу в песок, разжег над ней огонь и дождался, пока прогорит. Яйцо оказалось невероятно соленым, но утолило голод.

Кхартал настиг их на следующий день, когда они вошли в долину курганов.

Он то снижался, то снова набирал высоту, трепеща перепончатыми крыльями.

Но самым плохим был крик — резкий, протяжный, как скрип ржавых дверей.

Гуль недовольно на него поглядывала.

— Еда.

Талавира гораздо сильнее беспокоили выросшие на горизонте курганы.

— У них тоже спят духи?

— Шепчут, — кивнула Гуль, наблюдая за наглой птицей. — Как массалар — сказки.

Талавир представил сонмы притаившихся в могильниках воинов и ускорил шаг. Обломки на его руках затрепетали. Еще никогда Дешт не казался ему таким живым.

Еще через день он почувствовал брюзгу в животе Гули. Она сжимала его руками. из его локтя, вымазал грудь кровью и улегся на пыль. затаилась за одним из курганов. Кхартал не заставил себя ждать. решил по-другому. Он взял птицу за ноги и излил немного крови на четыре стороны света. Гуль только хмыкнула. Она была частью Дешту и не чувствовала нужды с ним делиться.

— Дурак, должен был забрать все яйца. То, что оставил, пропадет в гнезде, — сказала Амага.

— Считай, что я оставил его Дешту, — сказал Талавир и удивленно поднял руку к глазам. — Что это?

Земля как бы заканчивалась. Горизонт превратился в тонкую блестящую линию.

— Дениз, маджзубан, — киммерически ответила Гуль. — Там море, дурачок, — повторила языком Старших Братьев.

С Матери Ветров не было видно моря. В первые годы завоевания Киммерика Старшие Братья думали, как оградить новую территорию. Вспышки сделали это за них.

Море вокруг Дешту стало непроходимым, а приливы непредсказуемыми.

Море могло долго молчать, словно выжидая, пока люди что-нибудь построят на берегу, а потом разродиться невиданным штормом. И тогда волны сносили все на своем пути, вода разливалась в фадан и превращала затопленный Дешт в смертоносные гнилые болота.

С приближением к морю детский восторг синекожей ослаб. Они подходили к цели, к местам, где выросла Гуль. Талавир видел, как в ней возрождались воспоминания. Некоторые были приятны, но большинство заставляло фиолетовые глаза беспокойно бегать. Она долго рассматривала раковину, потом добыла скользкую середину и расплылась в ностальгической улыбке, потому что вспомнила вкус детства. Но смотрела на море и рычала, как животное — на древнего обидчика.

Талавир даже завидовал такому разнообразию реакций. Память засоленных постоянно воровал суер. Но они могли вспоминать. Талавира лишили и этого.

Его выращивали на лжи, чтобы он как можно лучше выполнил задачу Белокуна.

Он цеплялся, как копек — за брошенную кость, за единственное воспоминание, где Рябов навел на него дуло. Эта картинка — все, что от него осталось. Информация о том, кем был, кто превратился в «живое мясо» в Шейх-Эле, до сих пор хранилась на Матери Ветров. Талавир подумал, что с Золотой Колыбелью он мог бы получить и ее.

Женщина зарычала и вырвала Талавира из мыслей. Она смотрела на море.

Вода была желтовато-розовая и тяжелая, как кислота. Вокруг стояла ленивая тишина. Ни тебе криков чегла, ни других привычных звуков. Лишь тяжелая накипь волн, облизывающих остовы лодок на песке под глиняными обрывами. Лодки напоминали выброшенные останки мутированных полумеханических животных, которые только и могли жить в ядовитом море. По фарсам от берега Талавир увидел диковинку. В море плавал трехмачтовый парусник. Паруса напоминали высохшие водоросли. Дерево блестело от соли. На стороне ярче, чем это было возможно, выделялось название: "Императрица Мария". Только сила суетника не давала ему превратиться в пыль.

Но Гуль смотрела дальше — на противоположный берег бухты Когда-то ее любили богатые вилл до сих пор, как разоренные гнезда, покрывали склоны. Гора словно дрогнула, из воды вынырнул. обломок скалы, а потом снова исчез в накипи, словно огромное существо опустило рыло, чтобы напиться.

— Оно живет?

— Да. Большой Ай, Большой Медведь, — тихо сказала Гуль. В ее голосе страх смешался с благоговением. — Он и съел мертвые дворцы.

Несколько мгновений они молча разглядывали гору. А потом до них донесся крик.

Талавир обернулся и не поверил своим глазам Там, где за мгновение до этого был голый Дешт, появилась странная картина. переднем плане на спине грифона сидела обнаженная женщина с огромными грудью. Художник не поскупился на пышные формы. Заметь голова была вырезана дыра, у которой торчало детское лицо.

— Эй! Я ухожу! — закричал Талавир и бросился к ней. Сзади своим птичьим языком что-то сказала Гуль. Но он его не слушал. Песок и усталость мешали бежать, но Талавир не сдавался.

— Чего стоишь? Подойди! Уволь меня! — еще больше закричала девочка, на этот раз в ее голосе звучало нетерпение. Большие голубые глаза налились яростью.

— Кто тебя привязал?

— Подойди — и узнаешь! — гаркнуло мало. В следующее мгновение из-за раковины вышли другие фигуры. Это тоже были девушки — неизмененные и засоленные. Синекожа, как и Гуль. Угольнокожая и огненноглазая, как акинджий Шейтан. У некоторых были дополнительные руки. И все были невероятно красивы. Девушки угрожающе потрясли копьями.

— Эй! Я ничего не сделаю. Я хотел только помочь. — Талавир примирительно показал пустые ладони.

— Конечно, не сделаешь, — сказала самая высокая и пронзительно свистнула.

Талавир почувствовал, как земля вздрогнула. За его спиной что-то зашевелилось.

Песок начал расползаться. Послышались стрекотание и щелчок. Такие звуки в Деште издавало только одно существо. Талавир медленно обернулся и увидел огромную многоножку. Когда она поднимется выше, сможет атаковать.

— Убегай! — заорала в голове Амага.

— И теперь хочешь помочь? — засмеялась высокая девочка с пышными зелеными волосами и прижала ко рту свистунца.

Со стороны моря к ним подошел неизмененный человек. У него были буйные светлые волосы и густая борода. На голове лежал венок из пластиковых цветов. Ярко-кирпичную, как выстиранную в кне, накидку украшали вышитые васильки. Она собиралась складками на тучном брюхе и была подпоясана поясом. Голые ноги густо обросли тем же золотистым волосом. Большие пальцы ног вылезали из кожаных сандалий. Мужчина замахал на девушек руками.

— Глупые, глупые, плохие дети. Вы что, не узнали сестру?

Муж подошел к Гуле и бесцеремонно задрал юбку, оголяя круглую татуировку на бедре. Девушки охнули. кончики ее пальцев.

— Ты была мертва и ожила, была пропала и нашлась, поздравляем дома, дитя.

Синекожа довольно облизнулась.

— Еще и подарок привела. — Зацветанный посмотрел на Талавира.

— Не советую меня жрать. Последний, кто пытался это сделать, оказался в моей голове, а вот, — Талавир показал на хлопок, вросший в его кожу, — точно застрянет в зубах.

— Он идет в Албасту. — Гуль усердно заглянула в лицо новоприбывшего и осторожно погладила его плечо. Она его очевидно знала.

— Что ж, дело хорошее. У большой матери давно не было нового мужчины. — мохнатый посмотрел на Талавира. — Хочешь, чтобы твоя жена родила сына?

— Нет, — растерянно ответил Талавир. А еще через мгновение вспомнил легенды об Албасте, где человек, желавший стать отцом, должен был разделить с ней ложе, и густо покраснел. — Я хочу, чтобы Албасты ответила на вопросы, а еще вытащила из моей головы двух духов. Один из них — джадал, вторая — тысячелетняя ведьма. На твоем месте я бы нас пропустил.

На этот раз цветущий смерил его более внимательным взглядом.

— Тебе повезло: это дети Албасты. — Он показал на девушек. — Хотя лучше бы ты пришел зачать ребенка, а не задавать дурацкие вопросы. Потому что я, если честно, уже устал. — Человек неловко почесал причинное место, набрал воздух в грудь и громко продекламировал: «Я один-одинешенек расту, как у пыли агава. На голых берегах среди обожженных вершин». Меня зовут Волошин. — Здорово протянул руку и лучезарно улыбнулся.

— Талавир. — Он удивленно пожал ладонь в ответ. Так давно не здоровались в Деште. С начала крушения кто-то придумал, что через прикосновение передается суер. Потом это опровергли, но обычай прижился. Для Волошина и девушек телесные предрассудки явно не имели значения.

Рукопожатие подействовало на детей как сигнал, что он больше не враг и не добыча. Девушки окружили Талавира и стали рассматривать, словно никогда не видели мужчин. Дочери Албасты касались одежды, кожи, заглядывали в глаза, щупали грудь.

Лишь девочка-приманка осталась в стороне. У нее были длинные золотистые волосы, а за ее спиной — тонкие крылья. Девочка наставила копье на Талавира. Глаза на перемащенном лицом лице яростно сверкнули.

— Мы забрали ее у акинджиев. Она не очень любит мужчин, — объяснил Волошин и из-за паузы, словно не мог сдержать словесный поток, добавил: — Безумия и огня венец над ней полыхает.

Девочка не сводила с Талавира глаз. А ему захотелось как-то оправдаться, будто он мог отвечать за всех мужчин в Деште. У Талавира осталась почти пустая аптечка, которую ему дала Ханум, и карты Мамая. Но с ними он точно не мог расстаться. Талавир посмотрел на собственные руки, остановил взгляд на обломке от амфоры, намертво прикипевшей к телу. Талавир сжал зубы, схватился за края и вырвал керамический кусочек. Из раны пошла кровь, а соседние обломки зашевелились, затягивая прореху. Талавир вытер обломок и протянул девочке.

Малышка не шевельнулась. Он уже решил, что способ, которым добыт подарок, вызвал у нее отвращение, и вдруг девочка внимательнее разглядела изображение на керамической поверхности. Бледные брови полезли вверх, глаза засияли. Она схватила подарок и скрылась за подругами. На обломке была изображена крылатая богиня Ника. — Плоть человека — свиток, на котором отмечены все даты бытия, — сказал Волошин и задумчиво осмотрел Талавира.

— Вы всегда говорите стихами?

— Я подходил к тому, кто плакал, кто ждал, как и я. Поэт и оракул. но Вспышки, как ветер по песку, смывают все. Полнощекий довольно побил себя по макушке, демонстрируя, где эти анналы, и принялся рассказывать истории о своем берегу: — А вот в том здании, видите ли, двухэтажная, с желтыми деревянными наличниками. — Он махнул рукой на разбитые дворцы.

Талавир попытался угадать, о какой груде камней говорит поэт. Взгляд скользнул по лодке, держащейся на воде. Он словно подошел к берегу. — Там жила чудо-женщина. — Волошин остановился, сложил руки на груди и громко прочел:

Как разбитая лодка бесталанна Среди желтых песков погибает,

Так прекрасен этот край богоданный

В неволе у чужих пропадает⁵.

Как вам? Гениально? Предусмотрела Вспышки в Киммерике. Вот я называю

истинным даром певца памяти.

Талавир не слушал. Он почувствовал движение. Сначала с ужасом подумал об Ае, но гора спала. Наконец-то понял, что это в море. Мертвая лодка ожила. Паруса зашевелились, подхваченные невидимым ветром. Пушковые отверстия затрещали, словно судно заморгало десятками глаз. Корабль готовился выстрелить прямо в них.

— Надо прятаться. — Талавир схватил Гуль за руку.

Волошин и девушки остались стоять.

— Нахимов, черт побери, — сквозь зубы сказал поэт. И в этот момент раздался взрыв.

Талавир упал на землю и потащил за собой Гуль.

Воздух вздрогнул, суйер заблестел, словно его подсветили специальным фонарем.

Талавир почувствовал, как нагрелись и зашевелились обломки на его теле.

Талавир поднял голову и увидел странную картину. Девушки разбрелись Дештом. Кто-то обхватил колени руками и молча раскачивался из стороны в сторону, другие плакали, выкрикивали какие-то имена или проклятия, зеленокоса нависло кололой копьем песок. Когда он попытался поднять Гуль, женщина оскалилась и чуть его не укусила. Талавир со страхом посмотрел в море. Корабль остался на месте, но с ним произошли перемены. Трехмачтовый парусник превратился в линкор, но название осталось одно и то же: «Императрица Мария». В железном брюхе произошел взрыв.

Судно охватило огонь, который погас так же быстро, как и появился. Обшивку укрыла копоть, а потом, как шашель, ее разъела ржавчина. У стороны образовалась пробоина.

Корабль осел, словно уронил последнее дыхание, и замер.

Волошин, словно наблюдающий за морем чеглу, поджидая на добычу в мелкой воде, завис над обрывом. Казалось, он вот-вот упадет. Талавир хотел схватить его за накидку, но ткань рассыпалась еще до того, как он ее коснулся.

Одежда, как и лодка, словно в одно мгновение проживала разные эпохи. Хитон и лавровый венок превратились в грубую монашескую рясу, затем на хирку дервиша, еще через мгновение на киммерицкие одеяния и костюм уездного врача. И все это время Волошин читал стихи: о Киммерике, о его героях и богах, о смерти людей и красоте такой разной и такой вечной земли.

Наконец глаза Волошина просветлели, а его одежда вернулась в исходное состояние: темно-рыжая тога, голые ноги и изношенные сандалии. Мужчина удивленно огляделся, увидел лодку и нахмурился, будто наконец вспомнил, что произошло.

— Эт, Нахимов. — Поэт пригрозил кораблю пальцем. — Бродит туда-сюда вдоль берега, бомбит, дурак старорежимный.

— Ты хочешь сказать, этот корабль жив? — спросил Талавир, всматриваясь в море. Там снова вздрагивал на волнах деревянный парусник.

— Не знаю, жив или полумертв, но любит мемобомбами разбрасываться.

— Мемобомбами?

— Ну да. Если людей тронет, заставляет вспомнить прошлое даже то, что съел суер. Вот девушки и разревелись. Заставил их воспоминания ожить, усадьба. — Волошин пригрозил в сторону корабля. — Нечто жестокое. К Албасте все больше с грустью приходят. Кого родители продали, кто от амазонок убежал, кого Армия урод из гуманитарного конвоя отбила, а потом бандам отдала, у кого-то село съела буря, а кого-то самого хотели съесть каннибалы. У каждой своя история, которую хочется отдать буре. А Нахимов, гад, их то все снова переживать заставляет. Но не бойся, через час забудут. Албасты все сделает. Тебя, вижу, не задело?

— Не задело, — согласился Талавир, а сам подумал: «Какие воспоминания у живого мяса?»

Поэт внимательно посмотрел в его лицо и весело мурлыкнул.

— Память чистая — дух свободен. Надо идти, а то, упаси бог, этот царь морей снова проснется.

Волошин собрал мрачных, растерянных девушек, словно пастух — стадо, они не сопротивлялись, а молча последовали за ним. Некоторое время они шагали по мертвому Дешту над морским побережьем. Наконец впереди показался маленький домик.

— Гнездо Ласточки! — радостно воскликнула самая маленькая. Другие потрясли копьями.

Благенькая избушка из самана, как птичий приют, зацепилась за край обрыва. Крыша устилали засохшие водоросли. Каждая стена была несколько шагов в длину. Талавир не мог понять, как избушка выдержала годы бурь и штормов и как туда уместятся все дети Албасты, еще и они с Волошиным.

Поэт отодвинул дверь и пригласил Талавира. На полу чернела земляная печь, а на развернутой к степи стене была нарисована Дева. Маленькая голова лежала на пологих плечах. Большая грудь опускалась на чашевидный живот, переходящий в тяжелые бедра. В руках Дева держала меч. До ее пояса была привешена мисочка, а через грудь проходила перевязь лука. В отличие от божка Сфены, эта Дева была воином. Все пространство вокруг богини занимали отпечатки детских рук.

Первое, что сделали зеленоглазые, когда зашли в избушку, обмакнули ладони в пепел и коснулись стены. А потом выемки под шеей. Гуль поступила так же. В ее глазах, несмотря на разбуженные Нахимовым воспоминания, стояли восторг и испуг.

— И где ваша Албасты?

— Здесь, — сказала зеленокоса, откинула пестрый ковер под алтарем и отодвинула ветхую деревянную крышку. Талавир увидел узкий ход в подземелье.

— Открытая дверь. Переступи порог. Мой дом открыт навстречу всем дорогам, — продекламировал Волошин и указал на лаз. Его солнцесветное настроение не изменило даже мемобомба.

Девочка с прозрачными крылышками, у которой на шее теперь болтался обломок из тела Талавира, вытащила из дыры веревку, обвила ее ногами и проскользнула в пещеру.

За ней спустились еще две.

— Ну-ка, — похлопал его по спине поэт. Талавир обвил веревку одной рукой и сполз вниз. Последним, кряхтя и отдуваясь, вывалился Волошин.

Гром девушек эхом разнесся в большой карстовой пещере. На их крики из ниш, приступов и карнизов поднялось еще с десяток детских лиц. вроде скрывавшейся в волосах Черной Коровы. Девушки, вернувшиеся с Волошиным, выполнили странный обряд. Каждая лизнула ящерицу.

Гнездо Ласточки наполнилось веселым шумом голосов. Это была большая пещера со следами человеческого вмешательства. Кое-где на стенах можно было разглядеть следы от инструментов, некоторые перегородки между нишами были сложены из обработанных камней. В одной из ниш было обустроено своеобразное святилище.

Дети разложили на камнях всякий хлам, собранный в Деште: шины, детали автомобилей, шлем Старшего Брата и мельчайшие переломанные упоминания о жизни вспышек. Сюда же вернули картину, которой его пытались заманить в ловушку.

Стену позади алтаря закрывало закрывало.

В глубине пещеры сверкало небольшое озерко, над которым свисали сырые сталактиты. Еще дальше чернели ходы, где могли быть как спальни девушек, так и кладовые с припасами. выходило на море. Это способствовало постоянной вентиляции в пещере, хоть и наполняло. помещение кислыми прибойными запахами. Возле стены были аккуратно сложены большие деревянные щиты на случай шторма. такое расстояние и залить пещеру ядовитой водой.

У окна спал грифон. Это было большое красивое животное — лев с головой птицы. Золотой мех лоснился и преображался в лучах дневного света. Какая-то из девочек уцвела его голову венком. Большие крылья были расслабленно сложены за спиной. Грифон только на мгновение открыл золотые глаза, по-кошачьи зевнул, потер клюва львиной лапой и снова сомкнул веки.

Сначала Талавира не замечали: дети носились из конца в конец пещеры по своим делам. А когда, наконец, заметили, то стали собираться вокруг. Сначала испуганно, а затем восторженно потянули к Талавиру руки.

— Это он! — вдруг вскрикнула чумазая девчонка и ткнула в Талавира пухлым пальчиком.

— Он? — переспросила старшая.

— Он, он, — закричали те, кто так и не решился подойти. — Бог Вспышек!

— Бог Вспышек! Бог Вспышек! Бог Вспышек! — раздалось отовсюду. Луна усилила крики. Талавир оторопело посмотрел на детей.

— Бог вспыхнул! — зарычала рыжая девочка с дополнительными руками. в древних комиксах. Дети, как по приказу, устроились на пол перед алтарной нишей и приготовились слушать.

— Люди прошлого были глупы. Они любили войну. Но убивали не ради еды! Они хотели получить землю! — Девушки захохотали, показывая, как нелепы были желания людей прошлого. — У людей были машины и была еда. — Умело орудуя четырьмя руками, рыжая девочка показала на следующую картинку. — Но машины и еду они направили друг на друга. И мясо сгорело, а машины перестали работать. И земля обиделась. Она не любит людей, которые думают, что могут им владеть. — Девочки притворно зарыдали, театрально вытирая слезы косами. — И земля взбунтовалась. И пришел Бог Вспышек. И принес себя в жертву, и прекратил войну, и оплодотворил землю сию. А теперь он пришел за нами, потому что земля наконец простила. Ей стало грустно.

Она хочет, чтобы мы жили повсюду, а не только в Гнезде Ласточки.

— Так ты заберешь нас в большой мир? — спросила рыжеволосая.

Талавир удивленно наблюдал за игрой детей. Он не сразу понял, о чем его спрашивают.

— В большой мир?

— Да!

— Ты для этого пришел, Боже Вспышек, чтобы мы могли жить повсюду! — Девочка лет десяти довольно захлопала в ладоши.

— Везде? То есть вне Дешту?

Старшие Братья были уверены, что чудовища не могут жить вне Территории К.

Засоленные, как воздух, нуждались в постоянном присутствии суету. За пределами Дешту его не было.

Талавир верил, что за суерным куполом все еще были земли, где жили неизмененные люди, где работали механизмы, росла неядовитая пища, шел дождь. Дети Албасты заслуживали увидеть этот мир. Но это невозможно.

— Дети солнечно-рыжего меда. И коричнево-красной земли. — Волошин положил ему на плечо руку. — Ты извини их. Когда мать строгая, дети живут в выдуманном мире.

В недрах пещеры что-то зашевелилось. Стены вздрогнули, а дети задрожали и скрылись по норам. Волошин испуганно оглянулся, еще крепче схватил Талавира за плечо и прошептал: — Только не пей ничего из того, что она будет давать.

— Хватит, — раздался пещерой голос. Хриплый и гортанный. Тень отделилась, свет коснулся чудовища. Это была огромная, похожая на медведицу женщина. На несколько голов выше его. Спутанные волосы касались земли. Длинная обвисшая грудь болталась на уровне колен. Пальцы оканчивались острыми когтями.

Животный дух, идущий от женщины, смешивался с пряным ароматом полыни из венка на ее нечесаной голове. Это была Албасты. Урод отбросил волосы и заревел:

— Есть!

Высокая зеленокосая девочка осторожно высунулась из ниши, схватила ведро и бросила ей под ноги. Сосуд остановился у большого, словно натертого салом камня — садился Албасты. Большая мать лениво шлепнулась на свое место, взяла ведро, которое в ее руках походило на кружку, и зачерпнула жидкости. Темные красные потеки расползлись по ее подбородку. В ведре было сырое мясо. Женщина обсосала и откинула кость. Ее перехватила Гуль и жадно вцепилась острыми зубами в объедок. Албасты улыбнулась и швырнула Гуле еще один кусок. Когда синекожа жадно приблизилась, большая лапа с размаху ударила ее по голове.

Гуль отлетела к стене. Талавир хотел помочь ей, но Волошин жестом остановил. Остальные девушки только смотрели.

— Беглечка, — проревела Албасты. — Я еще решу, что с тобой делать.

Огромная женщина отвернулась от Гули, вынула из ведра кусок, похожий на человеческий палец, и положила в безграничный рот. Талавир уже начал терять терпение. Ведьма в его голове, как шмель в ухе, неприятно зашевелилась.

Наконец Албасты насытилась, вытерла пальцы о живот и подняла на него темные животные глаза.

— Ну, привет, жрица Амаго, пусть сожрет тебя тьма. Тысячу лет не виделись.

14 Здесь и дальше цитаты из стихов М. Волошина в переводе С. Тараториной.

15 Стихотворение Леси Украинки «Непогода», Евпатория, 1913.

16 Хирка (араб. ةٌقَ رْ خِ, б укв. «тряпка») — дырявый или в заплатах плащ, рубище, которое чаще всего шилось из отдельных кусков ткани.