Дом Соли [машинный перевод]

Послесловие. Голос из оккупации

Очень давно готы нацелились на Крым (он еще не носил такого названия), но не смогли переправиться: то, что мы называем и считаем искусственным «перекопом», в их времена было мелким морем, и наоборот — «естественный» перешеек насыпан потом человеческими руками. Тогда в первый раз проявился мифический дуализм Крыма. Навели мосты через болотное море — достаточно глубокое, чтобы не перейти, и достаточно мелкое, чтобы не переплыть. Мосты упали и разделили могучее племя: одни попали на «остров», другие остались на материке, третьи пропали без вести. Но для тех, кто оказался с обеих сторон на суше, противоположная сторона стала потусторонним. Это отражено в готских песнях, которые потом веками пели «красные готские девки». И то же произошло с нами, крымчанами, в 2014 году. Остров Крым — не такой, каким его видел московский диссидент, а существующий в старом и новом мифах — влечет к себе тех, кто его не достиг, и служит тюрьмой для тех, кто на нем прозябает. Но стоит поменяться местами — пройти «перекопы», проплыть мифическим морем, — сразу поменяются и взгляды.

"Ни с тобой, ни без тебя не могу", — говорили римляне.

Девять лет прошло с первой фазы войны за Крым. Я, по одну сторону от силового поля, читаю произведение о Крыме, написанное в потустороннем мире. Девять лет — это ровно столько, сколько прошло от начала осады Трои, когда произошли события бессмертной «Илиады».

Роман о Крыме Светланы Тараториной похож на сон, даже отрывки сна.

Но спит не автор — спит сам Дешт (так назван Таврия). В художестве нечасто фигурирует степной Крым, хотя именно он составляет три четверти полуострова.

Романтично настроенные туристы-писаки видят экзотику моря и гор, кое-кто даже умудряется попасть в «дебри и джунгли» и успешно там «заблудиться».

Как скрытая часть айсберга, степной Крым касается только глубоких и раненых душ. Первым, кого вспоминаю, был Адам Мицкевич: его незабываемое «сухое пространство океана», которым между кораллами сорняку ныряет телега.

Этот мир увидела и автор романа «Дом соли». Дешт перенесен во времена апокалипсиса, зеленые луга остались в стихах. А проводником созданного людьми ада служит второй певец Дешту — коктебельский символист Волошин.

Степная мифология настолько древняя и настолько непохожая на декоративные красоты побережья, что просто не должно было сильно измениться даже из-за такого пустяка, как конец света., белая, желтая, — по нему ходили чумаки.

Древний обряд вызывания дождя — это лишь маленькая дверь в прошлое, и читатель проваливается в воронки времени, попадает то в эпоху красного террора, то в средневековый Крым, то во времена догреческой страны тавров, которые поклоняются кровожадной Деве.

Золотая Колыбелька — артефакт, который о нем известен из древних мифов, — становится неуловимой и очень желанной вещью, а охота на нее мотивирует каждого, кто любит простые решения сложных проблем. И как водится, в погоне за желаемым впереди всегда преступники — большие и мелкие.

Быстро обращаешь внимание, а потом и привыкаешь к тому, что персонажи романа озабочены прежде всего чисто физическими чувствами и размышлениями. Мутации, химия, хирургия, стихии, мясо, выживание… Жаль это признавать, но представлен психологический портрет «рядового крымчанина», который удалось схватить автору — схватить, может быть, даже точнее, чем хотелось бы.

Другая грань свойства — это одержимость идеями как основная черта практически каждого героя романа. У одних это удалось в полной мере, у других, эпизодических, — подчеркнуто, порой одной фразой, однако и этого достаточно. Это опять-таки зеркало современных крымчан — таких, которыми их еще застала автор и которыми и сейчас, в оккупации, наблюдаю их я.

В 2014 году нам обоим (позволю себе высказаться и за Светлану) пришлось увидеть множество личных маний, что они толкали крымчан на измену, доносы, удары в спину. имущественные, служебные, наследственные; ненависть к людям, которые паркуются под окнами (или, наоборот, к тем, чьи окна выходят на твою нелегальную парковку). хижиной, которую получил в прошлой жизни, прибегнув к ряду злодеяний.

И в то же время эти мизерные мотивации всегда стимулированы претензиями чуть ли не космического масштаба: ум мелкого мошенника, клеветника, завистника генерирует невиданный собирательный образ врага, теории заговора, исторические фантазии, придающие ужасным, но все же пустяковым чинам и мелочи., но и самогипноз.

Причудливость романа дает автору максимум возможностей щедро, то есть массово, описать таких идейных бродяг, а также — справедливости ради — вывести и героев, избравших благородный путь, на тот самый, самый низкий уровень самомотивации. Это удалось блестяще. Автор не стоит «над схваткой», отождествляя схожие первобытные мотивы антагонистов и героев, а на правах творца этого мира говорит: «Да, мотивы у всех схожи; вопрос в том, на какой путь они тебя толкают, а это уже твой выбор».

Необычное для причудливого жанра четкое разделение Добра и Зла усиливается напоследок; это уже провоцирует острую критику романа как «слишком эмоционального», но крымская тема именно такова: все серые тени, как бы ни прятались посреди белого-черного, в конце концов должны выбрать, темно-белые, или светло-черные.

Впрочем, каждый читатель сделал этот выбор уже давно, когда впервые ответил на вопрос-лозунг: «Так чей Крым?» Поэтому его не испугают ужасы Дома соли: говорят, что поколение войны не боится вымышленных страхов, а скорее отдыхает с их помощью от обыденных военных переживаний.

Али Денъизджи, АР Крым, Украина