Дом Соли [машинный перевод]

Талавир. Свободное падение

— Эй, хабиби, ну-ну, милый, это только кошмар. — Чьи-то пальцы коснулись его плеча. Талавир едва удержался, чтобы их не сбросить. — Ну-ну-ну, — Руфь говорила с ним, как с ребенком. — Ты на Матери Ветров. Это просто еще один сон.

Лицо М-14 растаяло в маре сна, хотя привкус соли никуда не делся.

Знакомая вибрация никогда не спавших механизмов успокоила. Мать Ветров была старой подлодкой, теперь силой научного гения Гавена Белокуна парила над когда-то ароматными степями Киммерика, которые после Вспышек, после катастрофы превратились в засоленный мертвый Дешт.

Станция закряхтела. С низкого потолка побежала струя ржавчины. Они снова набирали высоту. Внизу началась очередная разрушительная буря. До Вспышек они были пылевыми, а теперь несли смерть — суйер, изменяющее и убивающее вещество.

Сквозь круглое грязное окно в маленькую комнату проникал серо-розовый свет, словно они действительно были под водой. Талавир потянулся.

— Ты действительно веришь, что эта махина когда-то ходила по дну океана?

— Да! Я тебе сто тысяч раз говорила. — Руф резко развернулась и заставила его втиснуться в бортик. Прикрученная к стене кровать была узкой для двоих. — После того как наземную Матерь Ветров сожгли засоленные — пусть Поединок сожрет их гнилые души! — Гавен Белокун молитвой заставил подлодку зависнуть в воздухе. Благодаря ему даже суер не имеет над нами достаточной силы. У нас еще пять минут. — Руфь кончиками пальцев коснулась его обнаженной спины, вероятно, считая, что каждый урок надо закреплять сексом. В прикосновении чувствовалась зависть к его идеальному, не подвластному мутациям тела.

Руфь маниакально боялась перемен, которые влек за собой суер. Она ошибалась. Несмотря на то, что Станция висела в воздухе, суер проникал даже сюда.

Через несколько месяцев пребывания на Матери Ветров волосы на голове Руфь сменились на голубые перья. Она говорила: «Это лучше, чем жрать мертвечину или остаться без кожи, как некоторые мутанты внизу. А изменения после первой дозы замедляются. В это верили на Матери Ветров. Поэтому пытались не схватывать дополнительные дозы: не попадать под бурную бурю и не покидать подлодку.

Как показали многочисленные эксперименты с живыми организмами, концентрация суета на земле и в воздухе была разной. Если человека из Дешту поднимали на Матерь Ветров, то он терял суер. И это приводило к новым мутациям, иногда смертельным. Но это были только общие правила. Некоторые не прекращали меняться и на протяжении всей жизни на Станции. Руфь еще не знала, повезло ли ей.

— Ты не меняешься. Так долго на Станции — и никакого проявления, — проворчала Руфь, проводя пальцами по рельефным мышцам Талавира.

Он перехватил руку, поднес к губам и повернул на ее голое бедро.

— Не только не изменился, но и проснулся в чудесной форме, и это после многолетней комы!

Талавир спустил ноги с кровати, вытащил из груды одежды свой комбинезон и стал одеваться. Иногда в кошмарах ему приходили воспоминания о первых часах после пробуждения. Они были наполнены болью. И это удивляло, поскольку Талавир точно помнил момент, когда услышал голос Гавена Белокуна, открыл глаза и легко поднялся с постели. Он чувствовал себя прекрасно, словно проспал нормальную ночь, а не больше десяти лет.

Руфка недовольно хмыкнула. А уже через мгновение водила тонкими пальцами по своей коже. Темные от кны ногти умело пробежали по ягодице, коснулись впадины под коленом и медленно поползли по внутренней поверхности бедра.

Пальцы преследовали цель.

Но Талавиру было не до того.

— Что сегодня произошло? Я слышал стук. И ты не торопишься меня отпускать.

Руфь в последней попытке выгнула спину, демонстрируя впадинки над ягодицами, и потянулась за одеждой.

— Может, и случилось. Сфена сейчас постоянно на мостике. Но меня не искали.

Она знает, что я пошла к тебе, хабби.

«Ибо ты должен за мной следить», — мысленно закончил Талавир, понимавший причину любопытства к нему. Он попал под суйер, годы проспал на Матери Ветров, а потом проснулся без изменений, словно ничего и не произошло. Для науки он был ценным экземпляром. Талавиру не нравилась эта мысль, потому что он хотел, чтобы в нем видели прежде всего преданного Старшего Брата, воина Поединка. Он развернулся к Руфе и как можно спокойнее спросил:

— Снова напали на гуманитарный конвой? Уроды?

Официально люди в Деште числились измененными, сами себя они звали засоленными, но редко кто на Матери Ветров называл мутированными иначе, чем уродами.

— А-а-а! — Руфь угрожающе помахала пальчиком.

Все попытки Талавира извлечь из нее больше информации наталкивались на этот жест.

— А я не скажу Белокуну, что ты нарушаешь Догмат и делаешь харам, — усмехнулся Талавир и указал на блестящую поверхность.

Руфь улыбнулась в ответ. Она принадлежала Зиницам — службе разведки Матери Ветров, которые имели неслыханные свободы, по сравнению с другими Братьями на станции. Зрачки могли красить волосы и ногти красной кной, прокалывать уши, носить яркие платки, словно чудовища с земли, и, что поражало больше всего, употреблять уха — наркотик из модифицированной полыни суета. Но даже для нее обвинения в греховной любви к себе могли повлечь за собой серьезные проблемы.

Талавир больше шутил, чем угрожал, но Руфь приняла слова за чистую монету.

— Что-то произошло внизу. — Руфь быстро спрятала зеркальце, напрягла лоб и по слогам произнесла незнакомое слово: — Эк-стра-ор-ди-нар-не. Первая Зрачок Сфена получила сообщение. Они даже поссорились с Белокуном. И это не из-за бури. С вечера все на ушах. Только я не говорила тебе.

Талавиру хотелось узнать подробности, но под потолком тревожно мигал красный огонек. Приближалось время молитвы.

Он наклонился к одежде, чтобы передать его Руфи. Он не ошибся в предчувствиях. Что-то случилось. Вот почему Белокун до сих пор не вызывал его на традиционный разговор. Из распахнувшихся карманов женского комбинезона с звоном вывалилась на пол разная мелочь. Руфь засуетилась, бросилась собирать.

— И как они постоянно расстегиваются?

— Легко, если пренебрегать Догматом и не задирать одежду на все пуговицы. С другой стороны, как еще хорошей женщине демонстрировать как можно больше своего привлекательного тела? Руфь едва успела ее спрятать. ноты гимна Поединка Он звучал несколько часов и был обязательным к исполнению для всех, кто находился на борту подлодки.

Талавир снисходительно покачал головой, наблюдая, как Руф дергает одежду, поправил свой и затянул:

Я Старший Брат, я винт Старших Братьев, я пес Старших Братьев.

Я воля Двуглавого Бога и его Языка.

Старшие Братья — первые из избранных. Мы хранители памяти, мы единственные знаем правду.

Священный огонь Двуглавого Бога омоет землю, и лучшие, более сильные восстанут на месте слабых и слабодушных.

Старшие Братья будут везде. Славься, Покой, и Язык твой.

Славься! Славься! Славься!

«Мы хранители памяти, мы единственные знаем правду». Эти слова снова напомнили Талавиру о утреннем кошмаре. Он подумал о Брате, который стрелял в него в Шейх-Эле. Брат мог пойти на Брата, только если изменил Догмату, предал Поединка. Но кто кого предал во время той резни? Почему его собственный Брат стремился к его смерти? Была ли во сне хоть крошка правды? Гавен Белокун называл амнезию следствием длительной комы, а сны — фантазиями из-за посттравматического шока. Талавиру не хотелось верить, что бред был отголоском реальных воспоминаний. И все же это мнение не отпускало.

— Славься!

Руфь облегченно выдохнула. Следующий гимн прозвучит уже после полудня.

Она забыла об угрозах Талавира и еще раз подошла к маленькому зеркалу и попыталась вырвать синее перо, которое выросло слишком близко к брови. огонек снова замелькал. Из динамика раздалось ее имя. руководства станции.

Женщина дернулась, локтем задела зеркальце, оно сорвалось и полетело наземь.

Руфь бросилась к сокровищу. В ее глазах набухли слезы. Губы беззвучно шевелились.

Талавир поднял обломок и на мгновение задержал отражение из зеркала на него узкие глаза. войну и чувство утраты. сможет стать истинным Братом, пока не поймет, что с ним произошло.

Руфь всхлипнула. Она до сих пор была здесь, и это вернуло Талавира к реальности.

— Это только стекло. Говорят, у чудовищ с земли зеркал вообще нет. И не потому, что в Деште они запрещены. Уроды боятся на себя смотреть. Ты ведь не такая. Ты не уродина. А перья придают шарм, — сказал Талавир то, что она хотела услышать, и заставил ее бросить обломки в мусорку.

— Знаю, — сквозь зубы сказала Руфь. — Я не так глупа, как ты думаешь. Не такая, как ты. Я не хочу вниз, я не хочу в Деште.

— Что ты думаешь, что я хочу туда? — ответил он, удивленный словами Руфи. Коробочка с красной кнопкой под потолком зашлась истеричным ревом.

— Ты бормочешь это во сне. Хочешь узнать, что произошло в Шейх-Эле?

«Сколько об этом знает Белокун?» — подумал Талавир, чувствуя гнев на самого себя за эти непроизвольные откровения. Руфь докладывала не только Сфени, но и лично руководителю станции. Коробочка снова повторила ее имя.

— Иди. Получишь выговор. У нас еще будет время поговорить, — сказал Талавир.

Гавен Белокун не торопился отпускать его с Матери Ветров. Следовательно, они с Руфью обречены терпеть друг друга.

Руфь кивнула и скрылась за дверью. А он проверил магнитного ключа, который незаметно украл у Руфи. Талавиру стало ее почти жалко. За потерю ключа Первая Зрачок назначит Руфи недельное искупление. А даже не догадается, что это дело его рук. "Надо будет подарить ей новое зеркало", — подумал Талавир.

Еще несколько секунд он постоял перед закрытой дверью, представляя маршрут и вышел в коридор. Руфь был прав: он должен был узнать, что произошло в Деште. Почему в него стрелял М-14? Почему воспоминания о резне в Шейх-Эле — единственное, что осталось от его жизни? И кем он был в этой жизни? Ответы на эти вопросы — единственный способ понять, кого он видит каждый день в зеркале. Кто он — тот, кого все называют «Талавир Каркинос»?

В узких коридорах Матери Ветров царила суматоха. Талавиру несколько раз приходилось прятаться в альковах и пропускать Старших Братьев. Если они его и замечали, то не высказывали этого. Он словно и был одним из них, но сломан, странный, что-то среднее между чудовищами, над которыми проводили эксперименты, и настоящим Братом. Поэтому Братья предпочитали не реагировать на его появление. Талавиру пришлось несколько раз наклониться, чтобы преодолеть шлюзовую дверь и спуститься на среднюю палубу. Здесь размещался Медицинский отдел. Обитые пластиком стены поглощали шум. Тусклые электрические лампы заливали узкие коридоры рассеянным светом. Никаких надписей и меток. До этого он никогда не был в архиве Матери Ветров — афизе, но знал, что комната находится где-то в Медицинском.

Одна из ручек в длинном коридоре дернулась. В дверях показался ярко-синий резиновый ботинок. На всей станции такие носил только один человек — здоровенный медбрат Толик. Из-за двери выдвинулись громоздкий череп и металлический поднос с ампулами. Из комнаты донесся слабый детский писк. Что бы ни случилось на Матери Ветров, эксперименты в Медицинском не останавливались. Талавир притаился за дверью. Если Толик вздумает вернуться, придется придумывать объяснение, почему он сюда пришел. Медбрат захлопнул дверь и остановился, словно прислушиваясь. Широкая спина прикрывала весь коридор. У Талавира даже проскочила безумная мысль напасть на Толика. А потом он уперся плечом в дверь с магнитным замком, которую раньше не заметил. Талавир быстро отпер их и заскочил в темную комнату. За стеной раздались тяжелые шаги. Толик пошел своей дорогой.

— Фух, это было близко. — Талавир включил свет и обалдел.

Он попал куда нужно! Афиза — комната воспоминаний, база данных Матери Ветров. На столах пылились старые компьютеры. Талавир сомневался, что их можно оживить. После вспышек техника в Деште почти не работала. Под потолком висели пожелтевшие карты. На одной был Киммерик к Вспышкам. Тогда его еще не называли Дештом. Карта фиксировала продвижение войск Старших Братьев. Синие стрелки, обозначавшие их войска, поражали стремительностью — в противоположность хаотическим точкам сопротивления. Тогда, к Вспышкам, Старшим Братьям удалось покорить страну на материке, а вот в Киммерику они погрязли. Никто не ожидал от киммеринцев такого сопротивления. Кровавая война продолжалась несколько лет. Старшие Братья почти получили контроль над Киммериком, когда произошли вспышки.

Зеленые города превратились в руины. Степные районы — на засушливые пустоши, горные — на голые камни, а прибрежные поглотили море. Перешеек, соединявший Киммерик с материком, съели гнилые болота. Попавшую под Вспышку территорию накрыл вечно блестящий суерный купол. Талавир усилием воли отогнал воспоминание о бое в Шейх-Эле. Это была первая встреча с измененными, первый выход Старших Братьев в Киммерик после Вспышек.

Но что они там искали? Почему оказались в эпицентре сразу после крушения?

Талавира и не подозревал, откуда начинать. В афизе были сотни папок с настоящими фамилиями и кодовыми именами, принятыми у Старших Братьев.

Своего имени он не находил. И как у бесовой матери найти свое дело, когда не помнишь, как тебя звали, когда забыл, каким было твое лицо к коме? Талавир хлопал ящиками и перебирал карточки. Со стороны стоял железный шкаф, обозначенный буквой «М». «М-14», — вспомнилось имя Брата из сна. Талавир потрепал несколько ручек. Все было заперто. Между крышкой одного из нижних ящиков и стенкой шкафа Талавир разглядел щель. Среди мусора нашел металлическую планку и воткнул туда. Дождался, пока стихнут очередные шаги в коридоре, и нажал на рычаг. Замок щелкнул.

Талавир высунул ящик и победоносно улыбнулся. Дела имели общее название «Проект М» и содержали информацию о погибших или пропавших без вести в Шейх-Эле. Каждая личная папка содержала фото человека в форме Старших Братьев.

Десятки фотографий и имен. Но как узнать забытое лицо? Очередное фото заставило затаить дыхание. Он его знает! Это Брат из сна. М-14. Он был настоящим! Не бред и не фантазия.

Талавир прочел несколько строк и замер от неожиданности. М-14 тоже был в коме и проснулся за несколько недель до него.

Лишь краткая информация на одну страницу, как жизнь М-14 тоже стерли.

Дверь хлопнула, кто-то зашел в афизу, а из динамика раздалось имя Талавира.

Талавир сунул лист под куртку, закрыл ящик и только тогда обернулся. У двери стояла невысокая худощавая женщина с алыми волосами, закрученными в тугие дреды. Прическа напомнила Талавиру киммерицкий миф о Горгоне. Только у Горгоны были змеи вместо кос. А у этой вполне по-змеиному прищурены глаза на болезненно бледном лице. Это была Первая Зрачок станции Сфена. Как и все Зрачки, она ходила с непокрытой головой, носила серьгу в носу и красную точку в ключичной впадине — знак секты дивоверов . Та секта исповедовала мистическое учение о женской составляющей Поединка .

Говорили, что отец Сфены был улемом (советником самого Языка), но недавно его обвинили в предательстве. Перед Сфеной поставили непростой выбор: разделить судьбу отца или отправиться в Дешт. здесь какое-то время, уже не мог существовать без суета. побывали в Деште, а потом вышли за пределы суерного купола, умирали в страшных муках в специальных клиниках, где их никто не мог посещать, а потому и проверить, насколько правдивы эти слухи. воздух. О других контактах Талавир не слышал.

Именно под руководством Сфены разведчицы Станции — Зеницы — получили неслыханные права, а она — их безоговорочное уважение. Меньше чем через год Первой Зрачки удалось стать правой рукой руководителя Матери Ветров. Такую карьеру она никогда бы не смогла сделать на материке, где самой почетной ролью для женщины было рождение следующих Старших Братьев.

Из динамиков снова раздалось имя Талавира и приказ явиться к Гавену Белокуну.

— Кажется, это меня? — невинно улыбнулся он Сфенне.

— Тебя, — высоким, чуть громким голосом сказала Первая Зеница и толкнула дверь.

Дорогой к Белокуну они молчали о неприятности терлись о кожу.

Белокун сам назвал меня ценным экземпляром. Больше десяти лет в коме — никаких последствий. Кроме потери памяти. Максимум назначат десятидневную таубу и продолжат регулярные допросы. Тесты — как это называл доктор». Значительно больше Талавира беспокоило другое — лицо из папки, которое до этого он видел только во сне. Глава Матери Ветров доктор Гавен Белокун встретил их в своем кабинете.

Это был высокий худой человек с седыми, аккуратно расчесанными волосами.

Так же безупречна была его одежда — снежно-белый китель, застегнутый на все пуговицы. Белокун всегда держал у себя влажные салфетки и обязательно протирал руки после того, как касался других людей. Все на Матери Ветров как-то пахли. Руфь и Сфена — пряным ухагом, Толик — потом и резиной, а Белокун — только антисептиком. В царстве ржавчины и старой краски глава Станции казался слишком стерильным.

Он держал маркер и смотрел на Дешт.

Никто не знал, как подлодка держалась в воздухе, но плавать она бы уже не смогла. В обшивке вырезали большие окна, каюты расширили, а ненужной машинерии лишились.

Всю стену перед Гавеном Белокуном занимала панорама Территории К, как еще называли зону поражения Вспышками. Огромное стекло покрывали черные линии и даты, как отметки уровня воды на домах в зонах паводков. Ни одна извилина не повторяла предыдущую. Белокун поднял правую руку, как дирижёр в начале симфонии, и обвел маркером обновленную линию горизонта.

— Тут промчался только хвост бурной бури, но видишь, как все изменилось? — не поворачивая головы, прокомментировал глава Станции.

Талавир увидел, что на западе, в нескольких фарсахах от Станции появились новые огромные кости, словно доисторическая рыба выпрыгнула за добычей и сгнила с разинутой пастью. Гряда справа, которую они называли Позвонками, просела процентов на двадцать и теперь смахивала на сваленные строительные камни. За ней виднелись развалины Шейх-Эли, между ними и Станцией, словно очерченный маркером, чернел островок выжженной земли. Это был эпицентр Вспышек, мукоэде ляин эр — святая проклятая земля, как ее называли уроды. Они верили, что это место коснулся Бог Вспышек.

— Такие изменения. А ночью нас посетила только тридцатипроцентная бурная буря.

Как ее называют чудовища — Шейтан-той. — Белокун отошел от окна.

«И задела кабинет», — подумал Талавир, рассматривая изменения в интерьере.

В кабинете Белокуна прошел фестиваль детского рисунка. Стены, дверцы шкафов, даже часть окна были залеплены пожелтевшими листами. Между ними сиротливо чернел церемониальный портрет Языка Поединка.

Белокун сел на диван возле стены и показал на большое, обитое искусственной кожей кресло.

Белокуна считали легендой. Он — тот, кто пережил Вспышки. Ученик доктора Зорга — одного из основателей Старших Братьев и приспешника самой Языка. Доктор Зорг разработал теорию об идеальном солдате. С этой целью он проводил эксперименты над людьми. А война всегда дает материалы для подобных исследований. Зорг не дожил до вторжения в Киммерик. Его дело продолжил Гавен Белокун. Вместе с другим научным гением по причудливому имени Мамай Белокун основал на полуострове научную станцию. После Вспышек он остался на территории К — исследовать феномен суету, охранять власть Старших Братьев и защищать край от мутированных. По приказу Белокуна к Матери Ветров для экспериментов регулярно доставляли интересные экземпляры из Дешту — урод с невероятными изменениями.

Талавир пытался сосредоточиться на докторе, но взгляд постоянно цеплялся за картинки на стенах. Они беспокоили.

Над диваном висело схематическое изображение дома. Над кривым дымоходом светило розовое, искривленное суетой солнце. Рядом росло большое дерево. На соседнем рисунке это самое здание было изображено крупным планом. В окне второго этажа застыла черная зубастая тень. На другом рисунке море выбросило на берег обломки галеры. Повсюду лежали тела, чудовище со зверской головой тащило на плечи добычу — девочку с синими глазами. Еще на одном рисунке возвышалась гора, внутри которой была замурована колыбель.

— Нравится?

— Это нарисовали дети из Медицинского?

Вызывающий вопрос. Все знали, что в Медицинском проводят эксперименты над мелкими уродами, детьми их никто не называл. Им бы не разрешили рисовать.

Белокун молча взял со стола коробочку, вытащил колоду и положил на стол несколько карт. Снова посмотрел на Талавира. Он ожидал реакции.

— Что это значит? — Талавир посмотрел на карты, они повторяли детские рисунки на стенах.

— Кто автор?

Белокун снова не ответил, но победно посмотрел на Сфену.

Талавир почувствовал, что за него торгуются. Что же изменилось? И связано ли это с событиями в Деште, о которых вспоминала Руфь? У Талавира зародилась надежда.

— Он не готов. Я отыскала его в комнате памяти. Он рылся в архиве.

— Ты был в афизе? — Белокун с любопытством посмотрел на Талавира. — Что ты искал?

— Это неважно, он нарушил догмат повиновения, — перебила Сфена.

— Кто бы говорил о повиновении, — огрызнулся Талавир. — Я хочу знать правду. Мне надоело, что вы прячет мое дело. Даже без воспоминаний я остаюсь Старшим Братом. Я хочу знать, кем был в Шейх-Эли и что там произошло.

— Он… — снова начала Сфена.

— Подождите, — Белокун провел пальцем по разложенным картам и остановился на изображении взрыва. — Ты хочешь ответов? Что ж, начнем с первого вопроса. Эти картинки нарисовал доктор Мамай. Мы были знакомы с детства, а встретились в школе доктора Зорга.

«В школе доктора Зорга — в Лебенсборне», — догадался Талавир. До Вспышек у Старших Братьев был ряд научных станций по всей стране, куда они отбирали одаренных детей. Над ними тоже ставились эксперименты. Правда, они должны стать учеными, армией Зорга, а не солдатами.

— Мамай любил Киммерик. Знался на его истории, — продолжал Гавен Белокун. для Старших Братьев.

Талавир и раньше слышал истории об исчезнувшем во время Вспышек доктора.

— Архивы доктора Мамая сгорели во время нападения засоленных, которое произошло через год после Вспышек. — Белокун вытер руки, словно даже воспоминание о атаке было ему отвратительным. — Хотя назвать эти каракули архивами было бы преувеличением.

Видишь, как он рисовал? Как шестилетний ребенок. Так и писал. Но пусть это не вводит тебя в заблуждение. Мамай был гением. Держал все здесь, — Белокун длинным скрюченным пальцем постучал себя по виску. — Поэтому его голова была так важна. Ты желал знать правду? Твой отряд сразу после Вспышек вышел в Шейх-Эли, чтобы найти доктора Мамая.

Талавир откинулся в кресле. Бумаги, спрятанные под комбинезоном, коварно зашуршали. Он пришел в себя больше месяца назад. Сколько ни расспрашивал, сколько искал правды о своем прошлом, ему никто ничего не отвечал. Почему сегодня?

— Что произошло в Деште? Вы кого нашли?

— Напротив, — казалось, Белокун только и ждал этого вопроса. — Потеряли. Пришло сообщение, что в Деште, в поселке Ак-Шеих, погиб один из Старших Братьев. Сфена подозревает местных.

— Местных?.. Как это может быть?.. Они едва ли теплятся?

«Погиб один из Старших Братьев… А при чем здесь он — Талавир Каркинос?»

— Кто погиб? — спросил Талавир и в этот же момент понял, что уже знает ответ.

Он вытащил украденные в афизе бумаги и бросил на стол.

— Это он? — Под фото стояло «Рябов. Псевдо — М-14». — Это его убили?

Другого Брата из моего отряда? Он вышел из комы незадолго до меня. Как он очутился в Деште?

Белокун уже разинул рот для ответа, но неожиданно в кабинете потемнело. Окно накрыло тень исполинского крыла. Это был Птерокс — самая большая птица Дешту. Его вызвали тогда, когда требовалось срочно преодолеть большое расстояние. Итак, сегодня кто-то улетит. Но кто и куда?

Сирены взвыли. «Чертов Мато Дуковач», — поморщился Белокун и подал знак Сфени. Женщина подпрыгнула к Талавиру и бесцеремонно потянула за рукав.

Талавир сопротивлялся, ему так ничего и не сказали! — но разговор был завершен.

— Ты получишь ответы, — пообещал Белокун и крикнул Сфене: — Готовь его!

Первая Зрачок вытолкала Талавира за дверь.

— Поздравляю, ты сдал экзамен, тебя ждет Дешт. — Сфена легонько толкнула его пальцем в грудь, словно уже выпроваживала из Станции. — Обещаю, это будет больно.

Первая Зеница завела Талавира в один из кабинетов Медицинского отдела, показала на кушетку и с звоном открыла стеклянный шкафчик, стоявший в углу, не нашла нужного и снова закрыла дверцу. Стекло только чудом не разлетелось. Сфену подбрасывало от ярости.

— Откуда ты знал, чьи документы искать в афизе? Кто сказал, что в Деште умер именно Рябов? Руфь? Она шарила в моих бумагах? — От жевания уха в уголках ее губ выступила красная слюна.

"Он мне снился с самого пробуждения", — мысленно ответил Талавир, но этот ответ ей бы точно не понравился.

— Случайно. Вспомнил его лицо, — соврал Талавир.

— Ты ничего не помнишь, — огрызнулась Сфена.

В комнату незаметно вошла медицинская сестра в хиджабе. Сфена заметила ее присутствие, только когда женщина неосторожно толкнула Первую Зрачок объемными бедрами.

— Поставь здесь! — крикнула Сфена.

Женщина с поклоном опустила на столик завернутую в бумагу банку, выпрямилась и поправила платок. У нее было блестящее, как смазанное маслом янтих, лицо. Талавиру показалось, что там, где ткань прислонялась к коже, он увидел обнаженное мясо. От женщины пахло, словно от ларька с пряными травами. Но этот аромат скрывал вонь гнили.

— Тебе очень повезло, — уже гораздо спокойнее прогугнявила Сфена.

— При других обстоятельствах ты должен был быть еще несколько месяцев под присмотром. тоже попал под первый суер в Шейх-Эле и тоже спал в коме. отряда давно осталась. А вы выжили и начали просыпаться. провести больше тестов. Но Белокун считает, что только ты сможешь понять, что произошло с Рябовым. твоя амнезия. Эта миссия может изменить твою жизнь. Со сломанного, испорченного Брата ты получаешь шанс стать полноценным членом государства. хиджаб. — Советую не доверять местным. сдаваться.

Пока Талавир размышлял над ее словами, Первая Зеница кивнула медсестре и схватила его за руки. Сфена молниеносно вытащила из банки какое-то скользкое существо и бросила в лицо Талавиру. Он даже не успел среагировать. Лоб опоясал боль. Талавир попытался вырваться. Содрать существо с лица. Но женщина в хиджабе была удивительно сильной.

— Перестань извиваться. Это манкур. Он уже проник.

Талавир почувствовал, что хватка стала слабее, вскочил с кушетки и посмотрел в стекло. По центру лба пульсировала звезда. Берега раны затянуло розовой слизью.

Манкур смахивал на медузу или затянутый бельмом глаз.

— Что это такое?

— Ты глухой? Монкур. — Сфена сняла варежки и показала банку.

На дне лежало существо, напоминавшее жабу — у нее было скользкое распухшее тело, покрытое волдырями и разноцветными точечками. Сфена коснулась спинки бакасы, и в лоб Талавира словно ударили током.

— Эй, надо предупреждать, что вы собирались засунуть в меня это. — Талавир едва преодолел соблазн потереть манкура.

— И что тогда, ты не согласился бы спуститься в Дешт?

«Она знала. Знала, что и это бы меня не остановило». Талавир заметил, как Сфена поморщилась, вытащив пальцы из банки.

— Тебе тоже не нравится ее касаться?

— Бакаса тянет суйер, а еще позволяет чувствовать твои мысли. — Сфена хищно улыбнулась, вытерла пальцы о край кушетки и приказала женщине в хиджабе вынести банку с бакасой. Когда за медицинской сестрой захлопнулась дверь, наклонилась к Талавиру и облизала острые зубы. — Ты очень самоуверен, как на проспавшем тринадцать лет и представления не имеет, что здесь происходит.

Белокун — выдающийся ученый, но кое-кто в окружении Языка думает, что его звезда закатилась вместе с исчезновением доктора Мамая.

— Оружие? — в голове Талавира зашевелились туманные отрывки с Руфью. До своего исчезновения Мамай разрабатывал какое-то тайное оружие. узнал, что именно он изобрел или узнал?

Сфена дрогнула, словно взвешивая, может ли ему доверять.

— Он называл свое оружие Золотая Колыбель. В честь древней киммерицкой легенды об артефакте, дающей власть над этой землей. О Золотой Колыбели до сих пор ходят слухи. Как будто она все еще в Деште.

— И что? Ты намекаешь, что Рябов искал Золотую Колыбель?

— Я уверена. Он не просто так отправился в тот поселок. Ак-Шеих было местом рождения доктора Мамая. Я хочу, чтобы ты узнал не только, как умер Рябов, но и что он знал о Золотой Колыбели. И отчитываться должен лично передо мной. Сделай это — и сможешь не только вернуть прежний статус, но и подняться на следующую ступеньку Колеса Двубога еще при этой жизни. Договорились?

Сфена предлагала то, о чем они никогда не говорили с Белокуном, — будущее, еще и ответы на все вопросы о прошлом. Предлагала ли за спиной руководителя Станции.

Как знать, может, это очередной тест, и если он его провалит, то ему не позволят спуститься, или наоборот — шанс получить больше?

В комнату постучали. Скрипящий голос передал приказ Первой Зрачки явиться на мостик.

— Ты плохо учила Догмат, — сказал Талавир до того, как успел взвесить все «за» и «против». — Власть у Старших Братьев принадлежит мужчинам. Ты последняя, перед кем я буду отчитываться.

Зубы Сфены заскрежетали.

— Иногда я забываю, что, несмотря на возраст, ты так и остался двадцатилетним. Но Дешт исправит это, — сказала она и вышла из комнаты.

— Снимай-ай штани! — неожиданно приказала женщина в хиджабе.

Талавир снова не заметил, когда она пришла. Женщина говорила с сильным киммерицким акцентом и имела большие животные глаза с радужкой во все глаза.

Только встретившись с ней взглядом, Талавир вспомнил, что видел ее раньше. В первые дни пробуждения, когда он еще был на грани сна и реальности, она часто оказывалась у его постели. Сейчас это показалось странным: она вроде бы даже ему пела. И уж точно обтирала его голое тело.

— Как тебя зовут?

— Ха-анум.

Женщина отвернулась, зажгла свечи и бросила в каменную ступу горсть сушеных трав из баночек. Комнату наполнил удушающий пряный аромат.

— Ты здесь давно, Ханум?

В памяти всплыла одна из историй Руфи о женщине, которая начала работать на Станции еще до Вспышек. Она пережила крушение и нападение засоленных на наземную Станцию и поднялась в небо на Матери Ветров. Руфь говорила, что Ханум постигли страшные перемены, она не в своем уме, но до сих пор жива.

Словно подтверждая, что жива, женщина загремела стаканами, достала несколько пластинок, умело схватила Талавира за щеки и запихнула одну таблетку в его рот. — Женщина доброжелательно похлопала его по лицу, а потом повторила, поднимая шприц: — Иштани. Ма-аю подготовить тебя к Дешту.

В ее голосе было что-то по-матерински настойчивое, и Талавир неохотно обнажил ягодицу.

— Это остановит действие суура? — Он терял терпение. К боли во лбу добавилась изжога от укола.

— Бойся не Дешту, бойся женщин. — Ханум улыбнулась и снова похлопала его по щеке.

Рука оголилась, и Талавир увидел, что и ниже запястья у нее не было кожи, только голые кровавые мышцы.

— Три-имей. И не за-агубы. — Женщина показала на аптечку со знаком Старших Братьев — треугольником, в который вписаны крест и полумесяц со звездой, — а потом полезла в пазуху, вытащила какой-то предмет и протянула Талавиру.

— Это тоже мне?

— Тебе, ми-ий мальчик, — кивнула Ханум.

На ее ладони лежала золотая пластинка, которая могла быть и монетой, и украшением древней одежды.

— Спасибо. — Талавир решил не спорить с безумцем и забрал подарок.

Свежий воздух хлопнул по лицу. В нос ударил запах соли и спеченной степи. Солнце было в зените. Это позволяло рассмотреть тонкую вуаль суйерного купола, развевающегося над ними. Она дрожала и переливалась от невиданного ветра.

На взлете уже стояла Сфена. Красные дреды вздымались, как змеи. Ни одна мышца не выдавала их разговора в Медицинском. В руках она держала металлическое ведро. Рядом стояло несколько Старших Братьев в сером. Входной люк с хлопком открылся. Его чуть не оторвало порывом ветра. На площадку вышел Белокун. Даже в скупом свете он казался мертвенно бледным.

— Ну? — сказал он Сфенне и едва не упал от следующего порыва ветра.

И в этот момент что-то большое и вонючее с шумом приземлилось рядом с главой Матери Ветров. Талавир застыл. Со стороны Старших Братьев послышался вскрик.

Сфена закусила губу. Лишь Белокун, прикрываясь рукой от ветра, шагнул вперед.

Птерокс был высотой в три человеческих роста. На передних конечностях имел вывернутые суставы, поэтому походил на удивленного богомола. Птица разинула гигантского клюва и протяжно закричала. Только тогда Талавир заметил на его шее наездника. Мато Дуковач по-паучему сполз на поверхность Станции. Говорили, что в войну, продолжавшуюся до Вспышек, он предал киммеринцев и перешел на сторону Старших Братьев. Остальные говорили, что он работал сразу на обе стороны, и успешно это делает до сих пор — кормится из двух рук. В случае с Мато Дуковачем эту поговорку можно было расширить. Наездник имел четыре верхних конечности. Красочная одежда трепетала на ветру. Его лицо прикрывала маска из перьев и костей. Мато Дуковач подошел к Белокуну и протянул ему все руки, словно хотел крепко обнять.

— Может, на этот раз пожелаешь чего-нибудь другого? — без особой надежды спросил глава Станции.

Мато Дуковач даже не шелохнулся. Губы Белокуна превратились в перевернутую подкову. Он жестом позвал Сфенну, затем закатил рукав и вытянул тонкую белую руку. Талавир отметил, что она была вполне нормальной.

Рудокосая вытащила из ведра большой загнутый нож и одним быстрым движением распорола белокуновую кожу. Темная вязкая кровь заструилась в ведро.

Мато Дуковач забрал емкость, поднес к лицу и отпил, остатки выплеснул в клюв птицы.

— Еще!

Белокун прижимал к ране какую-то тряпку. Он явно не ожидал такого поворота.

— Это нормальная плата. Здесь не так уж далеко, — пробовал поторговаться доктор Мато Дуковач продолжал держать ведро в нижних руках на уровне лица Белокуна.

— Хорошо! — фыркнул доктор и огляделся. Его взгляд скользнул по Старшим Братьям. Талавир почувствовал, как те съежились. Затем Белокун остановился на нем, мгновение что-то взвешивал и круто развернулся.

— Закатывай рукав! — приказал Сфени. Женщина медленно, даже слишком медленно, подумал Талавир, оголила руку. На ее лице застыло твердое намерение не скривиться. Потом Сфена чуть слышно вскрикнула, в ведро потекла новая струйка.

— Теперь хватит? Ты заберешь его наконец? — прокричал Белокун.

Мато Дуковач снова отпил, посмотрел на женщину и вытер губы. Сфена съежилась в неприятном предчувствии, что придется снова резать кожу, но крови оказалось достаточно. Наездник протянул руку, указал на Талавира, а затем на Птерокса. Один из Старших Братьев передал Талавиру винтовку, похожую на музейный экспонат времен забытой войны. Как он знал, только такие здесь и срабатывали, и это не каждый раз.

— Стой, — остановил его глава Станции. Держась за раненую руку, он вытащил из кармана колоду, которую Талавир видел накануне. — Бери, пока не передумал. Может быть, он и с тобой заговорит.

Последние слова утонули в шорохе крыльев Птерокса. Талавир не успел спросить: "Кто и как заговорит?"

Мато Дуковач помог залезть на спину огромной птице. Под ногами Талавир почувствовал подобие ступенек и тогда понял, что скелет птицы укреплен железной арматурой. Воняло перьями, гнилым мясом и машинным маслом, но сидеть было удобно. По месту Мато Дуковача в котловине между лопатками размещалось своеобразное пассажирское кресло. Бревно никак не хотело полностью прятаться в кармане. Одна карта смялась. Талавир поправил картинку и наконец схватился за Мато Дуковача.

Без всяких прощаний Птерокс поднял крылья, еще раз протяжно вскрикнул, подбежал к краю и поджал ноги. Они погрузились в бездну. Мато Дуковач зарычал.

Талавир понял, что это смех. Птерокс и наездник наслаждались полетом.

Поддаваясь порыву, Талавир откинул голову и подставил лицо ветру. Рот наполнился вкусом соли. На миг Талавир забыл, откуда он и куда следует. Мать Ветров осталась позади. И это было то, чего Талавир ждал от самого пробуждения.

Он вытянул шею, чтобы рассмотреть остатки Шейх-Эли, но Мато Дуковач развернул Птерокса. Ак-Шеих, где убили М-14 и куда они направлялись, лежало по другую сторону. Они летели над привидениями бывших автострад. Оспины воронок обозначали путь бомбардировок. Перед Вспышками Старшие Братья не жалели боеприпасов. Горы камней — все, что осталось от человеческих поселений. Где-то можно было представить стену или дымоход. Однажды Талавир даже увидел увязший в землю каркас древнего автомобиля. Оно казалось еще менее реальным, чем огромные кости, произраставшие в Деште после бурь.

В корнях мертвого дерева Талавир разглядел пустынную артроплевру.

Гигантская многоножка подняла к Птероксу острые рожки и скрежетала.

Целый фарсах Дешту сверкал, словно засыпанный солью. Это был суер. Следы недавней бури. Мелка ядовитой соли могла привести к смертельным изменениям. Вспышки остановили человеческую войну, а сама природа стала инструментом убийства.

Талавир перевел взгляд. У него сжалось горло, будто сон вырвался в реальность. На плоском, как стол, горизонте выделялся курган. Талавир его уже раньше видел, и не только во сне. В последний раз перед вылетом — на игровой карте, никак не желавшей спрятаться в бревне.

Мато Дуковач что-то закричал. Ветер усилился, поэтому Талавир не разобрал слова. Птерокс стал набирать высоту. В воздухе запахло солью.

— Не туда! Мне нужно вниз. Вот к тому кургану! Ты слышишь? — Талавир потащил наездника за куртку.

Мато Дуковач толкнул его локтем. Верхними руками натянул маску.

Только когда в лицо Талавира бросило горсть песка, он понял, что происходит: Птерокс пытался обойти смерч. До холма оставалось несколько фарсахов.

— Мне надо вниз, я приказываю, слышишь ты, чудило четырехрукое! — Талавир вцепился в спину Мато Дуковачу и попытался перехватить вожжи.

Мато Дуковач развернул к нему ошарашенные глаза. Корона из перьев затряслась. Длинные клыки вылезли из маски. Птерокс почувствовал, что хозяин отвлекся и вошел в крен. Мато Дуковач пытался отбиваться локтями, не теряя контроля над птицей. Курган был как раз под ними.

— Мне нужно туда! — прорычал Талавир, вытащил нож и перерезал кожаный пояс, который держал кресло Мато Дуковача.

Четырехрукий крепыш пошатнулся. Птерокс повторил его движение и лег на крыло. Мато Дуковач произнес проклятие на неизвестном языке. Они почти ударились о землю. Смерч вот-вот должен был пройти мимо.

— Туда? Иди туда!

Мато Дуковач, цепляясь всеми руками за перья Птерокса, вылез из кресла.

Схватил Талавира и сбросил с птицы. Холм оказался как раз под ними. Это сократило падение. Последнее, что увидел Талавир перед тем, как потерять сознание, был Птерокс, захваченный смерчем. И все же вместо страха его охватила безумная радость. Талавир наконец-то очутился там, куда стремился, — в Деште.