Дом Соли [машинный перевод]

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ АНАБАЗИС

Ма. Там, где все началось

Ма проснулась от детского плача. Ей приснился Бекир. Ему едва умещался на руках, но она продолжала его качать. … Ее мучила жажда, но все, что она могла, — это укачать сына. и прикладывать промозглую тряпку к его потрескавшимся губам. За несколько суток до этого Ма окончательно поняла, что им не убежать из Ак-Шеих.

В тот день тяжелого сознания она надела сына, взяла запас пищи и воды и сказала, что они идут в поход. Сначала все было хорошо. Бекир радовался прогулке, подбирал камешки и кости, распевал песенку, которой научил его Азиз-баба, но через три фарсаха от старой фермы схватился за голову и начал кричать. Ма взяла ребенка на руки и, сдерживая отчаяние, сделала несколько шагов в сторону села. Шла медленно, как возвращаться ей мешали морские волны. Она хотела знать, на каком расстоянии ему станет легче. На десятый шаг Бекир успокоился, Ма поставила ребенка на землю, а рядом с ним положила камень. Отходить от Ак-Шеих и возвращаться назад пришлось еще несколько раз. Каждый раз Ма отмечала место условного предела. С годами из них выросла невысокая стена.

В ночь после возвращения Ма ад от каждого крика Бекира, но она хотела, чтобы он это запомнил. смириться с неизбежным: она отказалась от другой жизни, забыла его и не ищет способов вспомнить. Теперь ее дом, ее крепость, ее тюрьма Ак-шеих, пока она не найдет способа вытащить отсюда сына.

Сквозь сон Ма почувствовала вес ладони. Она так и не поставила очередной камень в стену. Ей хотелось обнять Бекира, сказать, что она рядом, что все будет хорошо, но мешал камень, рука так и осталась лежать прижатой к земле.

А ребенок продолжал страдать.

Пытаясь сбросить преграду, Ма усилием воли разлепила глаза и увидела, что ее запястья привязаны к постели. За стеной действительно плакал ребенок. робу виднелись повязки. Судя по бинтам, взрыв поразил все тело. поочередно заставила сократиться мышцы конечностей, пошевелила пальцами ноги. в хребет и руки. стряхнуть туман из сознания. Было тяжело сосредоточиться, словно пыль в бурной буре, наталкивались одна на другую. В боксе, куда ее положили сразу после взрыва, она изредка приходила в сознание. все время накачивали обезболивающими, так что она не всегда различала границу между бредом и действительностью, однако последний всхлип Тети Вальки врезался в сознание, словно и была письмом, на котором выбили завещание.

Предательницы, шпионившие за жителями Ак-Шеих для Старших Братьев.

Подруги, так часто ей помогавшей.

Шпионки врага.

Отчаянно стремившейся облегчить страдания детей матери.

Имеет ли право Ма ее осуждать? Почему она так подумала? Действительно ли в прошлом Ма есть преступление, о котором не стоит вспоминать? «Не сражайся со своей памятью».

Ма снова потрясла головой, заставляя себя сосредоточиться на детском плаче. Комната была знакома. В таких ячейках держали детей тогда, когда Мать Ветров была еще на земле: голые стены, узкая кровать, тумбочка, стул, портреты Языка и Зорга в углу, зашторенное окно под потолком. Она словно снова очутилась там, откуда убежала много лет назад. И вдруг Ма накрыла страшная мысль: а что, если она так и не смогла убежать? Может быть, все эти годы она проспала на Матери Ветров, как Талавир? И теперь ее разбудил Белокун ради очередного эксперимента? И жизнь в Деште была только сном, выдумкой? А Бекир — только мечтой. Ма почувствовала укол боли. Сколько раз она думала, что материнство не для нее, что ей не хватает терпения, любви, сил, чтобы быть хорошей матерью. Иногда отчаяние становилось таким сильным, что она думала о том, чтобы покинуть Бекира на заботливых тетушек Ниязи, а самой отправиться на поиски лекарства за пределы Ак-Шеих. На поиски мужчины.

Но потом всматривалась в сонное лицо сына и тонула в нежности. Это не могло быть сном.

Бекир был незваным подарком. Ма не помнила, что предшествовало его зачатию, но точно знала, что не хотела быть матерью. У нее были другие цели.

Воспоминания о них стер Дешт. И, может быть, к лучшему говорила Тетка Валька, с Ма осталось самое важное — Бекир, ее единственное, что имело значение, дернула пута и сжала зубы от боли. Кровать вздрогнула. а за стеной ребенок.

— Эй, пусть кто ты есть, не бойся.

В ответ раздался еле слышный жуткий смех. Ма позвала еще, но безрезультатно. Несмотря на тонкие стены, в коридоре тоже было тихо, кроме привычных звуков: Станция скрипела и кряхтела, где-то работали невидимые механизмы, что-то стучало и гремело. Ма вспомнила, что находится в брюхе огромной мертвой подлодки и в который раз удивилась, как Белокуну удается держать Мать Ветров в воздухе. Станция Старших Братьев была одной из самых больших загадок Дешту. Однажды Армия урод ее сожгла, но Мать Ветров, словно феникс, возродилась и поднялась в небо так, что некоторые из засоленных уверовали, что не обошлось без вмешательства Бога Вспышек. Прислушиваясь к шуму за тонкими стенами, чувствуя, что под ней прикоснулся воздух и земля, о которую так легко разбиться, Ма была почти готова поверить, что так и есть, без божественного вмешательства не обошлось, если бы не одно замечание. Даже в подточенных Дештом воспоминаниях теплилась уверенность, что если кто-то и способен держать ржавую подлодку в воздухе, то это Белокун.

Из коридора донеслись шаги. Дверная ручка провернулась, в щели появились металлический поднос и руки в перчатках.

— Проснулась? — Ма увидела красную от ухабистой улыбку. — Ну-ну-ну, дорогая, — пропела женщина, закутанная в хиджаб, — чего ты? Я спрашиваю: зачем? Не дергайся. На тебя пришлось перевести кучу жил. Если швы разойдутся, так и останешься со шрамами. Нега-арными. — Женщина поставила поднос на столик у кровати и поправила покрывало на голове. На подносе лежали шприц, наполненный розоватой жидкостью, пачка пластырей и типичный набор для лечения ран в Деште: несколько пластин бурой цистозиры, которую использовали для остановки крови и заживления кожи, да еще банка с зловонной мазью.

— Глина из Гнилых болот, яд ана-арахны и вытяжка из жилы ракоскорпа?

— Ма громко втянула воздух и кивнула на банку.

— Ага, — согласилась женщина. В ее глазах застыло ожидание, будто медработница рассчитывала на еще какие-то слова Ма. — А еще масло из уха и дерьмо грифона, — добавила через паузу.

— Как тебя зовут? — спросила Ма и сморщилась. Женщина бесцеремонно задрала ее одежду и принялась обрабатывать раны.

— Хану-ум, — Хиджаб у медработницы сполз. Там, где должны были начинаться волосы, Ма увидела окровавленный участок, словно с женщины пытались снять скальп. — Ты говоришь, как киммеринка, Ханум.

— Давно, — протянула женщина. И снова этот странный взгляд, словно это Ма, а не она должна ответить.

— Мы встречались раньше?

— Не знаю, а ты как скажешь?

Ма покачала головой. Она посмотрела на узкие глаза, широкие скулы и приплюснутый нос. Шею женщины плотно закрывал хиджаб. Ма подозревала, что все тело Ханум было одной содраной раной. Нет, она не могла вспомнить ее лицо.

— После вспышек памяти нельзя доверять, — виновато прохрипела Ма.

Ханум только хмыкнула и пробормотала что-то типа «Особенно, если не хотеть».

— За стеной плакал ребенок. Что с ней?

— Может, ты слышала гимн Поединок? — Ханум сосредоточенно снимала старые бинты и лепила новые пластыри. — Он раздается пять раз в день. Должен раздаваться.

К Ма, моракая боль, пришло незваное воспоминание. В ее время гимны тоже исполняли, но не столь регулярно.

— Новые правила для новой воздушной станции? — криво улыбнулась Ма.

— Якши, — согласилась Ханум и ошпарила Ма взглядом, словно угадала какую-то тайну. В пальцах медработницы оказался шприц с розовой жидкостью.

— Что это?

— Вода-а Жизнь-а.

— Раствор суету? — Ма дернула рукой.

— Ну-ну, чего-чего? — Ханум прижала ее ладонь к постели. и не заметишь. — Ханум глазами показала на плечи Ма. дрогнула и изогнулась.

— Вот так, ну-ну-ну. Вам, наземным, здесь трудно. Здесь суету мало, надо его добавлять, иначе Дешт засунет свой член так глубоко, что ты превратишься в безмозглую птичку. А ты этого не хочешь?

— Не хочу, — со стоном согласилась Ма и посмотрела на разложенные Ханум стаканы. — Ты знаешь лекарства из Дешту. Может, принесешь мне что-нибудь от боли? Арконит или атроп? Хоть и от самокрутки с ухагом не откажусь.

Ма рисковала. Названные травы были смертельными. И, конечно, об этом знала Ма довериться. дверь снова прикрылась, и все надежды поглотил голос Белокуна.

— Мария, рад, что ты наконец проснулась. — Доктор осторожно поставил на тумбочку банку, покрытую тканью, придвинул стулья и сел. В первые мгновения Ма его не узнала. В Ак-Шее он часто ей снился. Всегда с аккуратно зачесанными белыми волосами, крепко сжатыми тонкими губами и сложенными на груди руками. Всегда холодный и невозмутимый, словно акула, кружащаяся вокруг жертвы. Белокун у ее кровати был другим. Лицо посерело, у глаз пролегли круги, белки померцали набухшими капиллярами. Даже китель потерял чистоплотность. На левом лацкане не хватало пуговицы, воротник стал желтым от пота, а волосы были тусклыми и давно нечесаными. Одна рука Белокуна так и осталась на банке, словно он боялся, что ее украдут.

За Белокуном вошла невысокая рыжеволосая женщина. Нездоровый румянец щек выказывал страсть к ухажу. Глаза сверкали, словно у кошки, а тугие дреды сдерживали с головы, как проволока. Она тоже держала в руках банку. Женщина бросила на Белокуна быстрый взгляд, углы ярких губ едва заметно дернулись. Она не подходила, но Ма повсеместно ощущала ее взгляд.

— Честно говоря, уже не думал, что мы увидимся. Столько воды или суета сплыло. А ты все такая же, как и тринадцать лет назад, когда сожгла мою Станцию и убежала, даже не попрощавшись.

Да, именно это она сказала Белокуну перед своим последним боем в Ак-Шеих, когда пыталась выиграть время для детей. Но ни тогда, ни сейчас она не была уверена в правдивости своих воспоминаний. Все знали, что станцию Старших Братьев сожгла Армия чудовищ. Да, Ма нашли в Деште через неделю после нападения на Станцию.

А еще через несколько дней она родила Бекиру. Она просто не могла участвовать в том участии. Могла ли? Ответ был где-то в потерянных воспоминаниях.

— Если вы хотите узнать, что тогда произошло, вам не удастся. Дешт существенно испортил мою память. — Ма как могла поднялась на подушке. Укол Ханум умерил боль, хотя и не убрал ее полностью. — Но Мать Ветров преуспевает. Вы продолжаете свои эксперименты над детьми. Я слышала плач о стене.

— Плач? — Белокун пожал плечами, словно не понял, о чем идет речь.

Потом улыбнулся, как хищный зверь, показывая все зубы, и согласился. — Точно.

Урод, который гуманитарный конвой подобрал в Деште. Ребенок — сильно сказано.

Ты размякла, Мария. Пожила среди чудовищ и решила, что они не помнишь, что творилось в Шейх-Эле? как однажды в Ак-Шеих приплелся изъеденный язвами старик, торговавший сказками в обмен на еду. На плечи у старика была дополнительная атрофическая голова, которая тянула отдельные ноты, когда он пел.

— На днях кучка идиотов из Армии чудовищ попыталась атаковать Матерь Ветров, — продолжил Гавен Белокун, будто Ма должна была согласиться, что все чудовища заслуживают уничтожения. — Пришли как раз за той малышкой, которую ты слышала. Прошли Шейх-Эли. Хотя, ты знаешь, засоленные до сих пор боятся того места.

— Они считают его мукоэде ляин эр — святой проклятой землей.

Местом, которое коснулся Бог Вспышек, — тихо сказала Ма.

— Да-да, мукоед бла-бла. Эпицентр Вспышек. А вчера мне приснился Мамай, он стоял посреди еще неразрушенного Шейх-Эли…

— Стоял? Он ведь не мог стоять? — выкрикнула Ма и удивилась. "Раньше я этого не помнила".

— Черт, стоял, сидел, какая ты мелочная, Мария. Это все знаки. Его знаки, понимаешь? Даже ты знак. — Глаза Белокуна потемнели, а взгляд стал безумным. Ма впервые подумала, что суер наконец-то достался разуму главы Матери Ветров. — Ак-Шеих, Шейх-Эли — эти места что-то для него означали. И он не случайно их разрушил.

— Ак-шеи разрушены?

— Да, — улыбнулся Белокун. — Сазаган, семидесятипроцентная буря.

Никто не выжил. Кроме сына твоего.

Слова сыпались на нее, как первый суер. Она не успевала реагировать, но последнее заставило попытаться подняться. Белокун знал, где Бекир. Пута врезалась ей в запястья. Ма застонала. Глава Матери Ветров внимательно наблюдал за ее реакцией. Слишком внимательно. Ма набрала в легкие воздух и заставила себя успокоиться. «Бекира здесь нет. Он в Деште. Он в безопасности».

— Где он сейчас, Мария? — подобострастно спросил Белокун. — Разве ты не хотела бы с ним воссоединиться? Здесь, на благословенном поединке Матери Ветров?

— Я уже видела, как ты благословил Тетю Вальку, — сказала Ма, собрала слюну и попыталась плюнуть в лицо Белокуну. Слюна предательской струйкой повисла на ее подбородке. Белокун поморщился и сделал знак рыжий. Помощница, не сводя с Ма глаз, открыла дверь.

— Все такое же… Но на этот раз у меня есть лекарство от твоего упрямства и для улучшения твоей памяти.

Незаметно подошла Ханум, жестким движением обнажила руку Ма и вылила на кожу содержимое прятавшей в рукаве колбы. Ма почувствовала укол, а потом жгучая боль от того, что кто-то вгрызается в ее мышцы. Она закричала и попыталась вырваться, но Ханум крепко держала.

— Ну-ну-ну, — шептала женщина, пока не осталась довольна результатом.

— Вы уверены, что это безопасно? — наконец подала голос рыжеволосого и невольно потерла собственное предплечье.

Белокун грозно посмотрел на помощницу — и та проглотила последние слова.

«Ифигения Киммерицкая» — Ма уже слышала это имя.

— Ты уже знакома с нашим новым открытием? Это бекаса. — Белокун забрал у помощницы банка и эффектно, как фокусник, снял с нее накрытие.

На дне сидела безобразная лягушка с человеческим лицом. Ноздри рыжевои дернулись, словно она хотела скривиться, но вовремя себя овладела.

— У вас со Сфеной одна на двоих. Теперь вы словно сестры с личинками от одной матери, — улыбнулся Белокун, переводя взгляд с помощницы на Ма. скользкую спину бакасы. Манкур под кожей зашевелился и словно уцепился. в обнаженные нервы. Ма сжала кулак, сдерживая крик.

Сфена схватилась за руку. Ее манкур тоже почувствовал прикосновение Белокуна к материнской бакасе.

— Ты должен многое рассказать, Мария. Мне и Сфени. — Пальцы Белокуна нежно поглаживали огромную жабу с человеческим лицом, а на его лбу выступили капельки пота. "Контакт с бакасой требует усилий", — мысленно заметила Ма и удивилась невозмутимости, с которой ее мозг обработал информацию.

Несмотря на боль, растерянность, шок от слов Белокуна и мысленный хаос, она все еще была способна на аналитичную деятельность.

Снова была способна.

Всегда такой была.

Она сожгла Станцию.

Белокун лжет, он всегда лгал.

Как и она.

Ма поглядела на другую банку, которая так и осталась стоять на ее тумбочке.

Даже говоря с ней, Белокун то и дело ощупывал ее глазами. Кому бы принадлежала эта бакаса, она имела особую ценность для руководителя Матери Ветров.

— Может, решите, если между нами установилось такое доверие? — сквозь зубы сказала Ма.

Белокун на мгновение задумался, потер мочку уха, а затем приказал Сфене снять путы. Ма наконец почти смогла сесть и растерла запястья. Место вторжения манкура пекло огнем, лопатки выкручивало, многочисленные порезы давали о себе знать, но в совокупности боль стала почти сносной, словно ее мозг, спасаясь от перегрузки, ограничил связки, заставил некоторые нервы заснуть.

Она должна была восстановить способность думать. Теперь от этого зависела не только ее жизнь. Сфена снова отошла к двери. Ма решила действовать. Одним резким движением потянулась к тумбочке и схватила бакасу в чехле. Лицо Белокуна вытянулось. На мгновение он застыл, не понимая, как поступить. Одна рука доктора осталась в банке с бакасой Сфены и Ма, вторая потянулась к украденной. Ма сорвала чехол и от отвращения остановила руку. Лягушка сморщилась и почернела. Человеческие глаза заплыли навозом. Белокун воспользовался моментом. Ма почувствовала адскую боль.

Доктор словно пытался раздавить ее бакасу. Ма почувствовала его страх. Почерневшая бакаса принадлежала Талавиру. А ее внешний вид говорил о том, что с ним не все хорошо. — Доверие, говоришь? — Белокун выхватил из ее рук банку и приказал снова приковать. — Зато теперь ты знаешь, что такое бакаса. Начнем с простого, — сказал Белокун, усаживаясь на стул. Он казался истощенным. Сфена расправила плечи. Она пережила ту же боль, что и Ма.

— Следи, чтобы она говорила правду! — рявкнул руководитель Матери Ветров к помощнице и снова посмотрел на Ма. Теперь он крепко держал обе банки на коленях. — Этот экземпляр, которого ты называешь сыном. Я знаю, что он вырос из эмбриона, который во время пожара ты украла из Матери Ветров. Ты удивишься, но и в этом я увидел знак Мамая. У мальчика его лицо. И знаешь, что это значит?

То, что произошло: пожар, твое бегство, рождение этого, — Белокун облизал губы, ища слово, — сына хотя бы частично было его волей. Итак, главный вопрос, Мария: что еще по велению Мамая ты тогда у меня украла?