Дом Соли [машинный перевод]

Ма. Тогирек веры

Ма проснулась от толчка и взбешенного завывания гимна Поединок.

Сначала ей показалось, что сквозь пение она услышала взрывы. После того как она чуть не откусила Сфене ухо, ее накачивали наркотиками. Ма испугала Первую Зрачок, не надо было так грубо выдавать себя — показывать, что читать мысли может не только прикасающийся к бакасам, но и носитель манкура. Сфена отчаянно хотела захватить власть на Матери Ветров. Мая надеялась, что благодаря бакасу смогла «правильно» откорректировать мысли рыжие, направить их в нужное для себя русло. Чем больше раздора она посеет на Станции, тем легче ей будет бороться за свою свободу. К счастью, Иушан, заставлявший ее употреблять, не влиял на связь бакасы и манкура: когда Сфена касалась лягушки, Ма так же четко видела ее эмоции и желания. Но наркотик мешал думать — последние дни Ма продиралась своими соображениями, словно тяжелой соленой водой. К тому же он принес с собой кошмарные сюрреалистические сны, в одном из которых она так и не выбралась из Станции. Засоленные дети остались живы, но и Бекир не родился. Этого сна она боялась больше всего. Возможно, именно поэтому он приходил чаще всего.

Ма покачала головой, пытаясь понять, где оказалась на этот раз: в бредах или в реальности. Пока она спала, ее снова привязали. Позвонки захрустели, зажатые в путы запястья вспыхнули огнем. Такие меры безопасности могли свидетельствовать, что ее ждет очередной допрос или даже приход Белокуна. В палате воняло ушасом и мочой. Проклятая Ханум так и не вынесла судно. Мама не могла понять, чего хочет. С одной стороны, на тумбе у кровати появились нужные травы, и их могла принести только Ханум. С другой — засоленная покорно выполняла все приказы Сфены, колола Ма вытяжку из уха и решала только тогда, когда она была без сознания. Ма так и не разобралась, были ли случайностью те несколько минут сознания, когда ей удалось из крови рыжекосой, собственной крови и трав замешать фармакон. Или ей подарила эти минуты Ханум? Хотя это не имело особого значения. Она даже не знала, сработает ли фармакон. Смесь была из прихода Тетки Вальки — магические зелья, а не настоящее лекарство.

Ма словно услышала в ушах хрипловатый голос ведьмы: «Ты так много видела в Деште и до сих пор не веришь?» О, как бы ей хотелось поверить, что фармакон поможет ей завладеть сознанием Сфены! перед тем, как Сфена коснется бакасов. позволило Ма почти незаметно завладеть ее умом, а дальше они могли бы свергнуть Гавена Белокуна и перебрать власть на Станции. могла уверенно сказать, что Гавену Белокуну осталось В последний раз, когда она его видела, на коже главы Матери Ветров возникли странные наросты — словно следы от длительного лежания на раковинах, только этими раковинами были стрелы или острые обломки. заживали, то заплывали солью. тело. И этому способствовали частые контакты Гавена Белокуна с больной бакасой, которая совмещала его с Талавиром.

Но то, что происходило с Белокуном, свидетельствовало и о другом: Талавире тоже не поздоровилось. В груди сжалось. Удивительно, но то, что она вспомнила себя прежнюю, не изменило ее отношение к Полномочию. Даже слова Сфены о том, что Талавир сконструирован в лаборатории Белокуна, не выгнали из памяти тепла его прикосновений. Он был слишком добрым, как для мира, в который его выпустили, пытался помочь засоленным, видел в нем человека, а не предательницу или чудовище. Видел в ней женщину, а не матку или полезную единицу для поселения. Он смотрел на нее так, как мужчины смотрели на женщин до войны и вспышек. И это было странное и давно забытое чувство осознавать, что ты существуешь, потому что ты в глазах другого. Я хочу, чтобы тебя узнали.

"Ты их придумала", — всплыла самая страшная фраза Сфены, и на мгновение Ма запаниковала. А вдруг она действительно все придумала: Талавира, Ак-Шеих, даже Бекира. Вдруг это был сон, а она до сих пор на Матери Ветров и никуда отсюда не убегала?

Станцию подбросило, как в ответ на ее мысли. Ма с облегчением поняла, что они в воздухе. Станция с грохотом и скрипом поднималась.

Наконец Мать громко остановилась, за стенами раздалось топот. Старшие Братья могли захватить засоленного.

Из-за стены донесся стук. Сначала все громче.

— Эй, все хорошо. Мы немного поднялись, наверное, от бури.

— Эвге, — раздалось с той стороны.

— Да, не бойся. — Ма не поняла, что именно сказал ребенок, но почувствовала необходимость его успокоить. — Уже остановились, дальше этого не будет.

— Меним адим Евге.

Ма порылась в памяти. Киммерицкой это означало «меня зовут домой».

— Это твое имя — Эвге? А меня зовут Ма. У меня есть сын, ему почти тринадцать, а сколько тебе?

Она довольно долго ждала ответа.

— Эвге, — снова произнес ребенок и повторила.

— Ма. Покажу.

Мая представила, как совсем маленький ребенок смотрит на пальцы и старается показать возраст. Она уже хотела сказать, что это неважно, но из вентиляционной решетки у пола пролезло пять тонких хрустальных шипов из концентрированного розоватого суета. На мгновение они превратились в детскую ручку, а затем снова укрылись в отверстии.

— Тебе пять? — Мая инстинктивно, стремясь как можно дальше отодвинуться от смертоносных побегов, втиснулась в изножье кровати.

— Пять.

— Прекрасно! Это очень хороший возраст. Ты совсем взрослый. Или, извини, ты мальчик или девочка?

Из-за решетки раздался звонкий смех.

— Девочка, — сказала Евге и неожиданно добавила: — Мальчик.

— Я не поняла.

— Я — девочка, а за стеной — мальчик. Взрослый знает тебя. Ты его Ма.

— Там Бекир? Ты говоришь о Бекире? — Ма затрясла кроватью в тщетной попытке отвязаться. И только через мгновение подумала, что испугала ребенка, и спросила как можно спокойнее: — С ним все хорошо?

Девочка молчала.

— У него что-то болит? Он ранен?

— Спит, — ответила Евге. — Ему снится девочка, что внизу.

— Черная Корова внизу?

На мгновение воцарилась пауза, а потом Евге сказала то, что Ма ожидала услышать меньше всего, еще и от пятилетней.

— Нет. Внизу, но не там. Черная Корова сейчас у тогирек Девы.

— О чем ты говоришь? Как это может быть? — зашептала Ма, но ответа не дождалась. Дверь скрипнула. Она едва успела вывернуть шею, чтобы зубами достать шарик фармакона, который до этого прятала в углу подушки.

Наросты на лопатках заныли от усилий. Шарик ободрал горло, но она его все же проглотила.

— Ты хорошо ее привязала? — раздался высокий капризный голос. Мать чуть не застонала от разочарования. На пороге была не Сфена, а ее помощница Руфь, а значит, Ма зря проглотила фармакон. Выработанный из крови Первой Зрачки, он мог подействовать только на нее.

— Сфена приказала привести тебя на мостик. — Руфь окинула взглядом Ма, словно раздумывая, как ей выполнить приказ, учитывая, что Ма привязана. Она подала знак Хануму, а сама демонстративно погладила банку с бакасой. Мол, смотри, что мне дала Сфена, и попробуй только показать зубы.

— Я слышала взрывы. На Матерь Ветров напали? — Ма лихорадочно думала, что делать. Если Руфь отведет ее на мостик, а там она заставит Сфенну коснуться бакасы, то получит возможность завладеть сознанием Первой Зрачки.

— Да, был бой, — Руфь провела ногтями по стеклу банки так, что у Ма свело зубы. — Мы отбили твою породу. Сфена говорит, что он важен, как ты. Хотя не понимаю почему. По-моему, ты обычное чудовище из Дешту.

Мать Ветров снова вздрогнула. Руфь нетерпеливо взглянула на окно, словно рассчитывая, сколько времени. Ханум схватилась за косяком.

— Даже после твоего дикого нападения Сфена думает, что ты поможешь разобраться с Белокуном. Но ему и так недолго облавок топтать. Он уже начал харкать кровью. Зачем ты ей, доктор? Почему она хочет тебя оставить? За что тебе понравился Талавир? — Руф медленно, словно лаская, провела по ободку банки, а потом, когда Ма этого меньше всего ожидала, ловко засадила пальцы в бекасу. Мая взвыла от боли. Руфь ей завидовала, ненавидела, и все эти эмоции манкур вылил ей под кожу. — Может, ты мне покажешь, что в тебе такого особенного?

— Внизу что-то происходит, — подала голос Ханум.

— Я только получила эту штуку, дай немного поиграть. — не вынимая руки, огрызнулась Руфь.

Ма попыталась сосредоточиться. Руфь впервые коснулась бакасы, она не могла сопротивляться так, как Сфена, и Ма читала пероволосую, как открытую книгу.

— Нет, даже не думай это делать. — Руфь выдернула руку и вытерла пальца об одежду., что ты хочешь сделать со Сфеной, — использовать ее, а потом предать. это почувствовала. Она будет благодарна, когда я открою ей глаза.

Ханум тихо вскрикнула, закрыла лицо руками и зашептала молитву.

Она первой увидела то, на что Ма обратила внимание в следующее мгновение. За спиной у Руфи из вентиляционного отверстия в комнату снова пролезли ростки суету, словно Евге хотела разобраться, что здесь происходит. Руфь этого не увидела, хотя могла бы и среагировать на всплеск суету. Ма почувствовала, будто в комнате сейчас бурлит буря.

Волосы на ее коже встали дыбом, а в крови забурлил суйер, усиленный действием фармакона. Наросты на лопатках увеличились. Выворачивая руки в запястьях, она подалась вперед, словно хотела грудью встретить пулю. Фармакон не имел сил над Руфью, но подействовал иным образом — активизировал изменения в теле Ма. То, с чем она так долго боролась, взяло верх. Ма напрягла мышцы, выгнула позвоночник и дала выростам свободу. Острые шипы с треском разорвали оковы на ее руках. Глаза Руфи расширились. Она не ожидала увидеть столь резкие изменения и нажала на крючок. Оглушительный выстрел совпал с толчком Станции, словно они снова попали в бурю. Ма успела откатиться на бок кровати, и пуля застряла в тельце. Руфь попыталась перезарядить пистолет, но Ма среагировала быстрее: длинным наростом толкнула ее в живот, и Руфь улетела прямо в суерные побеги Евге. — Отвяжи меня! — крикнула Ма, пытаясь высвободить ноги.

Ханум застыла как вкопанная, переводя темные глазки с Ма на Руфь. Наконец подхватила юбки, перешагнула ноги Руфи и бросилась развязывать Ма.

— В какой комнате Бекир? Ну? Где он?

Мама подобрала оружие. От уха и длительного лежания ее шатало, но боль в спине стала легче. Она смогла расправить наросты. Новообразования потащили назад, изменили баланс тела — Ма пришлось схватиться за стену, чтобы не упасть.

Она с горечью подумала, что если бы так долго не боролась с переменами, то уже давно их овладела бы. Ханум не сводила глаз с Руфи, которая корчилась под действием суету.

— Нет-и. Не сейчас. Сейчас тогирек Девы. — Ханум схватила ее за рукав и потянула на себя. Станция стабилизировалась. Из коридора послышалось необычное исполнение гимна Поединка, словно его вживую пели члены экипажа. Некогда было думать о том, что происходит.

— Ты сошла с ума. Что ты от меня хочешь?

— Это я, я принося тебе записки. Тогда-е, давно. Это я-а, я давать атеш-траву Анархии, чтобы она-а родила девочку с огнем в руках. Она внизу. Ты должна ей помочь. Тогирек Девы. Сейчас.

Ма дернулась, пытаясь уволиться, и почувствовала знакомую боль. В ее теле до сих пор был обломок мемобомбы. И он отозвался на слова Ханум, словно хотел уволиться. Вот что ей напоминало лицо Черной Коровы — Анархию, ее смех, глаза, изгиб бровей. Девочка была ее дочерью.

— Ты хочешь, чтобы я вошла в транс? Нет, не теперь я должна уволить Бекира.

Ханум сошла с ума, но без ее помощи Бекира что-нибудь случилось, трансом не поможешь. Мать едва разглядела перекошенное от ярости лицо Руфи.

Прикосновения суерных побегов Евге изменили ее до неузнаваемости. Ма ударила изменившуюся в лоб рукояткой пистолета и откинула тяжелое тело к стене. Руфь умолила. Руки превратились в крылья, а ноги в птичьи лапы. Прикосновение Евге было невероятной силы. Ма даже подумала, не стоит ли Руфь пристрелить, но в последний момент остановилась. Ей еще понадобятся пули. Лапу Руфи она привязала к ножке кровати и бросилась к раненой Ханум.

Коготь Руфи пробил сонную артерию на шее медицинской сестры, и теперь алая кровь заливала белый халат. Ма ничего не могла поделать. Она приблизилась к лицу Ханума.

— Ты должен войти в тогирек Девы. Должен знать.

Ханум снова схватила ее за руку. И на этот раз Ма не успела вовремя уволиться. Суеверные побеги Евге, все еще развевавшиеся у стены, осторожно, как свадебный платок, обмотали их руки. И Ма отбросило во тьму. Это был как один из кошмарных снов, дарованных Иушаном, и в то же время она знала, что все по-настоящему.

Она узнала место. Это было святилище Девы — подвал, где она пережидала бурю с Талавиром. Только теперь Ма вспомнила, что именно в нем родила Бекира. Тогда здесь тоже стояла духота из-за свечей и сушеного зелья, которым непрестанно ее курил Азиз-баба. Ей было жарко, кожу заливал пот, живот и поперек ломило от схваток. Азиз-баба обтирал ее влажной тряпкой и шептал какие-то молитвы. Он и сейчас был рядом — в тогиреке Девы: перебирал четки и беззвучно произносил слова. А она снова рожала. Ма посмотрела на свой раздутый живот, на высохшее перекошенное лицо старика, попыталась подняться и поняла, что не владеет телом. Да и принадлежало ли оно ей?

Пламя отразилось в темных очках, и они загорелись огнем. холодом и смертью, поэтому Ма захотела спрятаться, словно колыбель стремилась у нее что-то закричать, выталкивая из себя ребенка.

— Отдай мне, Тамаро, отдай, — сказал Азиз-баба и потянулся к ребенку.

Женщина в последний раз взглянула на сына и зашептала:

— Отец должен дать тебе имя, но он уже не сможет. Так что будь Мамаем.

Человеком без имени, отомстите за меня. — Родильница сорвала с шеи нить с золотыми бляшками, надела на сына и передала его Азизе-бабе. — Не отдавай его генералу, защити.

Это были ее последние слова. Тело, в котором побывала Ма, умерло. Освобожденная от плоти, она смогла увидеть гораздо больше.

Генерал Серов убил мужа своей внучки только потому, что он был киммеринцем. Женщину приютил Азиз-баба, но на самом деле он охотился за ее ребенком.

Ма с любопытством наблюдала за движениями старика. Он осторожно прикрыл новорожденного пропитанным кровью матери полотенцем — догмой, выложил рядом с ножом и поставил пиалу с солью. Не переставая шептать молитву, Азиз-баба зачерпнул длинным ногтем соли из пиалы и смазал лоб ребенку. Мальчик жалобно заплакал. В первые секунды после рождения он столкнулся с болью и одиночеством. Будто убаюкивая, Азиз-баба перевел ребенка в Золотую Колыбель.

Молитва перешла в песню. Слова усыпили мальчика, а блеск ножа в руках Азиза-бабы заворожил. Ма хотела закричать, остановить старика, но знала, что это невозможно. Она видит давно прошлое. То, что сделано, не изменить.

— Я должен ее оживить, от этого зависит судьба моего народа, — словно извиняясь, сказал старик ребенку.

Младенец только мигнул темными полуслепыми глазами. Азиз-баба опустил нож. И Ма уже знала, что будет дальше. Старик позволил Ханум забрать хрупкое тельце.

А она передала мальчика в школу Зорга, забрав плату — золотые бляшки его матери. Ханум все время была рядом, хотя Мамай ее и не замечал. А когда Мамай растворился в Вспышках, отдала золотые бляшки Талавиру и Рябову. В них она увидела его продолжение.

— Бекир, — сквозь бред застонала Ма.

— Нет. Еще не теперь, — сказала Ханум и потащила ее дальше.

Ма, как водоворот, поднятый бурной бурей, захватил тогирек Девы. Она увидела сотни подвалов, где скрывались измученные, изъеденные язвами женщины. Они жгли уха и просили Деву о здоровье своих мужчин. Они молились о мертвых и нерожденных детях. Этот жестокий мир им не принадлежал. Бесплодная земля не имеет будущего… Горькая тоска охватила ее естество. Что он может? Этот мир уже не спасти. Мамай захотел его уничтожить, и ему это удалось. Разве женщина была бы способна на такое решение? То, что сквозь мучения приводит в мир новую жизнь, будет его беречь. Дева защитила бы своих детей.

А потом Ма увидела озаренный солнцем шатер, стоявший на вершине кургана.

Ханум отодвинула запинало и пригласила ее внутрь. Там уже ждали Тетя Валька и Анархия. Ведьма широко улыбнулась обеими ротами, а забытая подруга совершила призывный жест. Ма хотела с ними поговорить, извиниться перед Анархией из-за того, что ее оставила, сказать Титке Вальке, что понимает ее желание защитить дочерей и не держит зла из-за измены, но десятки других женщин уже протянули к Ма руке, приглашая присоединиться к кругу. Среди них она узнала Гуль. Из-за спины синекожей, как цыплята, выглядывали засоленные девочки.

Они хотели здесь быть, но прятались от огромной безобразной женщины, которая развалилась рядом с креслом, поздравляющим круг, словно драгоценный камень — корону. Трон был пуст. И Ма почувствовала, что здесь нет женщины, способной его занять.

У подножия кресла на полу лежала Черная Корова. Анархия самими глазами попросила помочь ребенку. рядом и положила ладонь на белый холодный лоб.

— Бекир прав: отец не был хорошим, — прошептала девочка, совсем не удивляясь присутствию Ма. — Марк Дорош забрал меня, чтобы я стала оружием. А теперь и Бекир меня бросил. Я видела. Он сам ушел. Я никому не нужна и не хочу возвращаться. — В глазах Черной Коровы зазвенели слезы.

— Нет, это не так. — Мая погладила девочку по волосам. — Я не буду врать об отце, я сама не знаю, кем он был до Вспышек, а тем более во что превратился после, но в одном я уверена: Бекир тебя любит. Он твоя семья. Тебе здесь не место, девочка, не сейчас.

— Как и тебе, — раздался над ними громовой голос Албасты.

Ма посмотрела на огромную, похожую на медведицу, женщину.

— Где Дева? — спросила Ма, указывая на пустое место.

— Кто ее знает? Спит, забыла о нас, потерялась. Мы должны привлечь ее и заставить сразиться с Покойом. Что это за мать, которая не борется за собственное дитя?

Ма кивнула: "Да, мать должна бороться". Она склонилась над девочкой и прошептала ей несколько слов.

— Ты должен вернуться, чтобы рассказать им то, что я тебе сказала. Хорошо?

Черная Корова обняла ее в знак согласия. А потом она почувствовала на своем плече Ханум руку, — и круг разомкнулся, Ма снова оказалась в своей комнате.

Станцию неистово болтало. Она посмотрела на запястье. Побег суета исчез, не оставив на коже ни следа. Лицо Ханум стало совсем серым. На ее губах появились кровавые пузыри.

— Ключи, — прошептала киммеринка.

Мать вынула из кармана связи. Она не знала, что должно сказать: женщина умирала, и каждое слово могло стать последним.

— Ты была настоящей матерью для Мамая, Ханум, — наконец произнесла Ма. Медицинская сестра с благодарностью опустила веки, словно соглашаясь со сказанным.

— Девочка. За стеной. Не все дети тогда сгорели, — сказала Ханум. — Тогирек Девы, возле Девы вернулся к тебе. Теперь ты можешь спасти их.

— Спасибо. — Ма коснулась губами холодного лба Ханум, положила ее голову на пол и вышла из комнаты.

Мать — это та, для которой нет чужих детей.

Талавир. И еще один огонь коснется проклятой земли

Амага заставила Талавира не приближаться к Черной Корове, которая без сознания лежала посреди барака.

Ниязи накрыл ее попоной и посмотрел на Талавира черными глазами-бусинками.

У них был немой вопрос, на который у Талавира не было ответа. Что он мог сказать Ниязе? Что в пыли увидел давно погибшего товарища и потому упустил момент, когда Бекира похитила Сфена, а девочку сбросил грифон? Подтвердить, что он полубезумное ходячее мясо, чьим умом завладели тысячелетняя ведьма и ее брат-джадал? Перед глазами Талавира все еще стоял Рябов — такой, каким он видел его в Шейх-Эле — с ружьем и поднятым забралом. М-14 приходил на поле боя перед Матерью Ветров, чтобы проститься. Последними его словами, которые наконец услышал Талавир, были: «Ты должен разбудить Мамая». Но как? Доктор растворился в Вспышках. Его больше не существует. Или Талавир ошибается и чего-то не разглядел? Всю дорогу в Деште Мамай указывал ему путь. Куда он его в конце концов привел?

Талавир вытащил карты Мамая и разложил на пристальном полу перед собой. От долгого ношения и соли изображения уже начали стираться. Талавир остановил взгляд на рисунке Матери Ветров. Мамай изобразил ее как красно-черный глаз высоко в небе.

В начале пути Талавир полагал, что это первая карта в колоде, но теперь убеждался, что последняя. Мамай предугадал его возвращение на Станцию.

«Колесо Поединка крутится медленно, но непрерывно», — любила повторять Руфь. Прежде чем стать «живым мясом», а потом возродиться с лицом Мамая, он был Старшим Братом, приносил клятву. Следовательно, Поединок мог требовать ее соблюдения.

— Интересно, кому достанется моя душа после смерти — твоему тёмному брату или Духу? — прошептал Талавир. — На Матери Ветров говорили правильно: я ценный экземпляр, раз за мной гоняется такая куча божков.

— Это все Дева, — к его удивлению беззлобно пробормотала Амага. — Она виновата. Богиня пренебрегла своими обязанностями, допустила, чтобы распространилась вера в Поединка. А я тебе скажу, что Поединок — грязный путворинок. Я уже несколько тысячелетий спала в могиле в Киммерике, когда в вечной мерзлоте полупьяный шаман сшил его из тюленьей кожи, человеческой плоти и голов северного орла-тупилака. Шаман считал, что так оградит свою душу от врагов. Но недооценил белолицых людей. Они убили дурака и забрали тупилака, чтобы подарить своему царю. И давно забытый бог, оскорбивший Деву, переродился и стал покойным. Но знаешь, ни клятва тебя к нему не привяжет. Не бог выбирает души, а души — бога.

— Именно поэтому ты не можешь просто так увлечь тело для своего брата?

— Не радуйся, твое время истекает, куча мусора. Ты умрешь, а мы дождемся нового тела. Еще одна тысяча лет — для нас только мгновение.

«Твой брат так не думает», — промелькнуло в голове Талавира, и он еще раз удивился, как два духа не могут услышать друг друга.

Он и сам знал, что теряет силу. Во время потасовки с человековедмедем Амага почти завладела его телом. Это позволило отбиться, спасти Черную Корову, теперь спавшую в глубине барака, но и испугало. Быть гостем в голове — еще хуже, чем понимать, что он сконструирован в лаборатории Белокуна. Талавир чувствовал: его время истекает. Яд Амаги и Тарга разъедал не только тело. Ярость ведьмы и тоска джадала мешали думать. И он то и дело спрашивал себя: это его мысли и желания или ведьмы?

Талавир вытащил из аптечки последнюю ампулу обезболивающего и протянул Скифянке. Но пыталась собрать вместе порванного в бою Шейтана. Талавир уколол транквилизатор в ногу акинджию, хоть и без уверенности, что это ему поможет. Кунок Саши Бедного хрипел и не открывал глаз.

После неудачного нападения на Матерь Ветров они скрылись в бараке.

Устраиваться в другом месте не было сил, да и смысла тоже. Несмотря на все планы, они потеряли мальчика и не отразили Ма.

— Ты отдал им Бекира, — озвучил мысли других Саша Бедный.

Его голову обматывала окровавленная тряпка — результат выстрела Сфены. Первая Зрачок его не убила, только оглушила. Шар задел череп.

Скифянка смазала рану, и теперь он был живее других. Саша не отходил от Близнецов. Левый умер, и это было приговором для Правого. Еще живой Близнец превратился в тонкие суетливые побеги. Они качались в воздухе, как морские водоросли, и тщетно пытались соединиться с мертвым братом.

— Серьезно, я отдал? Не привел ли ты его в лапы Белокуна?

— Ты стоял и смотрел, как женщина забрала мальчика, — выплюнул ему в лицо обвинение Саша Бедный.

— Я не убивал твоих сыновей, это были Старшие Братья. А ты хотел торговать с врагом.

— Что ты сказал, предатель? Может, это ты все подстроил?

— Это все твое желание получить женщину, — спокойно остановила его Скифянка.

Она единственная не теряла силы духа. Разожгла костер и поставила котел, накрошила курдючный жир, который неизвестно где прятала, всыпала пшена и горсть трав — бараком разнесся сладкий аромат боткхи, вкуснейшей пищи кочевников.

Даже Ниязи потянул носом. Скифянка налила из другого мешка что-то в пиалу и с уважением преподнесла бею акинджиев.

— Где ты взяла пшено, птичка? Это какая амазонская бурда? — капризно спросил Саша Бедный, но чашу принял. — Все равно завтра нас всех ждет одна большая задница. — Он сглотнул, влил каплю в рот сына и закрыл ему глаза.

— Он смело бился. — Талавир взял из рук амазонки свою порцию.

— Уж лучше тебя, — проворчал Саша Бедный и отвернулся. Бей акинджиев был прав: все равно завтра их ждала смерть.

Скифянка с едва заметной улыбкой поддержала замечание Саши Бедного.

Амазонка тоже считала, что они потерпели неудачу из-за Талавира. Татуировки на ее коже беспокойно засуетились. Синие линии то клубились, то расходились по непостижимым рисункам. Воительница снаружи всегда сохраняла покой, но татуировки высказывали ее подлинные мысли, словно круги на ядовитой жидкости — присутствие ракоскорпа в болоте.

Талавир доел боткху и скривился. Еда пахла божественно. Но он чувствовал только горечь соли. Она была повсюду: на коже, под ногтями, в слюне и даже на языке. Он еще раз подумал: а сколько ему осталось? И что он успеет к тому времени? Можно попытаться отправить детей на грифоне, а самому сдаться Белокуну. Возможно, на Станции он еще получит шанс уволить Бекира и Ма. В худшем случае главе Станции придется разбираться с духами в его голове. — Бекир успел предупредить Армию чудовищ. Они еще придут, — словно прочел его мысли Ниязе, но «надо дождаться» потерялось в кашле, свернувшем хилую грудь мальчика-лисенка.

— Ага, скорее Дешт зацветет, чем сюда придет Армия чудовищ, — рыгнул Саша Бедный. — Они в новую Йылдыз будут решать. На своем Совете юртов.

Триндюки.

Снаружи донесся шум. Талавир вскочил на ноги, акинджий — за нож, а Скифянка бросила нервный взгляд на детей. Талавир развернулся ко входу, где уже показалось несколько фигур. Ни знаменитый конь Скифянки, ни грифон не предупредили о приходе гостей.

— Я тебе говорю: Саша Бедный мясо жрет, а ты мне не верил, — из темноты выступил Болбочан. За ним вошли Сейдамет и Шипохвост. — Может, и с нами поделитесь, потому что мы здесь зади отбили, пока до вас добрались?

К удивлению Талавира четвертым к бараку едва протиснулся Кебап. Впереди себя он толкал старика в засаленной картузе.

— Что уставились, будто привидений увидели? Знаете этих двоих? От здоровья слова добиться не могу, а тщедушный все скулит, что он бей Ак-Шеих Гера Серов. А я знаю, что это забытое Богом место слизала буря. Знаете ли их или нет? — Болбочан устроился рядом с Сашей Бедным и бесцеремонно зачерпнул боткхи.

— Знаем! Он говорит правду! — Ниязи растолкнул армейцев и бросился на грудь к великану с тесаком. — Этот великан — Кебап — внук Азиза-бабы, он немой, а Гера действительно Гера, наш бей. Дед тоже жив? Азиз-баба жив?

Гера испуганно вытаращил глаза, а Кебап даже не шелохнулся.

— Где вы их нашли? С ними был мой дед?

— На выходе из Шейх-Эли, только этих двоих, — едва выдавил из себя Болбочан. Его рот был полон пищи. — А я думал, их духи довели до бешенства, потому и не отвечают. В Шейх-Эле полно духов.

Через несколько минут барак наполнился криками и смятением. Армейцы развели еще один костер. Широким кругом пустили бурдюк с кумысом и брагой. В воздухе запахло ухом и полынью. Талавир потянул Геру за рукав и усадил рядом с собой. Кебап, как статуя на кургане, остался стоять у двери.

— Даже ржавое мясо здесь? Или теперь уже соленое? — Болбочан окинул Талавира быстрым безразличным взглядом. — Буруне, трепещущее мясо, выйди так, чтобы я тебя видел. Что здесь произошло? Где мальчик и что с огненной девчонкой? Я отдавал акинджиям двоих здоровых детей.

— В отличие от моих, они живы, — пробормотал Болбочану Саша Бедный и кивнул на тело Близнецов у костра.

Бей армейцев заглянул под попону. У его плеча что-то замигало.

Талавир боковым зрением выхватил фигуру армейца из юрта Сахана Трошки.

— Сахан Немножко, глупая твоя голова. — Болбочан наконец-то поднял чашу в память о товарище. — Он пришел сюда спасать ребенка, которого забрали на опыты. Плохой, хрупкий ребенок, совсем не рос. Мы нашли ее на пепелище Станции тринадцать лет тому назад. И с тех пор она никоим образом не изменилась, еще и суетой смолела. Из-за нее погибли несколько хороших армейцев. Но Сахан немного любил ее, как свою. Эх, глупо-глупое мясо. Но что поделаешь? Остается отомстить за его кровь.

— Истинно! Истинно говоришь! Пожарим Матерь Ветров в память о Сахане Немножко! — поддержали бея армейцы.

— Мстить — хорошее дело. Но с тобой только один юрт. Когда придут остальные? — спросил Талавир.

— А что предатель нас допрашивает? — фыркнул Шипохвост и слизал с носа набухшую каплю слизи.

— Это бывший Старший Брат? Это он сбежал из Матери Ветров? Может, он сослан? — спрашивали те, кто не видел его раньше.

— Яваш! Разве вы не видите, как изменника поцеловал суер?

— И когда он примет его? Когда Мать Ветров превратит всех нас в пепел?

Болбочан подкрутил железные усы масляными пальцами.

— А ты, соленое мясо, ты оттуда, расскажи какой-нибудь секрет Матери Ветров?

— Талавиру показалось, что Болбочан тоже недоволен таким промедлением со стороны Григоренко-второго. — Знаешь, как спустить Станцию на землю? Это было бы полезнее десятка юртов. Когда-то один армиец Балух думал, что для этого нужно взорвать коммутаторную кабину, оборвать трос. И они сделали это ценой собственных жизней, но знаешь что? Мать Ветров так и осталась в воздухе. Что ты скажешь?

Армейцы переглянулись. На эту загадку никто не знал ответа.

В бараке зависла тишина, но Талавир был вынужден признать, что тоже не владеет секретом. Болбочан презрительно повел бровью. Но в его лице не было злобы, только усталость и понимание того, что завтра в бой. Так что Талавир для него был либо балластом, либо товарищем по оружию. В обоих случаях не стоит лишних слов. Все, что Болбочан мог сказать, должно было быть адресовано его людям.

Железноусый набрал в легкие воздух, лихо сбросил голову — глаз на пружине описал круг — и заговорил глубоким, четким голосом:

— Скорее всего, завтра мы умрем. И это, слава Богу Вспышек, будет героическая смерть на святой дженк-майдане — поле битвы. Спасибо Сахану Немножко и другим погибшим, проложившим путь. — Болбочан поднял чашу, его товарищи выкрикнули «Буа-ах!». — Наши смерти расшевелит Дешт. Покажем коллаборантам, что уроды могут драться!

"И умирать", — подумал Талавир.

— Нам нужно больше сил. Нужно позвать амазонок, всех, кто способен держать оружие, — может, переманим как-то на свою сторону грифонов? есть что ему предложить, — слова Талавира утонули в очередном «буа-ах».

Армейцы были словно тулпары на марше. Таких легче убить, чем заставить слушать.

Талавир не сразу понял: что-то изменилось. Музыка смолкла, но слова продолжали раздаваться. И они принадлежали Сфени.

— Отпустите Талавира Каркиноса — и мы дадим вам уйти. Сопротивление означает смерть. Решение — когда скроется Йылдыз. Талавира, мы ждем тебя. У нас была договоренность. Я проделаю то, что обещала… Отпустите Талавира Каркиноса — и мы дадим вам уйти…. — все звучало и звучало запись. Пришедшая потом тишина была звонче гимна.

— А я говорил, что ты сослан, птичка, — прохрипел Саша Бедный.

Армия чудовищ словно очнулась. Еще мгновение назад они были готовы к смерти, а теперь спорили, что делать с Талавиром.

— О какой договоренности она упоминала? — Живой глаз Болбочана пылал, как огонь.

— Не было договоренности. Она хотела, чтобы я узнал о Золотой Колыбели. Но его не существует.

Для Армии урод Золотая Колыбель была самой святой реликвией, а Талавир словно расписывался, что хотел ее найти для Старших Братьев. Пространство под крышей наполнилось криками: «Убьем его! Предатель!». И вдруг из глубины барака раздался звонкий чистый голос:

— Не надо его отдавать! Я знаю секрет Матери Ветров! Я знаю, как спустить ее на землю.

С приходом Армии чудовище Талавир совсем забыл о Черной Корове.

Болбочан удивленно развернулся. Его примеру последовали другие. Девочка смущенно улыбнулась. Она очевидно не рассчитывала на такое внимание.

— Дай-ка угадаю: секрет тебе приснился? — На лице Болбочана расцвела улыбка, наполненная дикой смесью глумления и нежности.

— Да. Нет. Это все Ма. Но я скажу только ему. — Черная Корова, отсекая все обвинения, прозвучавшие в адрес Талавира за мгновение до этого, указала пальцем в его сторону.

Девочка отвела Талавира в самый темный угол барака и попросила наклониться, потом стала на цыпочках, прижала ладони к его уху и прошептала свой секрет. Глаза Талавира удивленно расширились. Но Черная Корова только кивнула.

— Отойди от нее! Отойди! Отойди! От нее! — мухой зажужжала в голове Амага. — Как она? — Талавир потер бляшку во лбу, пытаясь отогнать мысли ведьмы. — Думает о вас. — Черная Корова прищурилась и с подозрением заглянула в его лицо. — И корит себя за это.

— Почему?

— Она не хочет, чтобы вы ей нравились.

Раньше я тоже так думала. Считала, что хуже всего в жизни — терять того, кого любишь.

— А теперь?

Талавир ожидал тех же упреков, что и от Ниязи.

— Терять страшно, — продолжила девочка. — Именно страх не дал мне биться в полную силу.

— Это не твоя вина.

— Помнить ошибки — значит пытаться их исправить. Так говорил отец мой. Или я придумала, что он так сказал? — Девочка задумчиво расчесала длинные волосы тонкими бледными пальцами. — Неважно. Я уже не буду бояться. И мы спасем Бекира и Ма.

«Если я выживу и останусь в своем уме», — подумал Талавир, но мысль о том, что Ма о нем вспоминает, наполнила теплом и заставила губы растянуться в непроизвольную глуповатую улыбку. Он ей нужен.

— Вы должны отпустить Симурга. Он приведет других.

— Это ты тоже увидела во сне?

Девочка кивнула, ведьма завыла, Талавир подумал: еще несколько минут таких пыток — и он бросится головой о стену.

— А Бекира ты тоже видела? Как он?

«Если мальчик не доберется до Тарги, он сожрет твою душу, и ты навеки останешься со мной», — в отчаянии завизжала Амага. Талавир так и не понял, почему ведьма боится Черной Коровы. Но, несмотря на боль и раздражающий шум в голове, это его порадовало. Ведьма имеет слабое место.

— Я видела только женщин. — В глазах девочки появилась грусть. — Кажется, даже маму., сказала, что с Бекиром все хорошо.

Я знаю, вы не дадите его обидеть? Последний прозвучал как вопрос.

Почему она так сказала? Неужели знает об Амаге? — Талавир заглянул в лицо девочки в поисках ответа, и тут за его спиной кто-то взвизгнул и повалился на пол. Талавир обернулся и увидел Геру Серова, который обвил себя руками и катался по полу. Кебап не позволял ему подходить. Ниязи юркнул между ногами великана, схватил старика за голову и влил в его рот несколько капель воды. Гера на миг затих, а потом начал плеваться словами в сторону Талавира:

— Ты грязный Киммерик. Я знаю, чего ты хочешь. Ты похож на отца.

Талавир догадался, что Гера Серов видит в нем Мамая.

— Но я убил твоего отца, убил в Шейх-Эли, — продолжал стонал Серов., как она тебя родила. Но как, как выжил ты?!

— Немного здесь у тебя друзей, а, Полномочный? — Болбочан подкрутил усы. За его спиной притихли армейцы. Даже фраза Черной Коровы о том, что она знает секрет матери Ветров, не прекратила торги за его жизнь.

— Ну угадаю, — Талавир кивнул на Сашу Бедного, — этот агитировал меня отдать Гавену Белокуну, спасти так несколько жизней. А знаешь, я не против.

Убирайте детей и уходите отсюда.

Талавир развернулся и неожиданно схватил девочку за руку. Он чувствовал себя смертельно уставшим. На борьбу с ядом Амаги и ее брата шли все силы, а кроме того, ему приходилось отбиваться от безумных нападок Серова и Саши Бедного, еще и терпеть подозрения армейцев. Но это был его выбор, за который не должны были умирать другие.

— Ты прав, семья — это самое важное, — сказал он Черной Корове. — Пока ты знаешь, ради кого дерешься, ты существуешь. Ты человек. Но гораздо труднее просто выжить ради того, кого любишь. Бекир не хотел бы, чтобы ты умерла.

— Это не вам решать! — Черная Корова выдернула ладонь. В последний момент он почувствовал жар ее пальцев. — Я никуда не уйду.

— И мы не пойдем, — сказал Болбочан. — Ты не прав насчет Саши Бедного.

Гнилое мясо, напротив, считает, что надо драться. Многие здесь тебе не верят.

Но я так скажу: если бы ты хотел быть на Матери Ветров, то был бы там с нами в этой дыре.

— Буа-ах! — прозвучало над головами армейцев.

Саша Бедный не поднял головы. Он шептал молитву над погибшими сыновьями.

«Месть, — древнее развлечение мужчин, — прошибала Амага, когда он отошел от Черной Коровы. — Он ненавидит ту, которая убила его сыновей, больше, чем тебя, купо мусора, потому и ищет битвы со Старшими Братьями. Хотя тебе это не поможет. Завтра ты умрешь. Если не от огня Старших Братьев, то от яда Тарга». — Ты знаешь, я уже подумываю отдать вас Черной Корове. Кажется, она понравилась тебе.

Амага с шипением заползла во тьму его сознания. И Талавир с утешением подумал, что нашел решение, как управлять ведьмой во время завтрашнего боя.

Слова Болбочана сняли напряжение. Шипохвост попытался покричать, что Талавира не стоит пускать в бой, а лучше держать как заложника, но в конце концов и он утратил интерес к прежнему Полномочию. Армейцы выставили стражу и разошлись по углам. Болбочан выспросил у Талавира все, что хотел об оружии Матери Ветров, и тоже завалился спать. Уже через мгновение от ровного дыхания бея армейцев только чуть-чуть подняли железные усы.

Талавир завистливо посмотрел на него. Крепко спать может только человек, верящий, что непременно проснется. Талавир знал, что не уснет, он даже жалел, что уже не увидит Рябова. Его бывший товарищ наконец-то растворился в вечности. Если Рябову не повезет, его подхватит Колесо Поединка и заставит снова пройти все прожитое. По сравнению с этим вечные мучения рядом с Амагой не так пугали. Единственной, с кем бы ему хотелось попрощаться, была Ма.

Слова Черной Коровы о том, что она о нем думает, сладкими муравьями расползлись по телу, заставляли забыть о завтрашнем бое и неизбежной гибели.

Если есть тот, кто будет о тебе помнить, то и смерти не существует.

Воздух загустел от вони немытых тел. Людей было так много, что ночной холод отступил перед дыханием десятков легких, но Талавир почувствовал изморозь на коже. Ему захотелось оказаться на воздухе, пусть даже единственным, что он увидит, будут огни Матери Ветров.

Талавир осторожно стал пробираться к выходу. С тех пор, как к нему пристал хлам джадала, что за каждым шагом скрипел и звонил, как плохо припасенные рыцарские доспехи, его можно было услышать в нескольких шагах. даже те, кто его замечал, только переворачивались на вторая сторона. Сон перед боем как маленькая жизнь, которую хочется прожить до конца Черная Корова примостилась у Болбочана.

Саша Бедный спал сидя, оперши раненую голову на стену. Кебап, словно каменный истукан, застыл у входа. И только тогда, рассматривая великана, Талавир заметил отсутствие Ниязи и Геры Серова.

Он вышел за дверь и с беспокойством огляделся.

— Ниязи? — Талавир обошел барак.

Он уже жалел, что не убил Геру Серова. От старика можно было ожидать любого подвоха.

«Может, Гера потащил малыша к Матери Ветров? — Талавир посмотрел на соединительную будку. — Зачем Кебап вообще его привел?»

От барака, куда загнали тулпаров, донеслись чуть слышные голоса. Талавир подошел ближе и едва не бросился защищать Ниязи. Мальчик по-собачьи сидел на полу, рядом застыл прежний бей. С его спины отвратительным мешком нависала тень мертвой дочери. В бараке Талавир ее не видел. В слабых огнях Матери Ветров и в свете суерного купола призрак казался более чем реальным. Отвратительное морщинистое личико всматривалось в Нияз. Талавир подошел ближе и понял, что мальчик-лисенок поет ей колыбельную.

Когда прозвучали последние слова, мертвая дочь Геры Серова тихо прошелестила: «Именно и песня», а потом растворилась, как утренний туман, а старик упал на землю. Талавир потянулся, чтобы проверить пульс.

— Он заснул, — прошептал Ниязи. — Я хотел помочь, как-то его успокоить. Его отправил мой дед. Еще до того, как Ак-Шеих накрыла буря.

— Зачем? — Талавир удивленно застыл над распростертым телом.

Ниязи опустил голову.

— Дед никогда не открывал своих мыслей. Всегда лез в чужие головы, заставлял выполнять приказы, но сам ничего не рассказывал.

— Ты думаешь, твой дед отправил Геру Серова в Гавен Белокун? — Талавир легонько пнул Серова, тот беспокойно застонал, но не проснулся.

Оба понимали, что на самом деле спросил Талавир: «Служил ли твой дед Старшим Братьям?».

— Говорю же: не знаю. Бекир злится на своего отца, потому что оказался не таким, как он думал. Но ведь Бекир его даже никогда не видел! Я прожил с дедом всю жизнь. И тоже, как оказывается, его не знал — в предрассветной тишине шепот Ниязи прозвучал слишком громко. — Гера — жертва. Вот, — мальчик отвернул куртку.

Даже в скупом свете Талавир увидел линии татуировки, что украшало кожу старика — схематическое изображение Бога Вспышек. От конечностей и головы человечка отходили лучи.

— Гера — дар Богу Вспышек?

Ниязи едва заметно кивнул.

Талавир подумал, что в действиях Азиза-бабы есть своя логика. Старик решил отдать Мамаю того, кто когда-то убил его отца. Возможно, он надеялся успокоить Дешт. Хотя как можно обуздать Бога?

— А что значит твоя песня? — Мелодия показалась Талавиру немного знакомой, словно он уже где-то ее слышал.

— Мой прощальный подарок, — в глазах Ниязи появились слезы.

— Ты все правильно сделал. — Талавир обнял мальчика-лисенка. Ему нечем было его утешить. Азиз-баба отдал Рябову джадалу, соврал о Золотой Колыбели, подверг детей на смертельную опасность, а теперь пригнал сумасшедшего Серова в жертву Богу. Если у Азиза-бабы и была цель, что это оправдывала, Талавир никогда ее не понял бы. Жизнь — слишком большая ценность, чтобы быть разменной монетой. Мальчик это понял. — Геру лучше отвести в барак.

Здесь холодно. — Талавир приподнял старика. Ниязи попытался помочь, но Бэй был втрое больше его.

— Я все равно по ним скучаю. — Ниязи наклонился, чтобы подобрать фуражку бея, хотя на самом деле он прятал глаза.

— Это нормально. Он твой дед. Но что бы ни начудил Азиз-баба, ты за это не отвечаешь. Ты другой. Понимаешь? Черную Корову я не убедию, но когда завтра все пойдет кувырком, забирай кого сможешь и бегите. Учредите новое Ак-Шеих или что-нибудь другое.

Ниази молча кивнул. Оба сделали вид, что поверили друг другу. Ниязи — что у них будет шанс убежать. Талавир — что дети им воспользуются. Он дал мальчику-лисенку зайти в барак, подождал несколько мгновений. Не хотелось, чтобы Ниязи услышал его бормотание. Соседство Амаги или яд Тарга наполнили душу Талавира просившейся наружу желчью.

«Проклятый Дешт, проклятые Старшие Братья, проклятый Азиз-баба и все взрослые, заставляющие детей нести свои тяжести. Пусть вас отнимут призраки Шейх-Эли и все демоны этого мертвого места. Как уже забрали проклятую Золотую Колыбель с чертовым Мамаем». Талавир поправил сонного Геру, который едва не сполз с его плеча, и вдруг ему стало смешно. Бэй ненавидел Мамая. Но не из-за Вспышки и превращения Киммерика в Дешт. Гера боялся, что Мамай заберет у него дом, который не принадлежал ни одному из них.

Дом постоянно переходил из рук в руки, чтобы в конце концов провалиться в бездну.

— Вставай, засоленный, собственную смерть проспишь. — Над Талавиром оскалил зубы голый по пояс армиец. Зубы у него были по всему лицу.

Грудь покрывала рисунки.

Остальные воины продолжали наносить друг другу на кожу изображения Бога Вспышек и другие ритуальные знаки. Барак стал взбудораженным муравейником.

— Как ты первый гимн проспал, соленое мясо? Горлопанило, будто Станцию резали, — улыбнулся Болбочан. — Должны выходить. Неожиданная атака — ключ к победе.

— Поэтому вы обрисовались жертвенными знаками?

Рисунки на телах армейцев свидетельствовали, что они не собирались возвращаться с поля боя. А Талавир все же верил, что победитель — это оставшийся в живых.

— А я думал, что Старшие Братья не боятся смерти, потому что верят в Колесо Поединка.

«Колесо Поединка? Яйцо муравьи между ногами у того неудобства. Сегодня день твоей смерти, купо старья. И его тоже. И всех, кто здесь есть!» — закричала Амага.

«Какой там гимн, когда в твоей голове постоянно взывает ведьма?» — подумал Талавир.

— Не унывай, засоленный. Грифоны прилетели. Точнее, синекожа пролепетала, что они появятся в нужный момент. Или что-нибудь такое. Разве ее поймешь, — отрубил Болбочан, втирая краску в кожу.

Бей армейцев пропустил вперед женщину. К Талавиру сверкнули знакомые фиолетовые глаза.

— Сельям, — поздоровалась Гуль.

— Вы убежали от Албасты? — не поверил Талавир своим глазам.

— Гуль-гуль, — словно птица, замахала руками женщина.

Талавир не мог расспросить, что же подразумевает Гуль, кто должен проснуться?

Болбочан скомандовал выходить. Перед бараком уже выстроились тулпары, на которых чернели жертвенные метки.

На первого посадили полуобморочного Шейтана. К другому привязали труп Сахана Немного и убитых Старших Братьев. Возглавил отряд покрытый зубами армиец, который его разбудил. Мертвые, смертники и два десятка животных должны были сымитировать наступление.

Талавир поймал затуманенный взгляд Шейтана и отсалютовал: "Буа-ах!"

Акинджий кивнул. Раздался свист Болбочана. "За Джина!" — прохрипел краснокожий и помчался в наступление. Остальные спрятались за бараками.

Накануне, когда они с Болбочаном обсуждали детали наступления, Талавир не особо поверил в его успех, но жертвенный задор армейцев вдохновлял.

Тулпары запрыгали гнилыми болотами. Смертники не выбирали дорогу.

Они выкрикивали "буа-ах!" и гнали животных, засевая все вокруг бомбами с атеш-травой. Земля затряслась. Талавиру казалось, что они неправильно рассчитали и Мать Ветров не отреагирует. В конце концов, кто он теперь для них — урод, предатель, не выполнивший задание? А потом на землю упали первые ракеты. Они разорвали почву. Воздух наполнился обломками породы и ядовитым дождем. Талавир увидел, как вздрогнул и рухнул на стременах мужчина с каменной кожей. Под чудовищем в глуповатой голубой шапочке зашпортался тулпар. Оба шлепнулись в ядовитую воду. Шейтана прошило обломками. Его тулпар истекал кровью, питался и задыхался, но упрямо двигался к Станции. Прицельная ракета завершила дело. Шейтан вместе с тулпаром превратились в кровавое облако. Наконец над задымленным полем воцарилась тишина. Атака захлебнулась. Но уроды сделали свое дело. Гнившие болота снова загорелись.

От Станции отделились два коптера. Белокун решил, что можно спускать десант в полную зачистку и начинать поиски Талавира. А значит все шло по плану.

Талавир натянул респиратор и залез на своего грифона. Рядом устроилась Черная Корова. Амага разродилась грязной бранью и вынужденно спряталась.

Рядом выстроились другие птицевы, которых привела Гуль.

Болбочану выпала честь сесть на короля грифонов. Еще на двух птицеводов рядом с воспитанницами Албасты устроились Сейдамет и Саша Бедный.

У него закололо в груди, словно там проросла суерная колючка.

— А что, если мой сон ненастоящий, что, если мы не знаем способа сбить Матерь Ветров?

«Тогда вы умрете еще быстрее, чем думаете, мелкие самоуверенные неудачники!»

— расхохоталась в его голове Амага. Талавир подумал, что ведьма, как никогда, права, а потом наклонился к Черной Корове. Времени на колебания не осталось. Вот-вот должен был начаться последний бой.

— Тогда мы найдем другое решение. Мать ветров окажется на земле. А Бекир и Ма — на свободе. — И прежде чем Черная Корова нашлась с ответом, Талавир прокричал: — Улетели!