ФИЛИСТЕР (Один на троих)

Глава 22

Домой шел с покупками. Открыл входную дверь, вошел в коридор, освещенный слабой лампочкой, подошел к собственной двери, достал ключ.

И тут меня схватили сзади за локти.

Реакция была мгновенной. Все же один из моих составляющих служил в горячих точках.

И уже потом при свете открывшихся дверей и более яркой лампы коридора я увидел на пыльном полу, который мне мыть по графику завтра, двух сотрудников милиции. Оба были в расстегнутых шинелях, один — пожилой сержант, второй в чине старшего лейтенанта.

Да что ж мне так не везет. Ну не хочет меня принимать эта реальность!

Я открыл дверь, вошел, нашарил слева выключатель. Повернулся к сотрудникам и сделал приглашающий жест рукой:

— Проходите. И не обижайтесь, я недавно дембельнулся, в горячих точках служил — нервы совсем никудышные. Да еще ранение… — Я снял дубленку и остался в гимнастерке. — А дубленку за чеки купил, нам там выдавали. За три с половиной года скопилось…

Вроде совсем мало сказал, а все понятно жителям этого времени. И что не мажор или торгаш, способный купить на барахолке дубленку. И что не со зла бросил на пол мужиков. И что нервы расшатаны, раз на груди знак тяжелого ранения. И что герой — коих нынче редко встретишь так просто. Те, кто с Отечественной, поумирали. А молодежь редко столь высокую награду получает в это «мирное» время.

Ребята, я как раз коньячок прикупил. Говорят — хороший. И закуска есть, пирожки еще теплые.

Милиционеры отказываться не стали. Да и любопытно им. Скинули шинели, расселись. Я вынул из серванта бокалы, достал купленный коньяк (дорогой, по 24 рубля за бутылку. Я своей обобщенной памятью ощущал его вкус — Несмотря на высокую крепость в пределах 50%. аромат был прекрасен, слегка резковат, но эта резкость подчеркивала ноты восточных сухофруктов, чуть более «вялым» был оттенок лесных орехов).

Выпили. Мужики — залпом, я — смакуя. Каждый глоток давал ощущение тепла в области груди, а во рту оставалось терпко-фруктовое послевкусие с полутонами инжира, сливы, кислой вишни и немного дуба.

— Вот попробуйте, как я во рту подержать, — сказал я, разливая по-новой. — Меня полковник научил. Французский. Там мы чинами не особо считались…

Уважение в глазах милиции прибавилось. Но держать во рту коньяк они не решились. Выпили залпом, взяли по пирожку и вышли со словами:

— Мы ваших соседей заругаем, чтоб они больше не доставали. Ишь набросились на новенького, лярвы.

Видать, со времен Булгакова отношения жильцов коммунальных трущоб не слишком изменились.

Я не стал продолжать знакомство с, редким в будущем, коньяком. И есть не хотелось. Поэтому, пренебрегая маленьким холодильником «Саратов-2», вывесил за окно сумку с продуктами, застелил купленным бельем кровать, сменил наволочку на подушке и завалился спать.

Ну как спать, расслабиться. Как привык.

И немного помедитировать, разложить мысли в некоем порядке.

Итак, что мы имеем? Тело бывшего детдомовца и бывшего солдата, видевшего многие темные стороны человеческого муравейника. Могущего бить и убивать. Не слишком грамотного, далекого от культуры, эмоционально озлобленного и устойчивого.

Сознание эстета-ветеринара. Наверное хорошего, но не ставшего (или не захотевшего стать) врачом. Привыкшего к комфорту, удобствам, культурному досугу.

Мое сознание. Филистера, добившегося желаемого комфорта только после пятидесяти. Да и то не в России, а в Израиле. Несомненно человека творческого, не без способностей. Тоже познавшего темные стороны жизни. И получившего вместе с ветеринаром второй шанс! А у боксера шанс так и остался первым…

Так что же мы хотим?

Одна треть хочет развлекаться, благо деньги пока есть.

Две трети хотят спокойствия.

Это только в фантастических романах, где-нибудь на автор.ру (будет такой сайт), попаданцы в молодое тело сразу начинают думать о бабах; безостановочно петь чужие песни и цитировать чужие стихи; фонтанировать техническими идеями и перестраивать мир; советовать Сталину (Ивану Грозному, Александру Третьему, Брежневу, Берия, Публию Назону…), как правильно жить и всячески вмешиваться в современность. Забывая о том, что '…ясновидцев — впрочем, как и очевидцев —

Во все века сжигали люди на кострах'[1].

Впрочем о бабах я думаю. Особенно по утрам!

Ну и утро, которое началось как обычно — в четыре (не надо было ложиться раньше двенадцати) подтвердило: о бабах мое тело думает напряженно. В туалете, как и в ванной очередей не было, так что мое раннее вставание было полезным в условиях коммуналки. Правда на легкий шум мной создаваемый за какой-то дверью чертыхнулись недовольно. Туалет, несмотря на архаичность особых проблем не вызвал, за исключением двух факторов. Во-первых я не озаботился деревянной сидушкой (тут у каждого своя) и пришлось садиться прямо на фаянс унитаза. Во-вторых надо было заранее подкупить туалетной бумаги. Тут в ящичке торчали только листики порванной на куски газеты. «Известия», судя по заголовкам. Говорящие, не бесцветные, как в «Правде». Больше при тусклой лампочке под высоким потолком прочитать было невозможно.

Ну а в ванне пришлось зажигать колонку и ждать нагрева воды. И конечно я забыл купит мыло и зубную щетку. Коньяк купить не забыл, а вот щетку… Помылся так, без мыла. И, завернувшись в полотенце, прошествовал в свою квартиру.

Известие в туалетном ящичке напомнило мне о том, что в Москве никто моего нового адреса не знает.

Я уже знал, что с общего телефона в коридоре позвонить по межгороду нельзя — надо специально заказывать разговор на почте. И мне нужно было сообщить французской коллеге и главреду газеты о том, что я в Питере. (Никак не научусь называть город Ленинградом, но в этой реальности бренд Ленина раскручен до предела!). Почта вряд ли открывалась в шесть утра, так что я перекусил остатками вечерней трапезы и запил березовым соком. Вернее тем, что местная торговля выдавала за сок берез.

Я вырос в Сибири и знаю, что он похож по цвету на некачественный, мутный самогон. В то время как советский сок в банках был прозрачным с еле заметной желтизной. Натуральный сок имеет «свежий» вкус и легкий запах спиленного дерева, а магазинный — сладкий с кислинкой. Проще говоря, человек, хотя бы раз пивший настоящий березовый сок из трубочки, вставленной в ствол дерева, никогда не перепутает его с суррогатом, продаваемым в стеклянной таре.

Вероятнее всего, в банках было очень незначительное содержание натурального сока, вода, сахар и лимонная кислота. Яблочный тоже вызывал недоверие, зато томатный (успел попробовать) на голову превосходил тот, что я покупал в картонных пакетах в 2000 годах.

Вот так я промаялся до восьми, немного развлекшись диалогом с «тетей Зиной», которая не преминула сделать мне выговор за раннею побудку и влажные полы в ванной:

— Ты, милок, ежели с петухами встаешь, то потише по коридору вышагивай, да и полы за собой в ванной вытирай.

— Я вытер, тетя Зина.

— Какая я тебе тетя! Я для тебя Зинаида Федоровна. Племянник ещё нашелся! Плохо вытер. Я домашние тапочки намочила из-за тебя.

В комнату я её не пустил, разговор шел в коридоре у моих дверей. И я не сомневался, что слушают его все жильцы. Так что решил не обострять, хотя одна треть так и мечтала дать бабе леща по толстой заднице.

— Извините, Зинаида Федоровна, в следующий раз буду лучше вытирать.

На улице, выйдя на площадь, оглядев частых прохожих и редкие машины, не заметив среди них вожделенные такси. Почапал пешком, так как в местном транспорте ориентировался пока плохо. Дочапал до Исаакия, а там до Почтамта уже рядом.

Почему-то в сером, зимнем Ленинграде мне остро вспомнились записки Бунина из книги: «Окаянные дни», которую издали уже после отмены СССР.

' …Невский был затоплен серой толпой, солдатней в шинелях внакидку, неработающими рабочими, гулящей прислугой и всякими ярыгами, торговавшими с лотков и папиросами, и красными бантами, и похабными карточками, и сластями, и всем, чего просишь. А на тротуарах был сор, шелуха подсолнухов, а на мостовой лежал навозный лед, были горбы и ухабы. И на полпути извозчик неожиданно сказал мне то, что тогда говорили уже многие мужики с бородами:

— Теперь народ, как скотина без пастуха, все перегадит и самого себя погубит.

Я спросил:

— Так что же делать?

— Делать? — сказал он. — Делать теперь нечего. Теперь шабаш. Теперь правительства нету. [ 2]'

Конечно, из солдат на Невском был лишь я — один, но люди, спешащие по делам, в морозном и туманном воздухе производили жалкое впечатление. Давил контраст с 2020 годами. Как быстро мы привыкаем к ярким и свободным одеждам, наглой, но пышущей огнями рекламе, обилию таксистов и беззаботным толпам!

На главном почтамте, несмотря на раннее утро, уже были очереди. Отстояв, я послал две телеграммы: в гостиницу «Националь» француской гостье и на имя главреда 'Известий. Ну а потом перешел к междугородним телефонам и попытался дозвониться. Для автоматической связи у меня не было мелочи, да и не знал я номера. А вот на кассе мне помогли и через десять минут объявили:

— Товарищ Верт, Москва гостиница «Националь» на проводе.

Я допускал, что телефон в номере моей новой знакомой имеется. И не ошибся. Достаточно было сказать, что мне нужна корреспондент из Франции по имени Жаклин, как меня соединили.

— Жаклин, это я — твой новый знакомый, любитель Бодлера… (Jacqueline, je suis votre nouvelle connaissance, l’amant de Baudler…)

Договорились, что она закончит дела в Москве и вылетит ко мне. Дал ей свой телефон в коммуналке, но попросил сообщит о приезде телеграммой:

— Urgent. Lightning. Nécessairement. Je vais rencontrer… (Срочный. Молния,. Обязательно. Я встречу…)

Осталось связаться с газетой, но тут получился облом (не знаю, есть ли в нынешнем сленге этот термин). Редактором там был никакой не Аджубей. Как я сам не догадался, ведь у власти не Хрущев, а бровеносец Брежнев. Тот самый, который говорил:

— К чему эти церемонии? Зовите меня просто — Ильич!

Тем ни менее секретарь записала мои координаты и сказала, что мои материалы главному понравились и со мной свяжутся…

[1] Владимир Высоцкий — Песня о вещей Кассандре

[2] И. Бунин. «Окаянные дни».