ФИЛИСТЕР (Один на троих)

Глава 26

И вот, наконец, наступило время ехать на вокзал.

А на вокзале

а на вокзале…

Меня там ангелы ласкали.

Шутки шутками, но действительно встретили двое патрульных. И я очередной раз поругал себя за дубленку. Пояснил, что встречаю и показал телеграмму.

— Иностранку?

— Ну да, из Франции, корреспондент коммунистической газеты.

— Ну тогда ладно…

Но на обратном пути меня уже вместе с Жаклин встретил улыбчивый человек неопределенного возраста и неопределенной внешности, в такой же, как у меня, дубленке, спросивший:

— А не позволите ли посмотреть ваши документы?

Это было формально. И непонятно — то ли комитетчики подчеркивают свое внимание ко мне, то ли как бы предупреждают иностранку.

А мне попо непонятной ассоциации вспомнились посмертные Гумилева. Когда третьего августа 1921 года в своей квартире его вдруг арестовали, он находился в расцвете своего творчества — выпустил свою лучшую книгу «Огненный столп», начал писать грандиозную космогоническую поэму, которая так и называется — «Поэма Начала», занял пост председателя Петроградского отделения Всероссийского союза поэтов (сместив Блока).

После ареста Гумилева больше никто никогда не видел. Кроме разве что чекистов, которые его допрашивали. И солдат, которые расстреливали.

В час вечерний, в час заката

Каравеллою крылатой

Проплывает Петроград…

И горит на рдяном диске

Ангел твой на обелиске,

Словно солнца младший брат.

Я не трушу, я спокоен,

Я — поэт, моряк и воин,

Не поддамся палачу.

Пусть клеймит клеймом позорным —

Знаю, сгустком крови черным

За свободу я плачу.

Но за стих и за отвагу,

За сонеты и за шпагу —

Знаю — город гордый мой

В час вечерний, в час заката

Каравеллою крылатой

Отвезет меня домой.

В камере, где пребывал великий человек перед смертью на стене было нацарапано: «Господи, прости мои прегрешения, иду в последний путь. Н. Гумилев».

Как же я оказывается ненавидел этих псевдо-коммунистов и их верных псов из КГБ! Серость, захватившая власть и уничтожающая всех, кто выше их по развитию. Запад тоже не подарок, но в диктаторских — однопартийных государствах истребление интеллектуалов поставлено на поток.

Видимо в моих глазах промелькнули отголоски мыслей, так что комитетчик вторично исследовал мой паспорт с временной пропиской и заметил:

— Прописка через месяц истекает, не забудьте продлить. И повторите — зачем в прибыли в наш город-Герой?

— Дембельнулся. Хотел развеяться, побывать в центральных городах нашей великой родины. Вот в Москве побывал, в Ленинграде сейчас. А завтра возможно в Киев съезжу или в Ташкент.

— Ce qu’il dit? (Что он говорит?) — спросила Жаклин.

— Nous avons un lien apaisé avec les étrangers, beaucoup. (У нас не одобряют связь с иностранцами).

— О чем она говорит? — настороженно спросил «незаметный человечек».

— Удивляется, говорит что во время войны так полицейские проверяли прохожих.

— Что она может помнить о войне, соплячка!

— Ей мама рассказывала, — нашелся я.

На этом допрос прекратился и мы смогли взять, наконец, такси и отбыть в мое временное пристанище. Вводя Жаклин в коммуналку я трижды успел наругать себя и Ветеринара с Боксером за поспешность. И за то, что поленился снять отдельную квартиру!

Тем ни менее, Жаклин носом вертеть не стала, губки кривить тоже. А спокойно сняла пальтишко, шапочку и уселась за стол, который был накрыт и ждал гостей.

Днем я расстарался, набрал всякого. На рынок сходил, в ресторане по двойной цене отоварился.

Не то, чтоб девушку удивили наши отечественные деликатесы, скорей — позабавили. Те мни менее и буженинку попробовала, и шпротину скушала, и икоркой ломтик хлеба намазала. В мое время (2020 год) на черную икру я так равнодушно не смотрел бы, а нынче — обыденность. Всплыло воспоминание: на стипендию брали 1 кг черной икры за 4.50, рислинга бутылок 5 (тогда 94 копейки), белого хлеба, и устраивали пир. Но опять же на любителя.

(Если в 60-е годы деликатес не пользовался большим спросом, то позднее икра становилась все популярнее: ее добавляли в праздничные продуктовые наборы и даже в пайки военных, использовали в медицинских целях для лечения детей и повышения уровня гемоглобина в крови. Несмотря на то, что деликатес был доступнее, чем раньше, найти его на прилавках с каждым годом было все сложнее. К концу 80-х годов деликатес, как и другие продукты, был в дефиците. Повышался спрос, объемы производства не росли, а самые предприимчивые советские граждане вывозили продукт за рубеж для перепродажи.[1])

Я немного смущался. Ну надо же — старый циник, имевший в жизни невообразимое число увлечений, а тут — смущение. Или это Боксер в глубине сознания застеснялся? А вот Ветеринар себя не проявлял. Может он гомик?

Почувствовав некое напряжение, Жаклин рассказала о своем кавалере:

— Он простым летчиком работает. На грузовых самолетах внутри страны. Он высокий и спортивный. Мы с ним уже полгода встречаемся.

— Это ты к тому, что мне не на что рассчитывать?

— Нет, почему. Ну да, все сложно.

Очень своеобразно прозвучало русское построение фразы на её родном языке: «Ну Eh bien, oui, tout est compliqué», коряво.

— А зачем ты скрываешь знание русского? — спросил я в лоб.

— Ну да, все сложно, — ответила она лукаво. — У меня мама из Пскова. Но ты же сам хотел быть обманутым.

«И какая-то общая звериная тоска плеща вылилась из меня и расплылась в шелесте»[2].

— Не надо было, сказал я тускло. Давай я себе постелю тут, а ты на кровать ложись.

Тогда, когда любовей с нами нет,

тогда, когда от холода горбат,

достань из чемодана пистолет,

достань и заложи его в ломбард.

Купи на эти деньги патефон

И где-нибудь на свете потанцуй…[3]

Интересно, Бродский уже написал это стихотворение или еще нет? А ведь скоро — в марте этого года умрет великая Ахматова[4]. Надо хоть повидаться!

— Послушай, дорогая. Я все понимаю. Понимаю, насколько для журналиста важно знать о чем думает собеседник, как помогает в этом «незнание» языка и какие выигрыши ты имеешь от этого притворства. Но мы то с тобой иначе строили отношения… Вот лучше давай завтра сходим к величайшей поэтессе нашего времени — к Анне Ахматовой. Конечно, если комитетчики не остановят. Тронуть ее они не решаются, уж очень знаменита, но недопустить к ней зарубежного журналиста попытаются!

— А разве секса не будет? Она сказала это по-французски: L’amour couvre toutes les fautes. — Любовь покрывает все грехи.

Извини, у русских не принято в первые дни знакомства тащить девушку в постель. К тому же у тебя есть любимый как-то неловко перед ним.

Ночью мне привиделось, как я насилую девушку. Очнулся в поту. Не иначе — Боксер воспылал похотью. Попытался заснуть и совершенно неожиданно, мечтая о близости с красивой женщиной, испытал к ней отвращение. У нее же спереди висят жировые утолщение из которых может выделяться молоко — фу, какая мерзость! А бедра, безволосая грудь с этими… тьфу, как противно!

«Ах ты!.. — беззвучно выругался я на Ветеринара! — Ах ты, грязный содомит!»

В сознании проклюнулось робкое смущение, но при поддержке Боксера мы этого гомика задавили.

Утро наступило, как проклятье — не выспался, издергался. Да и бабу хотелось… Ну — сам дурак!

Сходил в туалет (благо встал раньше всех и очереди не было), снял напряжение привычным для солдата способом. Попросил тетю Зину, чтоб французскую гостю пустили мыться без очереди. И без того её визит вызвал у соседей нездоровое оживление. Хотя мужики даже возгордились, что солдатик аж саму француженку к себе затащил. Накрыл легкий завтрак.

Жаклин встала с легкостью бабочки. Причепурилась в ванной и с аппетитом позавтракала. Вчерашняя размолвка не оставила и следа. Так что для начала мы поехали в Союз писателей на Шпалерную. Я уже знал, что в 1964 году после смещения Никиты Хрущева относительно либеральное крыло Ленинградского отделения Союза писателей тоже произвело переворот. В январе 1965 года руководить союзом стали Даниил Гранин и Михаил Дудин.

Это уже в конце оттепели к руководству Ленинградским отделением Союза писателей придет верный слуга партии Олег Шестинский, знаменитый своей строчкой: «У поэта Шестинского была такая строчка: „Она нахмурила свой узенький лобок“»[5].

А сейчас та самая — благословенная Оттепель.

Мы вызвали по телефону в коридоре такси и спустились на улицу.

— Ты знаешь, — сказал я, — Евгений Шварц, заставший писательскую организацию еще в сталинское время, в 1950-х характеризовал ее так: 'Наше отделение союза похоже на Азовское море или Меотийское болото, как называли его древние. При небольшой величине, отличается оно сильными бурями, а в тихие дни идет незримое глазу болотоподобное человекоубийство. Не в переносном, а в прямом смысле. Физически, правда, не приканчивают, но подготовка к этому акту проводится со всей бессовестностью, со всей озлобленностью, на какую способны неудачники.

— А кто такой Евгений Шварц? — спросила девушка.

И у меня сразу пропала охота делиться мыслями.

[1]

Вылов осетровых из мест естественного обитания, в основном браконьерский, привел к резкому сокращению популяции и поставил вид под угрозу вымирания. Именно поэтому уже в XXI веке в России законно запретили коммерческий вылов осетровых в естественной среде.

[2] Это строки из стихотворения В. В. Маяковского «Хорошее отношение к лошадям»

[3] И. Бродский, 1961 г.

[4] Вечером 5 марта 1966 года Ленинград потрясла кончина Анны Ахматовой.

[5] Довлатов