ФИЛИСТЕР (Один на троих)

Глава 43

Под утро второй ночи сон повторился. И именно с того места, с которого прервался.

Серый рассвет никак не мог пробиться на Столярный переулок. Баня краснела в неоновых просветах фонарей, иномарки отдыхали у тротуаров, как совершенные хищники. Еще недавно я не имел сигаретки, а ночевка в подъезде представлялась мне идеалом.

Мы остановились напротив педучилище, в стороне от бани. Там, где и стоял в прошлый раз несчастный киллер, которому я по нелепой случайности засадил пулю в легкие.

Тело второй моей жертвы уже убрали. Несомненно, он был не единственным наблюдателем. Кто же будет наблюдать за мной? Ни этот ли, буденовец⁈

Мы заглушили мотор. Вихлявый беспрерывно болтал, но я не прислушивался. Я старательно прикладывался к бутылке, пытаясь думать. Безмятежное пребывание бомжом основательно отучило меня от этой процедуры.

Двери бани то и дело открывались, выкладывая на тусклый асфальт сияющие полотнища света. Владельцы лакированных зверей иностранного производства завершали ночь утех.

— Его машина вон там. Джип «форд». Скоро он должен выйти. Он обычно в это время уходит. И несколько часов отсыпается. Адрес записать или так запомните?

Я покосился на вихлявого. Не сказать, как раздражал он меня. Особенно его усы.

— Вот, вот. Выходит. Два охранника с ним, третий открывает машину.

Моя потенциальная жертва отличалась мелкой конституцией. Этакий подросток в дорогом пальто до пят. Лицо его я толком разглядеть не мог. Интересно, как собирался его грохнуть мой предшественник, если ручка с фонариком подразумевают близкий контакт. Вряд ли они могут стрелять на таком расстоянии? По крайней мере, убойно. Или у него было что-то более основательное.

— Ну все, я вас оставляю. Адрес повторить?

Вот чего я не ожидал. Как оставляет? Какой адрес?

— Повтори, — сказал я.

— Калашниковский проезд семь. Там домик всего на две квартиры. Не забудьте, что время у вас не много. Чао.

Буденовец вывинтился из машины и, словно призрак, растворился в полумраке.

Зрение у меня последнее время пошаливает. Но слух еще со времен службы радистом прекрасный. Я слышал в открытое окошко его чавкающие по слякоти шаги, потом хлопнула дверца. На ту сторону он не переходил, по эту сторону находится всего три машины. Скорей всего он в третьей. Да ему, наверное, и не нужно скрываться. Скорее всего, эти наблюдатели предусмотрены договором? Впрочем, откуда мне знать. Мне избавиться от него надо.

Я продолжал сидеть на месте пассажира, остро понимая, что следует вылезти на улицу. В моем бродяжьем облике находиться в дорогой машине просто опасно. Тем более, что наблюдается некое оживление, разъезжается народец.

Я все высматривал третью машину с буденовцем, поэтому не заметил подошедшего и напугался до икоты.

_Эй, болезненный, — сказал некто в форме гражданской авиации и потряс меня за плечо, — хорош дрыхнуть, работать надо!

Я открыл глаза и обнаружил у кровати надоевшего куратора из Конторы.

— Ах чтоб тебя, — сказал я в сердцах, — такой сон прервал!

— Про сны — это к психиатру. А у нас к тебе срочное задание.

— Так я же еще больной. И ходить плохо могу, голова кружиться.

— Все учтено. Объект в соседней палате. Так что только алиби себе организуй. Если какие приспособы нужны, то я принесу, но желательно, чтоб и намеков не было на принудительную смерть. Вот ампула от состава которой сердце враз остановиться. Достаточно добавитьчай. Но приемы остаются за вами, мы не навязываем способ.

— Ладно, ампула меня устроит. Иди уже…

Я закрыл глаза, надеясь вернуться в сон, но пробуждение оказалось слишком возбуждающим. Так что встал с кровати и поплелся к умывальнику. Благо, он находился за дверью, примыкая к палате.

Поплескал в лицо, стараясь не намочить повязку на голове, вернулся в палату и нажал кнопку вызова сестры — чаю захотелось. Питание тут было четырехразовое, включая полдник, но чай с булочками можно было заказать в любой момент. Медсестрам за это доплачивали, да и больные не скупились на чаевые. Благо, тут бедных больных не бывало! Впрочем, еду можно было заказывать и с ресторана, но лишь тем, кто не находился на диет-столе. Меня в еде не ограничивали, а булочки московские с маковой присыпкой и вишневой начинкой были очень вкусные.

О моральной стороне убийства я как-то не задумывался. Мораль — это к религиозным, а в реальном мире все относительно. Для нас кажется кощунством убивать собак, а в Китая поедание собачьего мяса является процветающей индустрией. И не только в Китае… В Африке жизнь ребенка стоит 10 долларов (именно в такой сумме оплачивается детский труд). А в Мексике количество беспризорных детей превышает тех, кто живет в семье. Все относительно, а о морали — к верующим: они надеются в посмертное существование.

Я как-то в прежней (будущей) жизни бывал в гостях у баптистов. Потом стихи написал об этой встрече:

Божий ужин

Собрались простые люди

Что б попеть и чай попить,

Что б нарезать торт на блюде,

Чтобы Б-га освятить.

Были песни под гитару,

Были чьи-то шепотки,

Чай был крепкий, с пылу-жару,

И все было по-людски.

Собрались простые люди,

Встретить вместе что б шабат,

Что б нарезать торт на блюде,

Обсудить Христа догмат…

Было свЕтло и пристойно,

Пели люди очень стройно,

Как умели пели люди,

О Христе, об абсолюте…

Ну так вот, не смотря на приятность визита я больше их собрания не посещал. Чуждо мне все это, как чужды коммунисты, вещающие об идеалах коммунистического общества, но гробящих в тюрьмах и психушках сотни тысяч инакомыслящих!

Так что я не столько о факте убийства думал, сколько о технических деталях. Как познакомиться и в совместном чаепитие (любом питие) всыпать яд. Или не знакомиться, а подстеречь медсестру с едой для этого больного. Второй вариант выглядел предпочтительней ибо не светил мою личность. Что немало важно при расследовании. А что расследование будет я не сомневался. В этой больнице простые люди только в обслуживающем персонале, да и то — низшего звена. Все остальные — люди проверенные.

Вышел в вестибюль, попытался заглянуть в палату жертвы. Ну как попытался — заглянул, с понтом ошибся дверью. Лицо будущего покойника показалось знакомым. Пошел к себе, напрягая мозг. Прилег поверх одеяла, прикрыл глаза. И всплыла в памяти доска на Кремлевской стене!

Арвид Янович Пельше оставался «на плаву» при любой власти в СССР. В 1961 году, при Хрущёве, он даже стал членом ЦК КПСС, а с 1966-го — Политбюро. В 1962 году, когда осуждали «группу Молотова — Каганович», он тут же присоединился к большинству и назвал критикуемых «обанкротившимися отступниками», которых следует «выбросить, как мусор из партийного дома». В 1966 году, когда в США были опубликованы воспоминания Хрущёва, тот вызывал его для дачи объяснений. До 1967 году он руководил так называемой «комиссией Пельше», которая расследовала смерть Кирова. Членом Политбюро Пельше оставался до самой своей смерти в 1983 году. В те времена он был одним из немногих представителей неславянских народностей в высших партийных органах Советского Союза. В 1979 году он вместе с другими товарищами завизировал постановление Политбюро о вводе советских войск в Афганистан. Пельше также называют руководителем «советской инквизиции» — то есть Комитета партийного контроля.

Убью, падлу. С радостью!

«Постой, — завопило сознание, — тебя и самого за такого жирного гуся замочат тот час. Надо какую-то альтернативу найти…»

Но никакой альтернативы на ум не приходило. Я оказался в тупике!