ФИЛИСТЕР (Один на троих)

Глава 27

Но перед входом в Союз Марсель все же попросила меня попритворяться перевозчиком.

Нас проводили к Самому Главному. Гранин — сын приказчика и вечный политрук в душе. Не без таланта. Но обречены на провал попытки общественного мнения приписать моральный авторитет выходцам из советской партийной номенклатуры. К ней может быть отнесён и Даниил Гранин, который являлся руководителем Ленинградского отделения Союза писателей РСФСР, народным депутатом СССР, членом бюро Ленинградского обкома КПСС и Героем Социалистического труда. И которому в будущем поставят памятник…

Я вспомнил, что писали о нем после этого: «Гранин активно участвовал в литпроцессе с конца 1940-х гг., в частности, в бурных событиях в ленинградской писательской организации в первой половине 1960-х гг. (последствия 'дела Бродского»), и прошёл путь, который в советский период был путём конформиста, маскировавшегося под автора проблемной прозы, характерными примерами которой является схематичный и глубоко советский роман «Иду на грозу» (1962), а позже — «Картина» (1980). Не случайно Б. И. Бурсов назвал Гранина «ухудшенным вариантом Юрия Трифонова».

За исключением раннего «оттепельного» рассказа «Собственное мнение» (1956), выдающегося для периода соцреализма, который подвергся резкой критике, Гранин выглядит очень средним советским (причём глубоко и расчётливо советским) писателем, достигшим высот в основном по административно-официозной линии.'

И параллельно вспомнил стих, который написал перед смертью, за несколько дней до… Я как раз осваивал интересный Искусственный Интеллект — suno.com, который на темы и на стихи писал музыку и песни. Вот и вставил туда. Поучилась меланхоличная песня про старость, которая на Ю-тубе запросто набрала пару тысяч лайков.

Вот она:

Старик просыпается ночью —

так ужасно болят суставы…

так ужасно болят суставы,

что старик сползает с кровати

и, из блистера выдавив, горстью

он глотает таблетки, как горе,

от которого нет избавленья.

Старик просыпается ночью

в одиноком и тесном чулане,

что квартирой зовут эмигранты,

и которую им перед смертью

выделяют соцслужбы брезгливо.

Старик не надеется выжить,

когда боль его волю ломает,

но потом он слегка оживает

и садится за старый компьютер,

чтоб стихами ту боль превозмочь.

…Так день переможется

к ночи

старик снова ляжет в кроватку,

сиротски свернется в калачик,

насколько суставы позволят,

и ринется в сон оголтело,

Чтоб ночью от боли проснуться,

от вспышки инфаркта на сердце…

Нет больших мечтателей, чем старики. Это в Новом веке у них есть (будет) доступ к мировому искусству. А нынче их старость, особенно одинокая, печально. И лишь мечты о прошлом и робкие — о будущем смягчают их старение.

— Что с тобой! — окликнула меня девушка.

Оказалось, я сижу на тротуаре, положив руку на сердце.

Как все же связана наша память с сенсорным управлением телом. Нейроны наши подобны тонким соединениям компьютера, но эмоции плохо управляемы и потому мы болеем, рано стареем, страдаем. А уж мне с тремя сознаниями вообще худо.

«Вот помру от переживаний — будете тогда знать, как меня доставать!» — сказал я мысленно.

А вслух добавил:

— Ты знаешь, не следует нам с тобой к главному идти. Функционер, в КГБ доложит, что иностранка интересуется мятежной поэтессой. А у ней итак сын сидит.

Тем ни менее в Литфонд зашли и я пустился в расспросы к гардеробщице. Надежды оправдали.

— Ты про барыню, что ли интересуешься. Ну да, стихи пишет вроде бы. Так её на даче ищи, дачу ей выделили. Где. Дай бог памяти, кажись Литфонд выделил ей домик в посёлке Комарово, там спросишь.

— Ну вот и разъяснилось, — сказал я спутнице. — Не знаю, удобно ли к ней ехать без приглашения. Надо узнать телефон и позвонить, напроситься в гости.

Я говорил, шел куда-то, общался. А сам думал, как бы не прочитать великой (Великой) поэтессы те стихи, которые она еще не написала. Ну вечно у меня с хронологией проблема.

На память приходили начальные четверостишья:

Древний город словно вымер,

Странен мой приезд.

Над рекой своей Владимир

Поднял черный крест…

И после смерти не вернулся

В старую Флоренцию свою.

Этот, уходя, не оглянулся,

Этому я эту песнь пою…

Двадцать первое. Ночь. Понедельник.

Очертанья столицы во мгле.

Сочинил же какой-то бездельник,

Что бывает любовь на земле…

Я научилась просто, мудро жить,

Смотреть на небо и молиться Богу,

И долго перед вечером бродить,

Чтоб утомить ненужную тревогу…

Ну да, много знаю на память её поэзии. Больше, чем Бродского. А ведь и он жив и пока, наверное, не выслан из страны?

— А, что? Ну давай зайдем, покушаем. Только вряд ли тут нормально покормят. — У меня почему-то вспыхнул патриотизм и я повел корреспондентку в знаменитую Диетическую столовую на Московском. — Можешь написать об этом, чего во Франции нет. Столовая номер 147, открылась давно. Это необычное место общепита, здесь кормили блокадников. После войны в каждом районе города появилась такая столовая с врачом-диетологом в штате. Гастриты, язвы и прочие болезни лечили компотами, кашами, супами-пюре и паровыми котлетами. Никаких усилителей вкуса, бульонных кубиков и прогорклого масла. Только свежие продукты и ни шагу в сторону от рецепта…

Я распинался а сам с горечью вспоминал, что в начале 90-х диетические столовые были ликвидированы. Вернее — «приХватизированы» бандитами.

Шестидесятые годы — это время реализации одной из директив VIII пятилетки, предписывающей не только существенно расширить сеть общественного питания, но и значительно улучшить работу подобных заведений, заодно добившись и их максимальной экономической эффективности.

Советские диетические столовые — самое неоднозначное явление во всей системе общепита. Именно в это время стала практиковаться продажа комплексных обедов, проходили эксперименты по работе буфетов без продавца, открывались первые автоматические закусочные. Ну а массовый интерес к диетическому питанию позволил многим предприимчивым руководителям точек общепита добиться размеров таких выручки, которые в несколько раз превосходили цифры, заложенные в годовой план. Продажа диетических блюд приносила более 1 000 рублей — это около трети суточной выручки.

Но не только качество еды привлекало в диетические столовые народ с «улицы»: приготовление диетпитания обеспечивалось государственными дотациями, поэтому посещение таких столовых обходилось дешевле, чем еда в точках общественного питания традиционного формата.

Мы взяли с прилавка, проходя вдоль,

Салат «Витаминный»

Бульон с гренками

Скумбрию с овощами

Запечённые яблоки с изюмом

Чай

Хлеб стоял на столах, прикрытый от мух салфеткой. Ложки, вилки, ножи лежали в общей емкости.

Знакомые с детства плакаты (Хлеб к обеду в меру бери, Хлеб — драгоценность, им не сори) возбуждали грустную ностальгию. Зато для Жаклин все было внове, все — оригинально.

И, как ни странно, вкусно. Особенно десерт. Я знал его — мама в детстве запекала в духовке. Из яблока выцарапывалась середина, туда напихивали изюм без косточек и все это окунали в сдобное тесто. Мама еще макала кисточку в яичный белок и проводила по тесту — глазурировала. Но и столовские печеные яблоки поражали богатством вкуса.

Ну а потом мы пошли на телеграф — звонить Анне Ахматовой, договариваться о встрече. И я думал (такая роскошь нынче думать, не отсеивая чужие мысли) о том, что на фига мне все это. Невольно вспоминая истину, высказанную Геннадием Шпаликовым в художественном фильме «Подранки»: «По несчастью или к счастью, Истина проста: Никогда не возвращайся В прежние места. Даже если пепелище. Выглядит вполне, Не найти того, что ищем, Ни тебе, ни мне. Путешествие в обратно. Я бы запретил, И скажу тебе, как брату, Душу не мути…»

На фига повторять журналистскую тяготу, как и писательские тернии (особенно во время коммунистической диктатуры). Не проще ли просто жить, занимаясь формальной работой, ибо о какой роскоши можно мечтать в СССР! Конечно, если эта милая Жаклин удостоит меня вниманием, то хорошо бы жениться на ней и улепетнуть во Францию. В Париже нынче хорошо, нет еще черножопых и арабов, ссущих прилюдно на Эйфелеву башню…