ФИЛИСТЕР (Один на троих)

Глава 3

Как я не боролся с дремой, но дорога убаюкивает. Помнится, где-то читал, что пытались делать рельсы бесшовные, но отказались — нет того комфорта пассажирам. А ведь понимал, что личность этого тела не исчезла, а только затаилась! Слишком остро сие почувствовал, когда боролся за власть над руками, выталкивающими девушку в окно.

С жертвой урегулировал. Хоть и с трудом, но увязал, утряс. Оказалось, что она из плацкартного вагона. Уж как её дембель уговорил с ним в купе пойти, но она оказалась целкой и надеялась, что дело кончится простыми обжимками. На это она за право посидеть в ресторане внутренне была согласна.

— Он же Герой! — сказала она сквозь всхлипывания, как я могла подумать… — Он же Герой…

При этом она так выделяла «Герой», будто сие заведомо пришивает моему реципиенту ангельские крылья.

Ну да, ну да, время такое. Народ отчасти зомбирован, отчасти идеализирован. Да и кавалеры боевой Звезды в мирное время редко попадаются. До «афгана» еще больше десяти лет, а про другие войнушки я мало информирован. Нет, слышал про Анголу, про дворец Амина, но, вроде, это попозжа было. Правда в заметке про моего Героя (была такая заметка из газеты «Суворовский натиск» без фото в бумагах) говорилось, что молодой воин получил награду за героизм, проявленный в боях в тайной операции, где был тяжело ранен. Ничего, кроме Шестидневной войны Израиля мне на ум не приходило…[1] (Конечно я знаю, что все, перечисленные в сноске события происходили позже, но для удобства повествования мне нужен именно 1966−67 год).

Тем ни менее девушку я успокоил. Дал ей целых сто рублей (!) и попросил прощение. Объяснил, что после ранения куку порой ловлю (теряю связь с реальность). А то, что шрам на правом плече, так меня еще и контузило…

(Может и в самом деле контузило, чего тогда этот отморозок замыслил девчонку мочить. Уж не за то, что она целку берегла. В этом времени к невинности взаимно строже относятся, чем в моем. Правда и целки становятся редкостью — цивилизуется девичье население. Даже в провинции, помнится, встречал я крепких малолеток, готовых на сеновал за платочек красивый…)

Но суть не в этом и не в думах моих неспешных. А в том, что не слышу я характерного стука колес по рельсовым стыкам. И вообще не ощущаю себя в комфорте спального купе. Рука вот нашаривает вместо гладкой стены, нечто шершавое, уродливое. Да и под спиной какие-то доски, на смену пухового матраса международного вагона.

Дело знакомое, но какое дальнее. Попадал я в советские камеры, попадал. И не раз. Дело в том, что я по складу организма совершенно не умел пить. Алкоголь, естественно. Ну а так, как я был генеральским сыночком, то и окружение было соответствующее. И вот часто я попадал в ментовку, а то и в КГБешные лапы, так как был по-пьяни озорным и падким на приключения. Отец, конечно, отмазывал, но не всегда он был в городе…

Так что сомнений в том, что нахожусь в камере и стена покрыта «шубой» — набросом не заглаженного раствора, чтоб посетители не писали на ней.

С трудом подчиняю то ли затекшие, то ли загруженные сознанием бешеного дембеля, ноги и сажусь. Камера, как камера. Без удобств. На соседней лавки спит какой-то бомж, хотя этот термин еще не принято, их зовут бичами[2]. А так как со временем английский проникнет за железный занавес, то их переименуют в милицейскую аббревиатуру — в бомжей (Без Определенного Места Жительства).

Но я в своих записях уже замонался ставить разъясняющие фотки и приводить ссылки, объясняющие наивную лексику СССР времен дорого Леонида Ильича Брежнева. Хорошее время было, время спокойного застоя, время, когда деловым людям можно было ковать свои миллионы. Только тратить их в совдепии было не на что. Машина и квартира с гаражом, ну еще и дача — вот предел мечтаний наивных совковых миллионеров.

А мне очень было хорошо вместе небытия очутиться в таком знакомом и благодатном времени. Где я могу избежать прошлых ошибок, стоивших мне двух тюремных сроков, и построить свое — пусть мещанское — бытие в великолепном видении тех лет.

Но сперва надо разобраться с сознанием, с личностью буйного малого. А то такими темпами он раздербанит и свое и мое будущее.

Кстати, я опять в форме. Вот гад. Я же специально переоделся в спортивный костюм, чтоб не привлекать внимание. Да и награды я снимал.

Но тут дверь в камеру с противным лязгом открылась и свежий воздух рассеял вонизм этого помещения.

— Выходи, герой, — сипло проговорил старший лейтенант, — протрезвел?

— Ну да, трезвый, — ответил я.

— Ну ты и накуролесил. Пришлось с поезда ссадить, не взыщи.

— А вещи?

— Вещи мои у меня, все прибрал. Не ссы. У меня твой вещмешок. Подарки небось родным везешь? Я не смотрел что там у тебя. А вот звездочка и орден у меня в столе. Не мог тебе пьяному позволить награды великие позорить. И документы все у меня. И военный билет, и наградные.

Мы прошли в дежурку и старлей угостил меня крепким и сладким чаем. В похмельную глотку зашло, как нектар.

— Я и говорю патрульным, мол парень уже на дембеле, да и ранетый. Куда вы героя потащите, не по вашему ведомству он нынче. И забрал к себе в линейное отделение при вокзале. Пущай, думаю, парень отложиться до утра. А с поездом не волнуйся, билет-то есть, проводник отдала. Так что оформим, как отставшего от маршрута. Деньги то есть? Доплатишь за купе, если что. Нет, так и в плацкарте доедешь. Тут до Иркутска всего ничего — восемнадцать часов.

— Чё я хоть творил то?

— Девок в других вагонах шугал, драться лез со всеми. Нельзя было не ссадить.

Я пошарил по карманам галифе. Одна лишь мелочь и пару рублей бумажками. Сберкнижки я еще когда переодевался в гражданку засунул обратно под обложку, в тайник.

— Что, совсем протратился парень? Ну ладно, дам тебе с собой хлеба, картохи да селедку — до Иркутска не помрешь с голоду. Вон больше двух рублей сберег: и на чай хватит, и на автобус в Иркутске. Пойдем, скоро пассажирский на первый путь подадут.

Первое что я сделал, когда проводница нашла мне место на верхней койке плацкартного вагона. Не удержавшись прокомментировала:

— Ишь, в СВ катался. Ничего, теперь в обычном поедешь — пить не надо.

Награды я спрятал в карман, так что сочувственного отношения не поимел. Первое что сделал, разместившись, проверил обложку. Сберкнижки были на месте.

Успокоенный, вновь переоделся в трико, который с нательным бельем и шинелью хоть как-то грел, сложив галифе и гимнастерку. Награды вместе с документами спрятал в шкатулку.

Так и поехал до Иркутска, стараясь не спать.

Треволнения по поводу того, что я не знаю ни к кому, ни как в Иркутске обращаться, что я не имею представления о биографии своего реципиента меня особо не волновали. Вернее, перестали так сильно волновать, что я даже хотел сойти, не въезжая в Иркутск. Новая угроза моему существованию в этом — прошлом мире пригасила тревогу. «Скажусь, что контузия была, что амнезия, — думал я, — тут помню, тут не помню. Как-нибудь выкручусь. Да и нечего мне в провинции делать, в Москву или в Питер надо ехать».

Но спать я боялся, так как шальной дембель мог упрятать нас в тюрягу. Бывает проступки, от которых и Звезда не спасет.

После ночевки в милиции я и так плохо себя чувствовал, а тут еще духота плацкартного вагона, переполненного пассажирами. И легкое похмелье к тому же.

Я решил в режиме легкой дремы, полусна связаться с сознанием парня, в которого попал. Но никак не получалось. Такое впечатление, что он днем спит, а ночью куролесит.

Надоело лежать на жесткой полке (матрас и постель я решил не брать) и я спрыгнул вниз. Две неопрятные тетки наворачивали курицу и попивали водочку. Еще на столе лежали очищенные луковицы и ломти серого хлеба.

— Что сынок, — сказала одна, — ты тоже хочешь кушать?

— Да нет, — ответил я. — Я просто чаю попить хотел.

— Так иди, возьми у проводника стакан с заваркой и сам себе налей из титана. Тута не купейные, никто тебе Яго не принесет.

Что ж, пошел. Чай, конечно, оказался пожиже, чем в СВ, но по крайней мере без пакетиков. Проводница просто выдала мне стакан в подстаканнике и плеснула заварки из пузатого чайника. И еще сахар дала. Два кусочка в фирменной упаковке ж/д. Стакан стоил 7 копеек, но проводница сказала, что будет собирать в конце пути. Я все же дал ей 10 копеек[3]. Без сдачи.

Вернулся к своему месту. С завистью посмотрел на вареные остатки курицы, пристроил стакан на краю столика, прихлебнул.

— Солдатик, ты вот грудку бери и лук с хлебом. Можешь выпить хочешь?

И тетки сразу перестали казаться неопрятными. В это время к юнцам срочной службы еще относились с уважением.

Ну а моя — старческая мизантропия тоже рассеялась. Во рту — все зубы, оба глаза видят без очков, ноги не болят, спина не болит. Аппетит отменный. Уж какая тут мизантропия, мучавшая меня последние годы.

— Домой едешь? На побывку или все, отслужил

— Отслужил. А куда еду — не помню. Контузия. Выписали предписание с билетом туда, откуда призывался. Пойду к военкому, буду узнавать про себя.

— Бедненький…

Вот по такому принципу и буду строить жизнь на первых порах. Главное, до конечной не заснуть.

Сколько я могу выдержать без глубокого сна? Наверное, около трех суток. За это время надо найти убежище и разобраться с личностью этого парня. Полагаю, если накачать тело сильным снотворным, то он не будет, пока мое сознание спит, куролесить. Но будет ли и его сознание спать?

Сплошные вопросы. А за окном зимняя тайга.

Ах, люблю я кедровые леса с небольшими вкрапливаниями сосны и ели.

Кедром в нашей стране также называют кедровый стланик — невысокое, которое даёт шишки размером 4–6 см, наполненные вкусными кедровыми орешками. Со стлаником я сталкивался под Охотском и в Заполярье. И тоже считал его младшим братом настоящего кедра.

Только это не совсем кедр, о чем я узнал уже после шестидесяти в Израиле. Кедр относится к семейству сосновых роду Кедр. Любит тропический климат. Растёт в горах Средиземноморья, Африки и Азии, на Черноморском побережье. Род кедр включает четыре вида: кедр атласский, кедр кипрский, кедр ливанский и кедр гималайский.

Большинство людей считают, что знаменитые кедровые орешки собирают с кедров и у нас в стране полно этих деревьев. Но это не так.

А в России растёт сосна сибирская кедровая, которая как и кедр относятся к одному семейству сосновых, но к совершенно другому роду — роду Сосна. Кедровая сосна вырастает до 25− 40 метров, доживает до 800 лет, в отличие от обыкновенной сосны, которая в среднем живёт 200 лет.

А есть ли у нас кедр, а не кедровая сосна? Есть. На Черноморском побережье.

Но чу, поезд притормаживает и открывается нарядный вокзал. Слюдянка. До Иркутска, если с остановками, пару часов осталось. Вот тут и сойду. Не буду рисковать, мало ли кто встречает дембеля в Иркутске. Нет гарантий, что моя фантазия про амнезию там прокатит.

Прокатит? Что-то моя лексика становиться грубее, раньше я жаргонизмом в речь не допускал.

Беру у проводницы билет и схожу. И стою на морозе в одном трико, но в шинели и шапке с вещмешком на плече. И конечно, ко мне сразу подходит мент…

[1] В ходе войны СССР направил в район конфликта оперативную эскадру ВМФ из состава Черноморского флота: «1 крейсер, до 9 эсминцев, до 3 подводных лодок», вскоре расширенную «до 40 боевых единиц» за счёт группы кораблей и подводных лодок из состава Северного флота, и базировавшуюся в Порт-Саиде.[36].

7 июня 1967 года в 01:00 советская атомная подводная лодка (АПЛ) ПЛАРК «К-131», находившаяся в районе Адриатического моря, получила приказ, предписывающий к концу следующих суток достичь побережья Израиля в готовности нанести ракетный удар по Тель-Авиву. Через 8 часов этот приказ был заменен на другой. В ночь с 5 на 6 июня в район Тель-Авива прибыла АПЛ пр.627А «К-52». Согласно воспоминаниям адмирала Захарова, командовавшего во время войны группой «МРП (Морской разведывательный пункт) Балтийского флота», его подлодка находилась вблизи побережья Израиля: «Задание было — раздолбать израильские нефтетерминалы и хранилища. Мы бы это сделали, но война кончилась раньше, чем пришла окончательная отмашка к действию»

[2] Это — аббревиатура, которая расшифровывается как «бывший интеллигентный человек». Возможно, данное слово имеет английскую этимологию: слово «бич» происходит от английского beach — «пляж, берег», а английское выражение to be on the beach (буквально — «находиться на берегу») означает «разориться». Этих людей называли beachcomber — «бродяга на побережье». Первоначально словом beach (в значении «бездомный бродяга») называли матросов, оставшихся без работ.

[3] Стакан чая стоил 4 копейки, продавали за 6–8 копеек. Хотя можно было и не поднимать цену — т. к. брать сдачу отказывались. Брать сдачу за чай считалось моветон. Ну не знаю почему. Несколько рублей набегало, как раз хватало расплатиться за сухари, вафли и печенье. Их выдавали по 10 пачек. Если были случаи, что печенье или вафли все таки доходили до пассажиров, то сухари съедали сами. Ну очень их любили!