ФИЛИСТЕР (Один на троих)

Глава 28

«Электрички ходят достаточно часто (примерно раз в час и чаще), уехать можно с Финляндского вокзала или с Удельной (некоторые электрички также останавливаются на станциях „Ланская“, „Озерки“, „Шувалово“, „Парголово“ — маршрут следования можно посмотреть на сайте РЖД или Туту)», — прозвучало в моей голове с монотонностью диктора на вокзалах. Надо думать, Ветеринар таким образом просит прощения за свою особенность.

А у меня в течении дороги появилось сомнения в родном французском корреспондентки из Франции. Ну не так она реагировала на совершенную поэзию Рембо и Верлена, не как носитель языка.

Скорее, как русскоязычный. Но изучавший французский под руководством очень грамотных преподавателей.

— А ты в Союзе какой вуз кончала? — спросил я.

— Я в Париже училась, — ответила она механически. Давно заученной интонацией.

«Интересно, кто же такой наш Ветеринар, с таким совершенным знанием французского и ихней культуры?» — подумал я, специально употребил простонародное: «ихний». И с удовлетворением отметил эмоциональное недовольство в сознаниях.

Ну а потом я и вовсе растерялся, так как наш язык закрутил настолько специфическую фразу, что ни я, ни Боксер ничего не поняли:

«Вообще поэзию Рембо можно интерпретировать как развитие теоретических положений Бодлера. И все же панорама этой поэзии совершенно иная. Неразрешенная, но формально упорядоченная напряженность „Fleurs du Mal“ обращается здесь в абсолютный диссонанс. Темы, запутанные и хаотичные, связанные лишь иногда сугубо интуитивно, изобилуют разрывами и лакунами. Центр этого дикта не тематичен, скорее в нем царит кипящая, бурная возбужденность. С 1871 года в композициях отсутствует последовательная смысловая структура — это фрагменты, многократно прерванные линии, драстические, но ирреальные образы; все обстоит так, словно хаос, разрушая языковое единство, превращает его в созвездие тонов, плывущих над любой какофонией и любым благозвучием. Лирический акт уходит от содержательного высказывания в повелительную инкантацию и, соответственно, в необычную технику выражения…»

Я взглянул на соседку, на её остекленевшие глаза и осознал, что она не только смысл фразы не поняла, но и варианты французского, столь безукоризненного.

А сознание обнаглевшего Ветеринара добавило:

«Премию 'величайшему из современных русских стихотворцев — 76-летней Анне Ахматовой, чья поэзия и собственная судьба отразили судьбы русского народа», как писали в прессе, присудили 5 июня 1965 года. И не знать этого корреспондент влиятельной газеты никак не мог.

— Кто ты, девочка?'

Таким же вопросом задался и я, глядя на молодую женщину.

Но она не смутилась.

— Ну да, — вскрикнула она на русском, — я не такая грамотная, как ты, и французский не до конца выучила. Зато мало кто из эмигрантов пробился на работу в газету, пусть и коммунистическую.

Тут настала моя очередь смущаться.

— А чё ты из себя коренную парижанку корчила? — вяло спросил я.

— Ну так… — неопределенно качнула она рукой.

И тут мы приехали в Комарово.

И, пытаясь сказать что-то я понял, что голос мне не подчиняется.

Как, впрочем, и руки-ноги, всё тело.

Кто перехватил управление стало ясно, когда я услышал приторный голосок (не мой — точно!), вещающий для Марсель:

— Ты, милая, не обращай внимания на грубость. Увы, но не все французы хорошо знают родной язык, как и русские, впрочем. А в целом Франция — государство либеральное. Мне там нравилось. А ты знаешь, что Франция имеет около 1200 миль песчаных пляжей, это около 35 процентов береговой линии страны. Они бегут от песчаных яхт на молочном небе с севера до излишков шампанского в Сан-Тропе. Помнишь берега Лазурного берега и Прованса: завораживающие Альпы, спускающиеся к морю, где оба ручья — в частности, вдоль карнизов Эстерель и Море — и они простираются дольше и имеют достаточно места для всех европейских туристов.

— А вы (переходя на «Вы»), — спросила Марсель, — жили во Франции.

— Я там был известным ветеринарным врачом, — ответило мое тело. — Ты в курсе, что ветеринарные клиники во Франции мало чем отличаются от человеческих. По крайней мере в Париже точно. Я работал в Au Paradis Du Chat по адресу Центр-Долина Луары, Эндр, Округ Шатору, Монтьешом, Chemin du Rabrot — может знаешь?

— Так вы журналист или ветеринар? И как вы попали к Советам?

После этого вопроса власть над телом вернулась ко мне, а сознание Ветеринара стыдливо отступило в глубину чего-то, чему нет названия. Ну как не поверить в существование души, как отдельной и физической субстанции!

— Там был ветеринаром, тут стал журналистом, — тускло сказал я. — Судьба играет человеком, а человек — знай себе — играет на трубе. А что это мы перешли опять на «Вы»?

Не знаю, что уж подумала девчонка, но ответила игриво:

— Ты такой шалун… — И добавила с прононсом: — Tu es une Shalun.

Короче, к Ахматовой мы зашли в полном согласии.

А перед этим я прочел небольшую лекцию про поэтессу, стихи которой очень полюбил к старости. В молодости мне они напротив, не нравились. Я был увлечен смелостью Евтушенко, экспериментами Вознесенского, строками гневными Рождественского (Роберта). И лишь к старости понял глубокую классику строк Ахматовой.

— Напомню, Анна стала называть себя Ахматовой в честь прабабушки по материнской линии. Она ценила свою мать, Инну Эразмовну, которая постоянно читала детям стихи наизусть, хотя в их доме совершенно не было книг. Псевдоним был связан и с более древней личностью — ханом Ахматом, последним правителем от Золотой Орды, которому подчинялись московские князья. И хотя историки так и не нашли никаких доказательств происхождения рода Ахматовых от ханского рода Чингизидов, Анне очень нравилось думать, что в её жилах течёт кровь ханов, о чём она много раз писала и говорила. И, кстати, псевдоним взяла из-за отца, который просил его не позорить стихами. Деловой был человек, бывший морской офицер… не даром в его доме не было книг.

Ну что ж, Анна встретила нас (особенно французскую журналистку), как привыкла, — величаво. Я вспомнил, что в юности она была очень худой, и в её дразнили «мумией, которая всем приносит несчастья». Она так часто меняла мужчин, что в печати и в народе её называли полумонахиней-полублудницей. Марина Цветаева с уважением назвала её «Златоустой Анной Всея Руси». Однако в этом прозвище была скрыта и тонкая насмешка — Ахматова в быту вела себя слишком величаво, по-царственному, так что её сын как-то раз недовольно сказал ей при друзьях: «Мама, не королевствуй!» И это воспоминание проскользнуло на мне легкой усмешкой, что сразу настроило капризную поэтессу против меня. Так что, оставив меня сидеть в комнате, она увела мою спутницу на кухню в своем «кукольном» домике и они начали там громко шептаться, перескакивая с французского на русский и опять на французский.

Потом был чай с капелькой коньяка (я отказался) и бурное прощание. Марсель списала половину блокнота и осталась довольна визитом. В ожидании поезда мы еще побродили по Комарово, навестили памятник, в честь которого назван поселок: известного ботаника и географа, доктора биологических наук Владимира Леонтьева Комарова.

Ну а обратно ехали молча. Марсель закопалась в блокнот, набрасывая схему будущей статьи, а я думал о том, как усмирить сознания в своей сущности.