Измена. Счастье вопреки (СИ)

Глава 28

Виктор

Господи, хоть бы с ней и с малышом было все хорошо. Я не переживу, если с ними что-то случится. Они моя семья, я их люблю. Они не могут погибнуть, они не могут пострадать.

Какой же я кретин. Как мог не заметить, что она беременна, что ей больно? Я должен был все понять тогда, когда она испугалась, упав рядом с журнальным столиком. Все в ней выдавало беременность: осторожность, медлительность, задумчивость.

Она была такой же, когда носила под сердцем Максима. Вот только это было так давно, что я сразу не сориентировался. Это сейчас, сидя в коридоре и ожидая того, как врачи спасут ее и ребенка, начал вспоминать, анализировать, сравнивать, а тогда…

Я ведь собственными руками все эти дни методично доводил ее до ручки. Каждое мое действие вело к тому, что ее организм не справлялся, вело к потере ребенка.

Я дурак, самый настоящий дурак, который не думал о последствиях, вернее, думал, но не делал таких поправок. Я ведь и правда не ожидал, что она может быть беременна.

Максу шестнадцать. Шестнадцать! Мы пытались пятнадцать лет завести второго, но ничего не получалось. Я уже даже перестал надеяться, что когда-нибудь это чудо случится, и вот в самый неподходящий момент оно свершилось.

Можно сваливать вину на кого угодно, на мать, на отца, на Мирославу, но от себя не убежишь. Единственный, кто виноват в том, что сегодня произошло — я не. Доводи я ее все эти дни до ручки, не предай я ее, ее нервы были бы целы, и этот глупый разговор в ресторане не задел бы ее так, она бы чувствовала себя уверенно, ей бы нечего было бояться. На деле же, она уже и без того была на грани, а мать ее добила.

Причем, самое смешное, я так и не узнал, что от меня хотел отец. Мы не успели с ним поговорить. И плевать. Чтобы он не хотел там сказать, я больше ему не отвечу. Они совершили ошибку, устроив такое представление. Да, я и сам хорош, но во избежание, так сказать, больше мы не увидимся.

Хорошо еще, Максим был в своей комнате и не видел, как мы уезжали, а то бы сейчас тоже был здесь, и мы бы явно поругались. Он очень любит свою мать, заботится о ней. Я рад этому. Так и должно быть. Мужчина должен заботиться о своей семье, обязан, и неважно о матери или о жене.

Мать тоже его женщина и тоже имеет определенный вес. И да, может быть, сейчас это кажется цинично и глупо. Ведь я свою мать не защищаю, не оберегаю, но у нас другая ситуация, и сравнивать их невозможно.

Да, я тоже люблю свою мать, но я понимаю, что ей на меня все равно, я для нее проект, удачная сделка, и она всегда хотела сделать меня пешкой в своих руках. Но я не отец, мной манипулировать не получится. Я устроил свою жизнь, я сам себе хозяин. А то, что ее планы срываются, меня вообще не интересует.

Жаль только, что в этот раз Аня пострадала. Она не должна была пострадать, не должна была. Все это должно было пройти мимо нее. Я просто хотел, чтобы мать увидела в чью пользу мой выбор, кого я люблю и ценю.

Она ведь требовала, чтобы я пришел один, пускай и через отца, но требовала. Я понимал, если сделаю так, как она хочет, значит, она будет считать, что наконец-то обрела надо мной ту самую власть. Я не мог этого допустить. Если бы только знал, чем все это закончится, если бы только знал.

Хотя, это не умоляет того, что я изменил ей, потому что…

— Ну что, как она? — рядом появляется Мир и обрывает мои мысли, переключает на себя внимание, и я ему за это благодарен.

Перестаю сжимать голову руками и поднимаю ее наконец-то. Не знаю, каким меня видит друг, но, судя по его удивленным глазам, вид у меня не очень.

— Не знаю, еще не выходили, сам жду, — тяжело вздохнув, отвечаю ему и потираю ладони. Чувствую себя сейчас монстром, садистом и еще не знаю кем, потому что это действительно моя вина.

— Все будет хорошо. Она сильная у тебя, Вить, сильная. Она справится. Верь в это. Может, это все и глупости, но просто верь, — похлопав по плечу, говорит друг. — Почему ты делал это все, зная, что она беременна? Неужели ты не понимал к каким последствиям все может привести?

— Да не знал я, Мир, — резко срываюсь на крик и подрываюсь с места, начинаю метаться по коридору и, остановившись прямо перед ним, готов рвать и метать все и всех вокруг. — Я не знал. Она молчала. Она ничего мне не говорила, знала и молчала. Понимаешь? Она мне не доверяла. И это ее недоверие, это ее молчание очень дорого нам сейчас может обойтись. Я понимаю, да, я ей изменил, я виноват, но это ведь не повод молчать.

— А почему она должна была тебе говорить об этом? Почему должна была доверить это? Ты предал ее доверие, Вить. Это нормально. И сейчас, если ты хочешь сохранить свою семью, если ты все еще хочешь вернуть жену, то должен будешь поговорить с ней откровенно, без утаек, как только ей станет легче, иначе, даже если она сохранит этого ребенка, она все равно уйдет.

Слова друга проходятся прямо по сердцу, бьют по самому больному, и так хочется рявкнуть на него, потребовать, чтобы замолчал, но он ведь правду говорит, правду, которую я не хотел признавать.

— Пойми, она у тебя не какая-то затюканная жизнью девчонка, она боец и, может быть, сейчас расклеилась, может быть, сейчас ей плохо, но, когда жизнь прижмет, она соберет всю волю в кулак и выстоит, она горы свернет. Просто рядом с тобой, ей это было не нужно.

— Она еще к ней не готова. Ты понимаешь это? Не готова. Если я ей все расскажу, вот тогда точно ее потеряю, — потирая переносицу, отвечаю ему.

— Дурак ты, Вить, дурак. И не лечишься.

— Не дурак, Мир, не дурак. Я ей расскажу, но тогда, когда для этого действительно будет подходящий момент, — и едва я заканчиваю это говорить, как из-за закрытой двери выходит врач, и я срываюсь к женщине в возрасте, которая понимает меня без слов.

— И с мамочкой, и с ребенком все хорошо, — всего несколько слов, но как много они для меня значат.

— Спасибо, — искренне благодарю ее.

Спасли, их спасли, а значит и мы будем спасены.