Измена. Счастье вопреки (СИ)

Глава 47

Аня

— Витя, ну не молчи же ты. Что произошло? Кто тебе позвонил? — хватаю мужа за руку, когда он сбрасывает вызов и молчит уже несколько минут.

Мне вообще то нервничать нельзя, а глядя на его безжизненное лицо, мне самой плохо. Я не могу вот так спокойно сидеть и смотреть, как бы то ни было, мы не чужие друг другу люди. Мы восемнадцать лет вместе, восемнадцать лет в браке, плюс отношения.

Да, у нас скоро подойдет тот момент, когда вместе дольше, чем порознь, а он вот так сейчас снова отстранился, ушел в себя, замкнулся. Да, я понимаю, что ему, возможно, надо успокоиться, надо привести мысли в порядок, собрать все в кучу, взять эмоции под контроль, чтобы все мне объяснить, но я женщина, я не могу так долго ждать. Каждая секунда, как разряд тока, как жуткий импульс.

Но я не говорю больше ни слова, я дарю ему свое тепло, держу за руку и жду, а главное смотрю с дикой надеждой. Но вот он не смотрит в мои глаза, он смотрит вперед и сжимает телефон с дикой силой. Господи, ну только бы не самое страшное.

Да, я понимаю, что Сергею Павловичу не так долго осталось, но не вот сейчас же? Они ведь еще даже не встретились, не поговорили, так не должно быть, не должно быть. Если это действительно случилось, то сейчас у мужа на сердце такой груз ляжет. Господи, пожалуйста, прошу, пускай все обойдется, пускай они успеют встретиться и поговорить.

Как же сложно вот так сидеть и молчать. Чувствую себя какой-то беспомощной. Мне бы сказать ему какие-то утешительные слова, а я молчу и просто держу его за руку.

И все же это возымело определенный эффект, потому что в какой-то момент мою ладонь накрывает его. Через этот жест он без слов благодарит меня за эту поддержку, за это неравнодушие. Один простой жест, но столько в нем всего, столько он всего нам говорит, не передать словами.

Наверное, такая связь, такое взаимопонимание, появляется в парах лишь с годами, когда все привычки известны, когда чувства, реакции уже предсказуемы. И да, он мне изменил, это было чем-то из ряда вон, но все же, мы ведь говорили друг за друга предугадывали какие-то реакции. Мы никогда не были чужими друг другу.

— Он в больнице, — три слова, и это не те три слова, которые мечтает услышать каждая женщина. Витя говорит их с болью в голосе, с тяжестью на сердце, и все также не смотрит на меня, но продолжает накрывать мою ладонь своей.

— Тогда чего мы ждем? Поехали, не стоит терять время.

Говорю ему, потому что чувствую, каким бы сильным и смелым он не был, на эту поездку может не решиться, вот просто взять и не решиться, потому что она слишком тяжелая, слишком значимая и важная, а самое главное, болезненная.

— Вить, он твой отец, он очень хотел с тобой о чем-то поговорить. Поехали, тебе и самому потом станет легче. Может быть, сначала и будет больно, но точно потом станет легче, — говорю ему все это, на что он усмехается.

В нем есть некий скепсис, но в то же время чувствую, как напряжение начинает потихоньку отступать, медленно, но все же отступать.

Мы сидим так еще какое-то время, пока он не перекладывает иначе наши ладони, пока не переплетает пальцы и не встает, утягивая меня за собой.

— Поехали, — не приказывает, не командует, а просто говорит это, и я послушно встаю за ним. Сейчас ему очень нужна поддержка, родной человек рядом. Я буду с ним рядом, потому что мы все же не чужие.

Мы быстро говорим Максиму, куда поехали, чтобы он не волновался. Сын порывается поехать с нами, причем он прикрывается желанием защищать меня от нападок бабушки, но я вижу по глазам, тоже беспокоится, беспокоится он за своего деда.

Ну почему мужчины в этой семье такие неспособные в открытую говорить, что их беспокоит, и что им действительно важно, вечно замыкаются в себе, что-то там переживают, надумывают. А ведь все намного проще, если бы они были проще, всем бы стало легче жить, и меньше было бы вот этих недопониманий, ссор и так далее.

Но что уж поделать, какие есть, других не будет. Мне остается только принимать их, любить такими, какие они есть.

Дорога до больницы выдается долгой, тяжелой. Я говорю мужу какие-то общие фразы, понимаю, что от них не легче, но я не хочу, чтобы он замыкался, и в тишине утопал в собственных мыслях. Лучше уж пусть раздражается от моего назойливого внимания.

В больницу заходим напряженные до чертиков. Девушки в регистратуре сразу сообщают номер палаты и облегченно выдыхают. Похоже, Сергей Павлович устроил им здесь светопредставление. Хотя, кто знает, может быть, я и ошибаюсь, и вел он себя здесь вполне прилично.

Ладно, не хочу забивать себе этим голову. Главное, что мы легко находим нужную палату, и, конечно же, одиночную, самую шикарную.

Вот только едва мы входим и успеваем заметить свекра: бледного, осунувшегося и с капельницей в руке, и рядом с ним Мирославу и Маргариту Рудольфовну, как последняя срывается с места и бросается на нас. Но, к счастью, Витя успевает закрыть меня с собой.

Вот только бросилась она не на меня, а бросилась она как раз-таки на мужа.

— Ненавижу тебя, тварь, ненавижу, чтоб ты сдох! Как же я тебя ненавижу, если бы ты только знал. Я тебя выродка приняла, от своей дочери отказалась, потому что он этого захотел и что теперь? Радуйся, скотина. Радуйся, тварь. Ты все равно победил, как бы я не старалась.