Картинки нижегородского быта XIX века

Глава девятая

Эпоха генеральной реконструкции города. — Архитектура, культура и благоустройство.

К середине тридцатых годов окончательно определились три основных кита николаевской государственности: православие, самодержавие, народность. Осуществляя третий из этих принципов — «единение царя с народом», Николай в 1834 году предпринял поездку по внутренним губерниям, захватив, кроме свиты, «на всякий случай» и шефа жандармов гр. Бенкендорфа. 10 октября император прибыл в Нижний Новгород.

Бывалых нижегородцев трудно было удивить августейшими посещениями: они незадолго до того видели Александра; еще ранее — Павла; старики хорошо помнили и «матушку» Екатерину. Но николаевское посещение оказалось из ряда вон выходящим.

Начало своего пребывания в городе Николай I заполнил строевыми учениями, разводами, вахтпарадами и военными забавами. Нижний был оглушен непрерывным барабанным боем. Любя сентенции, царь и нижегородцам оставил несколько «исторических фраз».

После первого знакомства с городом он сказал окружавшей его нижегородской знати и чиновникам: «У вас в Нижнем природа сделала все, чтобы украсить город, а люди делают все, чтобы его испортить».

При этом, указывая на домишки, лепившиеся по склону горы, обращенные на реку не фасадами, а задами (сады и огороды), добавил: «ваши дома на меня з……и смотрят!».

На соборной площади, представляя городского архитектора высочайшему взору царя, губернатор отметил, что представляемый отличается глубокими познаниями в науке и технике. Николай резко заметил: «Мне нужны не ученые, а исполнители!». Немного позднее, царю со свитой пришлось спускаться по узкой, с низкими сводами, лестнице в подземный соборный склеп к гробнице Минина. Архиерей Иаков из угодливости перед Николаем, который отличался высоким ростом, поспешил предупредить монарха: «Ваше величество, поберегите голову!». На это вспыхнувший от нечаянного намека царь не замедлил ответить: «Смотри, владыка, лучше за своей головой, как бы с нее не свалилась митра!». На улицах нижегородское население с трепетом смотрело в налитые кровью глаза «обожаемого» монарха и, дрожа от страха, слушало его зычные, громоподобные слова. Выслушать окружающим пришлось не мало. День был дождливый. Царская коляска застряла в непроходимой грязи Ивановского съезда. Пока, в течение получаса, вытаскивали экипаж из грязи, рассерженный царь, ругая всех попадавших под руку, отдал ряд приказаний — вымостить этот съезд и устроить еще несколько других съездов в городе. Приехавший на откос вблизи Георгиевской церкви Николай, любуясь видами Заволжья, зажимал нос от невообразимого зловония: горожане имели обыкновение сбрасывать здесь кухонные отходы. От царя последовал приказ — устроить по откосу бульвар и городской сад. Спутник царя Бенкендорф заметил при этом, что едва ли сад по склону горы понравится нижегородцам, так как, де, русские, как равнинные жители, не привыкли лазить по горам… Царь нервно выкрикнул: «Пускай научатся!».

Во время посещения городских окраин около царя собралась толпа мещан и чиновников, образовалась давка. Послышались крики сдавленных людей и брань. По поводу последнего обстоятельства царь сказал: «Какая азиатская некультурность! Народу нужно образование!». В связи с этим появилось предписание устроить в этом районе училище для детей канцелярских служителей.

Закончился день посещением нижнего берега Волги. Там царь облюбовал место для постройки воинских казарм.

Второе утро царского пребывания в Нижнем было посвящено осмотру памятников церковной старины, а вечер — выработке детального плана полного переустройства всего города. Собравшемуся купечеству и властям города царь заявил: «Я предназначен судьбой исправить ошибки истории в отношении вашего города». Слова «ошибки истории» заключали в себе воспоминания, не слишком приятные для нижегородцев. В конце XVIII века при так называемом генеральном межевании Российской империи горожане не озаботились поднести достаточную взятку присланному столичному землемеру, и тот в отместку перепланировал город в самом неудобном для жителей смысле. Некоторые улицы получили зигзагообразную форму, другие кончались тупиками или упирались в овраги.

Царь потребовал план города и собственноручно начертил на нем необходимые исправления. Остальные указания он дал устно, они были записаны на бумагу и составили вместе с пополнениями при следующем приезде царя 88 пунктов. Этот обширный перечень заключал: переделку домов окнами к реке, перенос значительной части зданий на новые места, удлинение улиц в одних случаях и расширение — в других; устройство виадуков по Окской набережной; постройку новых казенных зданий, церквей, часовен, воинских казарм, плацпарада и проч. Не последнее место в царских повелениях занимали: запрещение пристяжным лошадям пожарного обоза загибать при беге голову пабок, приказание держать ворота архиерейского дома круглые сутки настежь открытыми и т. п. Некоторые распоряжения отличались истинно царской эксцентричностью. Две кремлевские башни, Часовую и Северную, Николай предписал комфортабельно отделать для жилья себе и царице, разъяснив, что он намеревается через двадцать лет отказаться от короны и приехать в Нижний для уединенного проживания. Башни поспешили в честь будущих постояльцев переименовать в Николаевскую и Александрийскую. После башни приспособили для склада горелок и осветительных масел.

Одно из высочайших повелений вызвало длительное замешательство. Переданное через Бенкендорфа, оно гласило: «По устроению Преображенского собора сломать находящиеся около него каменные башни». Губернское правление колебалось приступить к разрушению ближайших к собору ценных в историческом отношении Дмитровской и Пороховой башен и рискнуло обратиться за разъяснением приказа к царю. Тут выяснилось, что плохо знакомый с русским языком Бенкендорф, получив от царя распоряжение уничтожить соборные опорные контрфорсы, возведенные еще в 1815 году известным Кулибиным, назвал их в официальной бумаге «башнями около собора…» Цепные памятники старины уцелели только благодаря случаю.

Новый план почти ничего общего не имел с существовавшим ранее. Переустройство должно было коснуться двух третей всех улиц. Лучшую улицу города — Покровскую — предписано было «выпрямить». Первые дома этой улицы совпадали с новым, высочайше утвержденным, планом. Остальные же дома на левой стороне улицы должны были податься вперед в проезжую часть улицы, а дома правой стороны — назад (в свои дворы). Выполнено это было частично: левая сторона от кокоревского дома (Мытный двор) заполнилась постройками, вынесенными вперед, а переустройство правой — откладывалось из года в год и кончилось тем, что главная улица сделалась на долгие времена одной из самых узких улиц города. В других районах изменение ширины улиц приводило к тому, что многие дома своими выступами стали стеснять свободное движение пешеходов и экипажей. Француз-путешественник де Кюстин, посетивший город в 1839 году, занес в свою записную книжку: «На нижегородских улицах хоть в шахматы играй!».

Переустройство города затянулось на целое десятилетие. И не все 88 пунктов, намеченных царем, были выполнены. Но за это время появились новые воинские казармы, плацпарад, арсенал, цейхгауз, губернаторский дом, гауптвахта. Возведение же гражданских зданий продвигалось вперед черепашьими шагами, хотя население города к концу 40-х годов достигло 35 тысяч человек. Характернейшей чертой городской топографии продолжали оставаться овраги. Из них значительной глубины и ширины достигали Ковалихинский, Звездинский, Покровский и Жандармский. По всем городским оврагам текли речки, кое-где были пруды; для перехода в таких местах были устроены дамбы: Варварская, Острожная, Акулинина, Дюкова. Овраги и дамбы придавали городу вид отдельных островков, разобщаемых в весеннее время. Городские улицы и строения, в целом, казались монотонными и однообразными.

Неприглядную картину представляли собой полугородские-полудеревенские домишки мелкого и среднего люда на окраинах, с бесконечными заборами и дворами, заросшими лопухом и крапивой.

Мостовые существовали на очень немногих улицах. К числу таких принадлежали четыре, расходившиеся лучеобразно от Благовещенской площади, затем Большая Печерка, Ильинка, Рождественская и пять-шесть других.

Любопытно, что внедрение булыжных мостовых в городе происходило при сильном противодействии купцов и чиновников. Они жаловались на мешавший их спокойной жизни стук от проезжавших экипажей. Тротуары на главных улицах устраивались кирпичные, на остальных — деревянные.

Площади по краям городской черты: Старо-Сенная, Замковая, Монастырская — имели заставы со шлагбаумами и сторожками. Каждый сторожевой пункт представлял собой невысокое, кубической формы, строение пространством сажени две в квадрате, окрашенное снаружи широкими полосами черного, оранжевого и белого цветов; внутри была устроена русская печь. В таком домике помещался шлагбаумный сторож и его помощник.

Представитель «окраинной власти» был при исполнении обязанностей облечен в «сермяжную броню», т. е. в серую солдатскую, толстого сукна, шинель со стоячим красным воротником, на голове кивер с изображением красного оленя в серебряном поле (нижегородский герб) и медным чешуйчатым ремешком для застегивания кивера под подбородком.

В пределах внутренней черты города наиболее людные уличные перекрестки украшались полосатыми же полицейскими будками, около которых бессменно дежурили инвалиды-будочники, вооруженные неуклюжей секирой в виде топора. Сообразно расстоянию от центра варьировался и облик будочника. Более или менее щеголеватый вид «служаки» у кремля и на Покровке далее уступал место неряшливо одетому, вечно пьяненькому мужичку с колючей щетиной на подбородке.

В отдаленных и глухих улицах у будки можно было постоянно наблюдать прислоненную к ней одну секиру без будочника, свидетельствовавшую, что носитель этого знака где-то поблизости.

При окраинных будках инвалиды обычно сидели на земле, поджав по-турецки ноги, и мололи на ручных мельницах нюхательный табак, который затем смешивали с березовой золой и продавали прохожим под названием «березинского букета». В конце 50-х годов будочники исчезли, сменившись «хожалыми», обходившими периодически свой квартал.

Места, прилегавшие к трактирам и гостиницам, занимались извозчичьими «биржами». Нижегородские лихачи и «ваньки», дожидаясь седоков, не любили скучать на козлах своих тарантасов и «долгуш», а большей частью располагались на тротуарах и занимались игрой в шашки, начертив для этой цели углем некоторое подобие шашечной доски.

Пешеходу бросалось в глаза обилие вывесок, в значительной части облинялых от ветра и дождя, иногда чрезвычайно аляповато и безграмотно составленных. Нередко можно было встретить объявление о приеме заказов на шитье платья от «иностранца из Парижа и Лондона» или от отечественного «Аршавского портного». В другом месте объявлялась «продажа разных мук». Некоторые дома, из тех, что побогаче, щеголяли дощечками с надписью: «свободен от постоя», — что по тем временам было немалой привилегией.

Освещался город скудным количеством уличных фонарей, горевших регулярно лишь на главных улицах. Резервуары фонарей наполнялись конопляным маслом — о керосине до 60-х годов понятия не имели. Ежедневно перед наступлением сумерок масло подвозилось к фонарям, при чем оно издавало ужасающее зловоние от присутствия дохлых крыс, которых по приказанию начальства бросали в бочки со специальной целью — воспрепятствовать покушению на «съедобный продукт» со стороны вечно голодных фонарщиков и будочников.