Картинки нижегородского быта XIX века

Глава двадцать вторая

Неурожай 1891 года. — «Лукойловская война». — Губернатор Баранов.

Неурожаи — хроническая болезнь русской жизни — были частыми гостями в Нижегородской губернии. Девяностые годы в этом отношении особенно характерны. Правда, не всегда неурожаи назывались своим именем — иной год их предписывали именовать «недородами», другой год — недосевами, третий — даже «недосборами». В 1892 году должны были признать наличие «голодовки» во всей южной черноземной части Нижегородской губернии. Особенно тревожные сведения поступали из Лукояновского уезда, считавшегося обычно «житницей губернии». Группа нижегородских интеллигентов, побывавшая в пораженных голодом местах, привезла удручающие сведения. Большинство крестьянского населения употребляло в пищу отруби, клевер, крапиву, липовый лист и знаменитую лебеду. В ответ на тревожную телеграмму министерству внутренних дел, бюрократы из Петербурга прислали тюк брошюр с наставлением, как приготовлять в пищу вместо хлеба различные суррогаты. Наставление было разослано в голодающие нижегородские уезды, но ничего, кроме недоумения, оно не вызвало. В брошюрах попадались наивные советы, вызванные полной некомпетентностью кабинетных столичных ученых, отроду не видевших среднерусской деревни. Советовали, например, печь хлеб, за неимением ржи, — из чечевицы(!), который «обойдется даже дешевле, так как его можно печь дома, не переплачивая пекарю за печение»… Автор, очевидно, предполагал, что в приволжских деревнях разводят чечевицу и что хлеб там пекут особые пекари.

А население Лукояновского уезда продолжало есть лебеду. Лепешки из высушенной и смолотой лебеды внешним видом напоминали кусок асфальта, в желудке производили резь и были причиной кровавой дизентерии.

Правительство приступило к делу помощи голодающим со всей полнотой бюрократических методов. Месяцами решался в различных инстанциях вопрос, что значит «нуждающийся крестьянин». Тот ли, который живет в пустой избе и решительно ничего не имеет? Или тот, кто не сможет дотянуть до нового урожая без полного разорения своего хозяйства? В свою очередь, и термин «полное разорение» толковали по-разному: одни считали признаком «разорения» продажу последней лошади и коровы; другие находили, что следует сперва проесть корову, овец и самовар, прежде чем попасть в число особо нуждающихся и иметь право на получение ссуды. В связи с этим появилось новое определение — «полунуждающийся». В конце концов, правительству пришлось все-таки приступить к помощи голодающим и дать в этом смысле директивы местным властям.

В Нижегородской губернии организовался Продовольственный комитет, который занялся организацией помощи голодающему населению силами уездных земств под надзором губернатора. Общее число нуждающихся, главным образом жителей Лукояновского уезда, было определено в 587 тысяч. Следовало закупить для них 3300 тысяч пудов зерна.

Закупка, несмотря на наличие выданной государством крупной денежной ссуды, не обошлась гладко. Местную цену в уездах, не пораженных недородом, держали помещики на уровне 1 р. 60 коп. — 1 р. 65 коп. за пуд, в то время как рожь с доставкой из районов Северного Кавказа могла обойтись около 1 р. 40 к. Губернатор предложил нижегородским землевладельцам продать для Комитета рожь по 1 р. 32 к., т. е. по цене вдвое большей, чем средняя нормальная. На это предложение откликнулся только один помещик Зубов, уступивший земству по этой цене 4000 пудов. Приемлемое предложение сделал также Н. А. Бугров, выразивший готовность продать весь имеющийся у него хлеб по заготовительной цене 1 р. 28 к. без получения какой-либо для себя выгоды. Другой торговец — Блинов продал 40 000 п. по 1 р. 38 к. за пуд. Остальное потребное количество было приобретено, волей-неволей, на стороне — через земских агентов.

Купленный хлеб надлежало распределить. Но тут комитет натолкнулся на совершенно невероятное обстоятельство. Лукояновские земские деятели — Философов, Обтяжнов, Пушкин, Железнов, Бобоедов и другие, стали категорически утверждать, что в уезде голода нет и крестьяне в хлебных ссудах не нуждаются. «Помилуйте! — патетически восклицали они. — Какой вам голод?! Смотрите — свадеб крестьянских много, как никогда!». Действительно здесь наблюдался один из парадоксов русской жизни. В 1892 году парням «дешевле» было жениться, чем всегда. Девки «подешевели» благодаря тому, что кормить их было труднее, чем раньше. Обычная нижегородская «кладка» жениха за невесту с 50 рублей снизилась до 15–20 целковых, и небогатые мужики спешили женить сыновей.

Лукояновские «зубры» упорно сопротивлялись и открытию крестьянских столовых, организуемых на деньги частных жертвователей.

Эти выпады лукояновских земцев скоро поставили их в открыто враждебные отношения к губернскому Продовольственному комитету. Бесконечные отписки, отказы, пререкания, доносы, с одной стороны, и уговоры, увещевания, взыскания вплоть до отстранения многих лукояновских земцев от должностей — с другой стороны, вызвали длительное напряженное состояние, вошедшее в нижегородскую историю под именем «Лукояновской войны».

Победу в этой «войне», в конце концов, одержал Губернский комитет благодаря энергии лица, его возглавлявшего. Этим лицом оказался представитель государственной власти в Нижнем — губернатор Баранов.

Николай Михайлович Баранов — личность в высшей степени любопытная и оригинальная. Будучи в конце 60-х годов XIX века скромным морским офицером, он изобрел заряжавшееся с казенной части ружье, которое затем и было принято во всем русском флоте под именем барановского ружья. Это нововведение и несколько других, предложенных им в области углубления морского фарватера, создали ему некоторую известность, но мало отразились на служебной карьере.

Более широкая популярность Баранова началась с Русско-турецкой войны 1877 года.

11 июля, в самый разгар летних военных действий газеты облетело известие о победоносном бое небольшого русского военно-сторожевого судна «Весты» с первоклассным турецким броненосцем «Фетхи-Булендом». Неравный бой грозил гибелью русскому судну, но удачный разрыв русской гранаты на броненосце вывел его из строя. Капитан «Весты» Баранов был награжден высшим чином и орденом «Георгия». Спустя некоторое время после войны, герою поединка «Весты» с «Булендом» пришлось пережить ряд служебных неприятностей. В результате «ссоры» Баранова с морским ведомством, флотский мундир сменился гражданской формой министерства внутренних дел. Сухопутная служба бравого моряка началась с должности петербургского градоначальника в первых числах марта 1881 года.

Петербургская служба — полицейская деятельность — не отвечала потребностям кипучей, но прямодушной натуры Баранова. Меньше чем через год, по его просьбе, он был назначен ковенским губернатором, затем переведен в Архангельск, а в середине 1882 года уже в чине генерал-лейтенанта вступил в отправление должности нижегородского губернатора. Здесь в полной мере выявились свойства его живого темперамента и проявлялись в течение 14 лет так экспансивно, ярко и сочно, что даже спустя десятилетия рассказы и анекдоты об этом губернаторе не могли забыться в нижегородском обществе. Одним из ценнейших его качеств оказалось уменье передавать свою энергию подчиненным. Губернские чиновники считали его как бы электрической машиной, которая накаливает присоединенные к ней лампочки.

Во взаимоотношениях с окружающими новый губернатор строго соблюдал принцип быть близким и понятным тому, перед кем находился.

Говоря с простым народом, употреблял старославянские обороты языка. Россию называл Русью, крестьянина — пахарем, село — весью. В разговоре с высшими слоями чиновничества пускал в оборот изысканные французские фразы. Для купца, ремесленника или солдата находилась своя особая манера речи. Но с кем бы он ни говорил, каждый понимал его с первого слова.

Вступая в должность, он объявил нижегородцам, что приемы у него по делам и жалобам для каждого во всякий час дня и ночи. Особого чиновника заставил проводить бессонные ночи у телефонного аппарата, в своем кабинете, в ожидании экстренных сообщений.

Принимая газетных корреспондентов, Баранов сообщил, что он будет «одной прислугой на всех». Этот обет был выполнен. Нижегородцы увидели своего губернатора и в роли судьи, и дипломата, и архитектора, и предпринимателя-коммерсанта, и даже, в роли… брандмейстера!

Развелось сильное воровство, — Баранов устраивает на площади «показательные суды», лично, в присутствии толпы горожан, решая дела, как заправский судья.

Происходят частые пожары, — губернатор не пропускает ни одного, принимая на себя в борьбе с огнем функции брандмайора и лично лазая с топором по крышам.

Обветшал старый ярмарочный Главный дом, — губернатор сам составил архитектурный проект нового (частично использованный впоследствии при перестройке здания).

Пылкий губернаторский нрав был иной раз причиной служебно-административных перегибов. Стараясь сосредоточить в своих руках возможно большую полноту власти, Баранов выпрашивал у центральной власти возможное по тогдашним русским законам объявление губернии на исключительном положении, что соединялось с повышенными полномочиями губернатора.

Три месяца (ярмарочное и предъярмарочное время) в Нижнем действовало положение так называемой «усиленной охраны» (для уездов Нижегородского, Балахнинского, Семеновского и Горбатовского), разрешавшее местной власти самолично издавать обязательные постановления, штрафовать и высылать по своему усмотрению. Применение права высылки по этому положению приводило иногда к трагикомическим курьезам на практике. Высылка разрешалась только на период существования «охраны», а затем высланные спокойно «на законном основании» возвращались из соседнего уезда домой и продолжали прерванные занятия. В следующем году таких лиц губернатор опять имел право выслать на три месяца. И такая чехарда с одним лицом могла продолжаться несколько лет, что и случилось, например, с учредителем Павловской кооперативной артели немцем Штанге, проживавшим у себя в Павлове в течение ряда лет лишь девять месяцев в году. Начало деятельности Баранова в Нижнем ознаменовалось первым и единственным в летописях города еврейским погромом в Кунавине, в 1884 году. Вечером 7 июня у одного из домов Пирожниковской улицы играла двухлетняя дочь кунавинской обывательницы Рогожиной. Оставленная без призора малютка упала в грязь и, не будучи в состоянии выбраться из лужи, заплакала и стала кричать: «Мама! мама!». Проходившие по улице две еврейские девочки — Сара Пейсель и Роза Блох, увидя беспомощно барахтавшегося ребенка, подбежали к нему, подняли и понесли, чтобы передать матери. Ребенок не переставал кричать. Выбежавшая, наконец, на крик Рогожина, не разобрав, в чем дело, завопила: «Зачем вы, еврейское отродье, трогаете мою Анку!». Привлеченные шумом, собрались соседи и прохожие. Девочки бросились бежать, но умело пущенный кем-то (как потом выяснилось — профессиональным громилой) в переулке возглас: «Евреи схватили христианского ребенка!» — сделал свое дело…

Толпа преследовала юных евреек до их квартиры, помещавшейся на 1-й линии в доме Бабушкина, и, не поймав их, стала громить этот дом, а заодно и помещавшуюся рядом еврейскую синагогу. Находившихся в обоих зданиях евреев озверелые люди, число которых, постепенно увеличиваясь, достигло 3 тысяч, выволокли на улицу и, убив двоих, выбросили растерзанные тела на мостовую. От дома Бабушкина толпа направилась к Пирожниковской улице, здесь разрушила несколько квартир, убила человека и изувечила еще нескольких. Имущество разносилось и развозилось громилами по своим домам. В течение почти трех часов малочисленная кунавинская полиция бессильно наблюдала происходившее. Около полуночи прибыл Баранов в сопровождении прокурора и десятка конно-полицейских стражников. Оставив окружающих в соседнем переулке, он вмешался в толпу, пытаясь воздействовать на нее своим авторитетом. Уговоры бушевавших людей не привели к цели. Наоборот, громилы, ободренные «миролюбием» начальства, встретили радостными воплями выходку пьяного сорванца, набросившего на голову губернатора порожний куль из-под муки. Баранов распорядился вызвать нижегородские гарнизонные войска, находившиеся в лагерях у Мызы. Вид прибывших походным строем солдат отрезвил толпу, и она разбежалась.

На ярмарку этого, 1884 года приезжали иностранцы — бразильцы во главе с маркизом Майя. Их приезд Баранов использовал для завязывания торговых сношений с Бразилией. Устраивались по традиционной купеческой манере встречи — обеды, говорились через переводчиков речи, построили специальный Бразильский пассаж на Ярмарке.

В следующем, 1885 году была устроена губернская кустарная выставка, познакомившая приезжих ярмарочных купцов с изделиями нижегородских кустарей.

Любопытен для характеристики Баранова эпизод с афганскими купцами.

В 1890 году в первый раз прибыли на ярмарку афганские купцы после только что завязавшихся торговых сношений с Афганистаном. Закупив товару на крупную сумму, они погрузили его на баржу у Сибирской пристани, но еще не успели застраховать, как над ярмаркой разразилась страшная гроза. Молния ударила в баржу с погруженным афганцами товаром, и товар вместе с баржой погиб в пламени. Баранов принял в них участие. Купечество ярмарочное, — писала газета «Нижегородская почта», — по предложению Баранова решило оказать настоящий подвиг великодушия. Русские мануфактуристы вознаградили целиком всю громадную потерю афганцев и бесплатно выдали им товара на те же 250 000 рублей. Баранов оказал большую услугу торговым интересам России. Поддержать престиж русских торговцев в глазах новых восточных покупателей было особенно важно в ту пору ввиду выявившихся стремлений некоторых западноевропейских государств завладеть рынками Востока на правах монополии.

Широкий простор для применения своей деятельности нашел Баранов во время холерной эпидемии 1892 года. Приказы, расклеивавшиеся и распространявшиеся, где только можно было, приносили обывателям одну сенсацию за другой. В первую очередь Баранов опубликовал «предостережение» нарушителям порядка: «Зачинщиков и подстрекателей повешу немедленно и на месте»… Повесить холерный диктатор никого не повесил, но розгу, уже запрещенную тогда в России, в нескольких случаях пустил в ход.

19 июня был опубликован первый приказ о двух крестьянах, распространявших у станции Желнино слухи, что в низовьях Волги хоронят живых людей… — «Мартынова и Леонова наказать розгами по сто ударов и отправить этапным порядком на родину. Генерал-лейтенант Баранов». После этого последовала еще серия приказов о порке с широким опубликованием имен и проступков.

Центральная власть обратила внимание на употребление недозволенных законом наказаний и прислала специальное лицо для расследования. Действительность выявила придуманный Барановым «трюк». Опубликовав в печатном приказе меру воздействия, он призывал обреченного в служебный кабинет, где и происходил разговор по душам. «Выпороть тебя мне ничего не стоит, — грозным голосом произносил решительный генерал, — да пользы мало получится, ведь ты молчать перед людьми будешь. Нет! Пороть тебя не буду под условием, если всем станешь рассказывать, что высечен начальством. Ступай домой, но помни: если обманешь и воды в рот наберешь, не посетуй — выдеру по-настоящему!». Конечно, наказанный предпочитал свято выполнять договор.

Кроме символической порки, были пущены в ход и другие своеобразно-воспитательные меры. Для общего подъема духа и веселого настроения устраивались уличные карнавалы. 26 июня было устроено комическое шествие по улицам цирковых клоунов во главе с Анатолием Дуровым, ехавшим верхом на дрессированной свинье.

Вспышки холерной эпидемии прекратились в 1894 году, но у Баранова явился новый объект для применения его неиссякаемой кипучей энергии — будущая Всероссийская выставка. В значительной мере выставочное устройство и порядок на ней были обязаны талантам Баранова, но и причиной ухода его с поста нижегородского губернатора явилась та же выставка. «Огонь-администратор» не поладил с «денежным королем» России — Саввой Морозовым и в результате столкновения с миллионами потерпел поражение, получив при отставке почетное назначение в члены первого департамента Сената, где и окончил среди «административных инвалидов» свою яркую карьеру.