Картинки нижегородского быта XIX века

Глава восемнадцатая

Курбатовский завод. — История возникновения. — Иван Колчин. — Устин Курбатов. — Завод в конце века. — Курбатовцы на работе. — Курбатовцы в быту. — Будущие революционеры.

В 1857 году пионер кабестанного пароходства на Каме (кабестан — паровое судно, двигавшееся с помощью завозимого вперед якоря), сарапульский уроженец Иван Колчин построил в Нижнем на правом берегу реки, несколько выше затона «Старая Волга», «паровое механическое заведение» для поправки машинных поломок и починки корпусов.

После шести лет мелкой ремонтной работы колчинская мастерская, техническим руководителем которой в первые годы деятельности был механик-самородок И. С. Муфтелев (до того простой чертежник Спасского затона), успешно собрала несколько бельгийских пароходов («Весту», «Палладу» и «Крамера»), прибывших из-за границы в разобранном виде.

Вслед за сборкой иностранных судов были самостоятельно сконструированы и построены из уральского железа, приобретаемого на Макарьевской ярмарке, русские пароходы «Друг», «Радость» и «Приятель». Это явилось началом успешного судостроения. С 1865 года по 1870 год механиком на заводе, выросшем из мастерской, был другой талантливый самоучка Вильям Джонс (американец по происхождению, родившийся в России), перешедший к Колчину с ардатовских горных заводов. Джонс впервые в русской практике применил новинку — сжигание мазута в топках при помощи пульверизаторов («форсунок»).

Нефтяное топливо дало заводу возможность широко развернуть свою деятельность. В 1875 году основатель завода Колчин умер, передав предприятие своему родственнику, сибирскому пароходчику Устину Саввичу Курбатову.

Новому владельцу сразу же пришлось столкнуться с обычным при капиталистическом строе экономическим кризисом. Привоз на нижегородскую ярмарку уральского железа, употреблявшегося в судостроении, сделался катастрофически малым и при высокой стоимости коммерчески невыгодным. Завод вышел из кризиса, перейдя на железное сырье с Выксы, от Шепелева, и из Скерневиц (Польша). При талантливом техническом руководителе В. И. Калашникове было построено еще свыше тридцати новых пароходов. На заводе в 1879 году появился электрический свет (впервые в провинции). Курбатов выписал из Москвы за 2800 рублей — громадную по тому времени сумму — электрический аппарат системы русского изобретателя Яблочкова. Аппарат питал током шесть «свечей Яблочкова», в матовых фонарях, освещавших фабричный двор. По рассказам очевидцев (ходить смотреть «новый свет» стекался весь город), около фабрики вечерами стало светло, «как днем».

К середине 90-х годов завод, насчитывая около 600 рабочих, сделался крупнейшим фабричным предприятием Нижнего.

Первое время уездное Сормово с его избыточным населением поставляло заводу рабочую силу. Работавший состав пополнялся, кроме того, крестьянской молодежью, искавшей применения своим лишним в сельском хозяйстве рукам. Шли к Курбатову и кустари железообрабатывающих районов губернии.

Однако в то время новичку попасть на завод было не слишком легко. Людей, обладавших исключительно одной физической силой, нанимал в конторе сам Курбатов, а для знающих слесарное и кузнечное ремесло практиковался «прием у ворот». Прибывший из Павлова или Ворсмы парень в вечерние часы поджидал у заводских ворот выхода рабочих и, узнав от кого-нибудь из толпы, кто — мастер, обращался к последнему с предложением услуг. Мастер, если нуждался в подручном, назначал «пробу». На следующее утро новичок являлся в цех и выполнял «урок». В случае благоприятного исхода испытания, наступала вторая стадия переговоров — определение цены. Последнее целиком зависело от мастера (в дальнейшем регулирование платы переходило к хозяину). «Экзаминатор» определял высоту платы новичку безапелляционной, лаконической фразой: «Тебе цена целковый!» или «Больше девяти гривен не стоишь!..». Принятый, в ближайший праздничный день, «ставил литки», т. е. приносил мастеру водку или водил его в трактир. До 80-х годов все люди, работавшие у Курбатова, делились на «мастеровых», имевших известную квалификацию, и на «рабочих», — людей неквалифицированного физического труда. В восьмидесятых годах администрация, следуя общерусскому примеру, начала весь работающий состав завода именовать в расчетных ведомостях — «рабочими». На Курбатовском заводе повторились события, отмечавшиеся и на многих других предприятиях. В названии «рабочий» квалифицированная часть заводского населения увидела ущерб своему положению и правам. Опасаясь снижения заработков, курбатовцы зароптали сначала втихомолку, а затем открыто.

Дело дошло чуть не до поголовного ухода мастеровых с завода. Вскоре последовало общее по стране распоряжение — оставить квалифицированным работникам фабрик и заводов название «рабочие», а людям, исполняющим простейшие операции, присвоить наименование «чернорабочих». Таким образом к началу девяностых годов среди курбатовцев образовались три трудовых категории: мастер, рабочий (мастеровой) и чернорабочий.

Заработок мастера колебался от двух до пяти рублей в день. Мастеровые получали: слесари (100 человек), кузнецы (60 человек), литейщики (50) — по рублю в день; котельщики (100) и клепальщики (100) по 80–85 копеек. Заработок в 1 руб. 25 коп. — 1 руб. 30 коп. имели токари (50 человек), медники (20) и столяры (30). Чернорабочие, которых сравнительно было немного (20–25 человек), получали по 50–55 копеек. Завод располагался в нескольких каменных корпусах. Главное здание вмещало кузнечный цех, где ковались, и литейную мастерскую, где отливались части машин.

Каждый входивший в литейную, скудно освещенную лишь пламенем горнов, погружался в полумрак. Смутно маячили тут и там фигуры литейщиков в кожаных фартуках, с распахнутыми воротами. Их лица, руки, одежда — все было черным-черно от гари и копоти, лишь белки глаз сверкали. Посетитель мог увидеть на спине у каждого медный крест на шнурке. Курбатов был сильно привержен к религии и малорелигиозных работников не терпел на службе. Близ горнов было настолько жарко, что крест, в короткое время нагреваясь, обжигал тело. По этой причине крест приходилось перекидывать на спину. Раскаленные добела в горнах куски железа поступали в первичную обработку. Мастер клещами поддерживал полосу поверх наковальни и указывал молотобойцу, вооруженному полуторапудовым молотом, где надо бить. Чтобы не говорить всякий раз: «бей тут», «бей там», — мастер постукивал маленьким молоточком: где он стукает, по тому месту молотобоец бьет тяжелым молотом со всего плеча. Дальнейшая обработка детали происходила в кузнечно-клепальном отделении. Здесь царил непрерывный, ужасающий грохот и лязг металла. Новичок-рабочий затыкал обязательно уши паклей, иначе он не выносил обстановки. Через месяц — другой человек привыкал обходиться без пакли, но все же это не проходило даром: портился слух, сперва малоощутимо, а потом и вовсе заметно. Клепальщики-ветераны, прослужившие 10–15 лет на Курбатовском заводе, становились глухими.

Окончательную отделку железные предметы получали в механической мастерской, представлявшей собой громадную залу со многими рядами токарных, сверлильных, строгальных, полировальных и прочих станков. Над механической мастерской в верхнем этаже на антресолях имелись «модельная» и помещение для чертежников.

Особое здание во дворе занимал котельный цех, где вырабатывались котлы разных систем. Ежедневно, исключая воскресенья и праздники, в 5 часов утра фабричный гудок сзывал курбатовцев на работу. Толпа плохо выспавшихся людей, среди которых одинокими фигурами мелькали женщины, потоками вливалась через широко растворенные ворота на двор завода и растекалась по своим рабочим местам. Обычно первые два часа работалось сравнительно легко; раздавался смех, слышались шутки и бойкие реплики между соседями по станкам. К одиннадцати часам утра настроение понижалось. Скопление в одном месте большого количества людей, жара, отсутствие вентиляции делали трудновыносимым.

Кончали работу в семь часов вечера. Продолжительность рабочего дня была двенадцать часов, не считая двухчасового перерыва на обед.

Проживали курбатовцы, в основной своей массе, близ завода. Когда-то эта часть города представляла собой заброшенный пустырь. Нижний имел тенденцию разрастаться вверх по Оке, к Мызе; Печерская сторона осталась незаселяемой, так как песчаным островом ежегодно все более отдалялась от русла Волги. Колчинским рабочим приходилось квартировать в городе и ежедневно брать приступом Мартыновскую кручу (ходьба по Георгиевскому и Казанскому съездам отнимала слишком много времени). Постепенно, в связи с увеличением числа работающих, по откосу горы и в ближайших местах набережной стали появляться домики мещан, решивших извлекать доходы от содержания жильцов.

В девяностых годах эта местность, целиком заполненная заводскими зданиями и десятками успевших состариться и почернеть от времени деревянных домишек, получила название Курбатовской, или Фабричной, слободы. Эта слобода отличалась исключительно мрачным видом.

Заводская труба ежедневно извергала массу дыма, который носился в воздухе и оседал толстым слоем на постройках и окружающей растительности. Все было покрыто копотью: мастерские, дом-особняк Курбатова, жилища рабочих. Сами рабочие и слобожане ходили чумазыми от копоти и дыма.

Скученность людей в домишках слободы была потрясающей. Мещане-домовладельцы старались утилизировать каждый квадратный аршин пола. Домохозяин часто помещался с семьей на кухне, а под «квартиры» приспосабливал все комнаты, коридоры, чуланы, мансарды и чердаки. Отдельную «квартиру», вернее комнату, снимал большей частью семейный курбатовец, отделяя кусок помещения перегородкой, не доходящей до потолка, под «каморку», которую сдавал от себя товарищу по работе — одиночке-холостяку.

Плохо оплачиваемые категории рабочих снимали углы в комнатах и каморках или только «койку». Угловым жильцам полагалось от основного съемщика отопление, освещение, корыто для стирки, чугун для кипячения воды и ведро. Придя в восьмом часу вечера с работы и наскоро закусив в меру своего заработка, люди тут же бросались в постель.

Трудовые дни были похожи один на другой, как две капли воды. Лишь воскресенья и праздники выделялись некоторыми светлыми пятнами на общем тусклом фоне безотрадного существования.

С утра пожилые рабочие направлялись в соседнюю церковь «Живоносного источника», иные не столько для молитвы, сколько для развлечения — послушать церковный хор и поглядеть на любопытный бассейн среди храма, с бьющим высоко фонтаном воды. Мужская молодежь отправлялась в Печерские овраги померяться силой с обывателями соседней Солдатской слободки, или подкреплялась пищей и «горячительным» в местных питейно-распивочных — Романычева и Распопова.

Девушки-работницы (их было немного) и слободские мещанки посвящали утренние праздничные часы приготовлениям к традиционной гулянке.

К двум часам дня начиналось гулянье. Праздничный туалет курбатовских «франтих» был такой: дешевая шерстяная или бумажная юбка, ситцевая с набивными узорами кофточка и пестрый головной платок. Некоторые особенные модницы из слободских мещанок имели шляпки розового цвета с незабудками и в руках зонтик, преимущественно зеленой окраски. На груди приколот бумажный или натуральный цветок.

Принаряженные девушки отправлялись на «курбатовский откос», расположенный у берега Волги, как раз под знаменитым нижегородским верхневолжским «Откосом». Наверху гуляла одна публика, внизу — другая.

Нижняя публика рассаживалась группами на траве и принималась грызть орешки или лущить подсолнухи.

Вскоре появлялась мужская молодежь. Парни одеты были в черные косоворотки под пиджак и в брюки, заправленные в ярко начищенные сапоги, снабженные, не взирая ни на какую погоду, резиновыми галошами. На головах мягкие фуражки, лежащие блином (позднее получили название «кепи» или «кепка»). У некоторых щеголей — тросточки в руках.

И вот дешевая «вятка» (гармоника) испускает душераздирающие звуки, а под ее аккомпанемент танцуют и поют:

За кадрилью следует «лянце» (лянсье), «полька-бабочка» и русская присядка с перебором.

Все курбатовские рабочие более или менее в одинаковой мере несли тяготы промышленных кризисов и периодического отсутствия работы. Но в то время как в умах пожилых рабочих недоедание и боязнь потерять единственный источник существования создавали безвольное настроение пассивной покорности судьбе, молодые по возрасту рабочие-пролетарии уже не желали мириться с таким порядком вещей.

В отличие от Сормовского завода, где большинство работающих жило в казармах под надзором администрации, курбатовцы, расселенные исключительно на частных квартирах, пользовались относительной свободой располагать собою в нерабочее время. Наиболее передовые из молодежи понимали необходимость накопления знаний. Поэтому первой формой проявления их классового сознания была организация кружков самообразования.

История сохранила имена молодых курбатовцев — пионеров кружков самообразования: Якова Пятибратова, Алексея Парфенова, Михаила Громова, Абрама Гуревича, Степана Мухина, Александра Замошникова, Николая Афанасьева, Александра Петрова, Петра Заломова, Алексея Колина, Егора Лисина, Михаила Самылина…

Марксизм, пропагандируемый в Нижнем в начале 90-х годов политическими ссыльными П. Скворцовым, М. Сильвиным, Ванеевым и другими, пустил свои первые ростки именно среди рабочих Курбатовского завода.