Картинки нижегородского быта XIX века

Глава двадцать седьмая

Нижегородские базары. — «Среда». — Прогулка по базару. — Люди базарной площади. — Торговые дела базара. — Развлечения: «Петрушка», гусиные бои.

Периодические крестьянские базары — с незапамятных времен характернейшая особенность всех русских городов. В годы первых десятилетий XIX века Нижний имел два базарных места: летнее — на Благовещенской площади и зимнее — на льду Оки против Стрелки. В этом последнем месте с ноября по март устраивался временный торговый городок. Ряды бревенчатых амбаров, досчатых ларей и лубочных шалашей заполняли собой всё пространство между обоими берегами реки.

Рогожные заборчики предохраняли строения от буранов и вьюг, а многочисленные проруби позволяли приезжим поить лошадей.

Постоянное громадное скопление людей и возов на льду однажды привело к катастрофе.

6 января 1867 года, в день «крещенья», около двух часов дня, раздался зловещий треск. Сотни человеческих фигур очутились в ледяной воде, из которой удалось выкарабкаться далеко не всем… С тех пор пришлые крестьяне торговали зимой и летом исключительно на Благовещенской площади между собором и церковью Алексея Митрополита.

В семидесятых годах городская дума постановила на площади разбить сквер, а базары из этой центральной части города перенести ближе к окраинам.

С течением времени установился порядок: в среду торговать на Новой, или Арестантской, площади, в пятницу — на Замковой, или Острожной, а в воскресенье — в Кунавине.

Наиболее людной, обширной и значительной по оборотам была новобазарная «Среда». Пятьдесят два раза в году, пустынная в остальные дни недели, площадь преображалась. Всю ночь со вторника на среду не прекращалось лошадиное ржание, громыхание колес, скрип телег.

Те, кто прибыли слишком рано, распрягали лошадей и коротали остаток ночных часов в разговорах или укладывались спать на возах.

В момент восхода солнца появлялись первые базарные посетители — стаи бродячих собак, прятавшихся остальное время суток в больших оврагах на Гребешке.

Голодные четвероногие копошились под телегами, шмыгали между лошадиных ног, обнюхивали каждый воз и, учуяв, наконец, мясной товар, усаживались полукругом возле мест, особенно раздражавших их обоняние. В таком положении терпеливо ждали 2–3 часа до начала базара, скаля зубы на каждого, кто пытался отогнать их.

Собачье засилье на нижегородских базарах исчезло только в середине девяностых годов после учреждения городом «собачьего двора» и фурманщиков-ловцов.

В семь часов утра давался сигнал к открытию торга. Распаковывались возы, раскрывались коробы, раскладывались клеенки для продажи с земли; площадь быстро наполнялась народом.

Помимо крестьян чисто русского типа, немало на базаре можно было встретить «нижегородских украинцев, белоруссов, даже поляков и литовцев». Появление в Нижегородской губернии этих народностей относится ко временам середины XVIII века, когда вся южная часть края была предметом раздачи в награду царским любимцам-вельможам и крупным чиновникам. Громадные черноземные пространства Лукояновского, Княгининского и Сергачского уездов были заселены при Екатерине II крепостными людьми из западных и юго-западных русских областей.

Так попали в нижегородские пределы украинцы — киевляне и черниговцы. Потомки этих переселенцев к концу XIX века растворились в местном населении, по частично сохранили национальные особенности в одежде, говоре и обычаях. На нижегородском базаре можно было частенько увидеть, например, полотняно-белую свитку белорусса-лукояновца и услышать его цокающую и дзенькающую речь.

На базаре встречались потомки древнейших обитателей берегов Кудьмы, Пьяны, Тёши. Среди них выделялась мордва плотным, мускулистым телосложением, темным цветом волос и прозрачными голубыми глазами с узким и косым прорезом. Мордовку легко было узнать по ее одежде — короткой, до колен, сорочке, вышитой по подолу и вороту разноцветными нитками, и поньке. Понька — кусок толстой шерстяной материи с бахромой по концам: она обертывается вокруг бедер вместо юбки, а сверху завязывается широким поясом. На голове у замужней мордовки повойник с концами в виде рогов; девушки заплетают волосы в косички, вперемежку с красными лентами.

От мордвы легко отличить другую старинную народность Нижегородской губернии — присурских чувашей. Чуваш — низкий, приземистый, коренасто сложенный человек с тяжелой, переваливающейся походкой. Кафтаны чувашей большей частью серого цвета и без воротников, обшиты черной тесьмой. Женщины носили лиф с длинными рукавами, украшенными галуном, передник с нагрудником и подвязями сзади и широкий пояс, обвивающий стан два раза.

Несколько реже, чем мордва и чуваши, попадались на базаре жители крайнего востока губернии — черемисы (мари). Темная кожа, сильно выдающиеся скулы, бедные волосами бородки — вот характерные черты облика черемиса.

Немало на базаре было татар Сергачского уезда. Южная полустепная нижегородская окраина издавна являлась пунктом средоточия десятков татарских сел и деревень. Татары выделялись издалека своими пестрыми халатами, расшитыми тюбетейками на бритых головах, гортанным говором и сильной жестикуляцией.

Бросались в глаза и коричневые кургузые пиджаки немцев-колонистов Саратовской губернии, предлагавших сарпинку и горчицу; воинственные бурки кавказцев, продающих сухие фрукты и рис.

Базарный неписанный «этикет» требовал от всех продавцов особого, «деликатного» обращения с покупателями, что выражалось прежде всего в определенном титуловании всякого лица, сообразно его внешнему виду.

Человек в чиновничьей форме, со светлыми пуговицами, именовался «господин!». Субъект в шубе или богатом пальто — «хозяин!» Личности менее солидной присваивали звание «почтенный!», «почтеннейший!». Юных летами величали «молодцами» или «добрыми молодцами». По отношению к женскому полу все продавцы с легкой руки галантерейщиков и мануфактурщиков усвоили специальную скалу обращений. Модистка или швейка по виду именовалась «мамзель!» Горничная или няня по виду — «умница!». Дородная, важная особа — «барыня!» Толстая мещанка в платке — «тетушка!» Тонкая — «тетенька!» Девушка крестьянского облика — «дочка!» и т. д.

Торговцы из крестьян, успевшие достаточно потереться в городе, пускали в ход своеобразное витиеватое краснобайство.

— Мамаша! — взывает из-за базарного прилавка бойкий мясник, видя почтенную горожанку, окруженную целым выводком детишек. — Пожалуйте сюда! Удовлетворим ваше семейство в полную плепорцию!..

— Эй! Красавица! — кричит не менее ретиво он же проходящей мимо грузной, утопающей в собственном жиру, стряпухе. — Вот кореечка первый сорт… Оченно потрафите котлетками господам!..

— Полупочтенный! — обращается тот же продавец к чуйке приказчичьего вида, по всей вероятности не подозревая иронии такого титулования. — Обратите просвещенное внимание на грудинку… Хоть сейчас на графский стол!

— Ваше степенство! — надрывается он при появлении осанистой купеческой фигуры. — У нас завсегда берете… Поддержите коммерцию, прикажите свесить заднюю ножку! Уважим на все на сорок!

Продавцам товара залежалого, попорченного или неходкого приходилось особенно изощряться: «заговаривать зубы», отводить глаза, чтобы не упустить покупателя.

Здесь заранее придуманных словесных оборотов не существовало: необходима импровизация, уменье «за словом в карман не лезть». Иногда достаточно было ошарашить человека неожиданным выпадом, вызвать на его лице улыбку, — и успех продажи обеспечен.

— Что это у тебя, любезный, лимоны незрелые какие? — обращается покупательница к продавцу фруктов. Тот, не задумываясь, выпаливает: — А тебе, барыня, за три копейки, да еще фрухт с атистатом зрелости подавай?! — Барыня конфузится и берет недозрелый лимон.

Съестные ряды представляли собой десятки столов, снабженных крючьями и подвесами, тянувшиеся ломаными линиями, без строгой симметрии.

Центральную — «съестную» — часть рынка окаймляли многочисленные ряды с произведениями нижегородских крестьян-кустарей. Особенно был велик выбор железных изделий из Горбатовского уезда. Павловцы привозили висячие замки различных размеров — от полупудового великана к амбару, до полузолотникового лилипута к детской копилке; ворсменцы предлагали столовые и перочинные ножи; тумботинцы — ножницы; сосковцы — подпилки.

К железному ряду примыкал сундучный. На довольно большой по размеру площадке возвышались пирамидками деревянные, обитые цветной жестью ящики — вместилища мещанского и купеческого добра.

Возле сундучной площадки располагались кожевники из Тубанаевки, Богородского и Катунок. Они предлагали различные сорта выделанной кожи: «конину» для грубой обуви, «яловицу» (Коровину), «баранину» для подбоя и «бычачину» на подошву. Среди кожевников постоянно толпились городские сапожники и пришлые деревенские чеботари.

Беднейшее городское население обслуживалось лапотным рядом.

Ассортимент лапотных изделий, несмотря на простоту выделки, отличался большим разнообразием. Потребителям предлагали: кривые лапти (на мужскую ногу); прямые (на женскую ногу); чувашские (без ушника, с короткой головкой и шишечкой); «некрещенные» — для дорожной ходьбы, отличавшиеся большой прочностью материала. Более дорогими сортами (от 8 копеек) считались «ступни» для домашнего ношения и «мелкая плетушка» из тщательно переплетенных узких ленточек лыка.

Как только посетитель базара проходил лапотный ряд, аромат свежего лыка сменялся отвратительным запахом кислых овчин, привозимых кустарями-мурашкинцами. Овчину покупали для зимних тулупов извозчики, дворники, ночные сторожа.

Рядом с мурашкинцами торговали их соседи по уезду — княгининцы. Товар княгининцев — зимние шапки и летние картузы. Наиболее ходкими фасонами на базаре считались: суконная московская шапка с мерлушчатым околышем, плисовая под пуговку с суконным верхом, шарик полукруглый из каракуля, боярочка — мерлушчатая с плоским верхом, плисовая остроконечная татарка, славянская с несколько суженной, как бы срезанной тульей и персиянка — наподобие фески.

Шапочная линия упиралась в забор кокоревского дома. Дальше располагались места продажи дешевой печатной литературы и лубочных картин. Нижегородские простолюдины редко посещали местные книжные магазины Самойлова, Пшениснова и Глазунова. На базаре, у развалов они чувствовали себя гораздо непринужденнее и свободнее в выборе интересного чтения и занимательных картин.

К услугам книжных покупателей были многочисленные копеечные издания московских фирм Холмушина, Коновалова, Сытина и др., сумевших угадать симпатии и вкусы тех, кто едва перешагнул первые начатки грамотности.

В 90-х годах на нижегородских базарах продавались: «Повесть о злодее Зарубе и подруге его Груньке, прозванной в народе дочерью сатаны»; «Портной в аду под пьяную руку»; «Хуторок близ реки Уньжи или главарь разбойничьей шайки Егорка Башлык, железные лапы»; «Вот так леший не нашего лесу или чёрт ведьму искал — сто пар лаптей стоптал»; «Путешествие на липовой машине с рублем в кармане за тысячу верст»; «Япанча — татарский наездник»; «Буря в стоячих водах» и т. д.

Пришлые уездные крестьяне более внимания уделяли ярко раскрашенным в пестрые кричащие цвета картинкам, развешанным для приманки тут же на заборе. Из таких наиболее популярной была картина «Образ страшного Суда Божия». На бумажном листе нарисован был вьющийся кольцами змей с разинутой пастью. Под змеем — море пламени и начертаны все виды наказаний, какие терпят за гробом грешные люди.

В числе картин светского содержания было несколько русских сказок: «Семь Симеонов», «Конек-Горбунок», «Аленушка», «Иван-царевич на сером волке». Юмористический характер носила наиболее ходкая в продаже картина под названием «Русскому всё здорово».

Если посетитель базара от кокоревского забора оборачивался в сторону Звездинки и направлялся обратно к Полевой, он попадал во вторую линию торгующих рядов.

На подстилках из рогожи или соломы лежали груды Городецких игрушек, семеновский «теплый товар», хабарская и дуденевская глиняная посуда, избылецкие веревки, красногорские топоры, лысковская мелкая галантерейщина, платяные крючки, наперстки, запонки, цепочки.

Среди галантерейщиков ходили, продавая свой товар «с рук», арзамасские кустари, мастера шерстяного вязанья. Главное их изделье — мужские носки из кислой неотработанной шерсти.

Рядом с носками шла бойкая торговля шерстяными варежками выработки жителей Гремячей Поляны, Нижегородского уезда. Любопытной особенностью промысла полянцев было то, что в их селе вязаньем занимались исключительно мужчины. Полянец никогда не расставался с мотком шерсти и орудием вязанья — двухвершковой плоской железной иглой. Он вязал всегда и везде: зимой, в избе на полатях, летом, у завалинки, весной, шагая рядом с лошадью на пашне, даже сидя на возу с сеном, подпрыгивая на ухабах, он нанизывал петлю за петлей. Полянские вязанки-рукогреи были знакомы всей губернии.

Миновав галантерейщиков, покупатель у решетки Кутайсова приюта выходил на площадку народных развлечений. Здесь шли представления бродячих акробатов, плясунов и шпагоглотателей.

Не частый, но самый желанный гость на базаре для всех любителей зрелищ был «Петрушка». Впереди шагал старик с шарманкой, за ним пожилой мужчина со складными ширмами, а шествие замыкал мальчик 7–8 лет с бубном и маленькой обезьянкой на плече. Выбрав место, труппа начинала готовиться к представлению. «Петрушка» был развлечением общенародным. Но имелась на базаре специфическая забава для избранных — гусиные бои.

Нижегородская губерния издавна славилась гусями.

Уже с конца XVIII века вывоз, например, арзамасских мороженых гусей в Москву достигал внушительных размеров. Известные русские литераторы, путешественники начала XIX века — Ив. Мих. Долгорукий, В. Пушкин, Соллогуб, Хвостов, Батюшков, Вигель и др., посещавшие нижегородские пределы, отмечали эту гусиную славу Арзамаса.

Неудивительно поэтому, что когда был создан в столице литературный кружок «Арзамас», то эмблемой избран был арзамасский гусь, изображенный на печати кружка в виде мерзлой тушки.

Согласно установившемуся порядку, натуральный арзамасский гусь должен был фигурировать в меню за торжественным ужином после каждого заседания «Арзамаса».

В протокол собрания полагалось вносить отметку о съедении лакомой птицы, изжаренной в масле или приготовленной в виде потрохов (в последнем случае председатель кушал голову, а члены — лапки, горлышко и желудки). Если гуся в неурочный момент года нельзя было достать, то это печальное событие отмечалось в протоколах «Арзамаса», составлявшихся в большинстве случаев известным поэтом Жуковским… «По окончании заседания члены приступали к трапезе и, кушая раковый суп, нежно вздыхали об отсутствующем потрохе арзамасском»… Или «…За сим последовал ужин. Но увы! За ужином не было гуся, и желудки их превосходительств были наполнены тоской по отчизне»… Еще: «…Все это было закончено ужином. Гуся опять не было, и каждый член, погруженный в меланхолию, шептал про себя: „Где гусь? — Он там! — Где там? — Не знаю“». Но когда гусь оказывался в наличии, Жуковский не щадил красок для описания удовлетворенности присутствующих: «…Ужин, заключивший сие заседание, был освящен присутствием гуся. Члены приняли с восхищением своего жареного соотечественника». «…Заседание закончилось ужином, и гусь отечественный утешил жадную утробу Нового Арзамаса».

Прошло более полустолетия со времени существования литературного общества. Арзамасские откормленные гуси одновременно приобрели еще дополнительные функции спортивно-увеселительного порядка. Некие, оставшиеся неизвестными истории, нижегородские любители сильных ощущений додумались устраивать бои между двумя раздразненными гусаками. Эта жестокая забава, процветавшая в Нижнем в шестидесятых годах века, происходила по середным базарным дням на дворах домов, прилегающих к Арестантской площади. В подходящих местах устраивалась расчищенная круглая площадка, огороженная невысоким заборчиком.

Каждый из охотников гусиного боя приносил с собой в лубочной плетушке собственного бойца — гусака. Гуси заранее подготовлялись к драчливым действиям специальным режимом — их кормили сырой говядиной. Птицы делались необыкновенно злыми: выпущенные из плетушки, они щипали клювом все, что им подвертывалось.

Владельцы птиц и десятка два-три допущенных по выбору зрителей заключали пари, и бой начинался.

Выпущенные гуси наскакивали друг на друга, вертелись волчком и долбили противника клювами, пока один из двоих не осиливал.

Открытые гусиные бои в Нижнем продолжались до конца восьмидесятых годов. Когда они были запрещены, их стали устраивать тайно на пустырях за Звездинкой. Еще позднее, в исходе века арзамасские гусятники стали ездить для устройства боев в Семенов, а семеновские — в Арзамас.