Картинки нижегородского быта XIX века

Глава тридцать первая

Нижегородское лето. — Дачная жизнь нижегородцев. — Поднятие ярмарочных флагов. — На ярмарке.

С наступлением жарких летних дней нижегородцы разъезжались по дачам. Первые по времени нижегородские дачные поселки возникли в местности, расположенной по высокому берегу Оки несколько выше старинного урочища Слуды. Находившиеся здесь Мыза и Щелоков хутор ведут свое начало от середины XIX века. Владелец сельца Ляхова — Ребиндер, остзеец по происхождению, имел стадо породистых коров, которых держал в специальной молочной ферме близ берега Оки. Большинство обслуживающего персонала фермы были латыши, которые ферму окрестили привычным для них названием Мыза. Позднее, с переходом Ляхова к новому владельцу — Мельникову-Печерскому, ферму ликвидировали, по название Мыза осталось. Поселок Щелоков хутор получил свое название в 70-х годах от его владельца — купца-бакалейщика Щелокова, застроен же был много раньше, еще первым хозяином — нижегородским полицеймейстером Махотиным. В 80-х годах, в связи с проведением шоссейного тракта на Арзамас и Муром, между Щелоковым хутором и бывшей Мызой был устроен постоялый двор с трактиром. Предприимчивый трактирщик на обрыве реки, в месте, называемом Ровнедью, поставил павильон, куда стали по праздникам приезжать из города и устраивать пикники. Место понравилось, и с 1890 года по обрыву и вдоль большой дороги начали возникать дачи, строившиеся богатыми представителями нижегородского дворянства и купечества. Собственные дачи оказались по карману не всем желающим. Нужду в дачах быстро учли ловкие предприниматели, и через 3–4 года Мыза покрылась постройками аляповато-дачного стиля, сдаваемыми в аренду на сезон или на месяц. Мызинский дачник — это был в большинстве случаев титулованный дворянин и крупный купец или высший банковский и судейский служащий.

Другое популярное дачное место — «Выселки села Черного» возникло вскоре вслед за мызинским.

Коренное население Выселок или Черноречья, уходя по летам в отхожий судоходный промысел, приспособило свои дома для такой же сезонной сдачи. «Переоборудование» заключалось в пристройке к избам террас-балконов, сооружении кухонок посреди улиц и в устройстве при домах уборных. Через пять лет многие чернореченцы, развращенные легкими дачными заработками, забросили водную профессию и скоро прославились искусством богатеть в два-три дачных сезона. Особенное уменье извлекать доход из дачника проявил «монополист» водных путей Васька Коротков. Положив на речушке Ржавке, а также на всех затонах и болотах дощечки-переходы, он взимал с каждого проходящего «дань» в размере пяти копеек.

Дачное времяпровождение обычно заключалось в бесконечном хождении по платформе вокзала вплоть до прихода «курьерского», во втором часу утра. А на рассвете станционный сторож выметал с перрона горы подсолнуховой и ореховой скорлупы.

Другими, более культурными развлечениями были прогулки за грибами на Переливы или Зайчиху, рыбная ловля в Затворе или Каменном ключе, а также поездки в окрестности: Свято озеро, Дудин монастырь, Дворики и Оленино.

Местности: Кстово, Великий Враг на Волге и Гнилицы на Оке стали привлекать дачников позднее. После выставки в 1897 году Общество финляндского перевозного пароходства стало страдать от недостатка пассажиров. Тогда фирма пустила часть пароходов в рейсы до Кстова, Великого Врага и в Гнилицы. И к концу девяностых годов количество дачников каждого из этих мест исчислялось сотнями. В отличие от Мызы и Черноречья, дачное население этих районов считалось «демократическим»: сюда ездили педагоги, мелкие служащие и т. д.

Но не все нижегородцы устраивались по летам за городом. Было еще два «дачных места» в пределах городской черты. Рабочие Курбатовского завода в жаркие летние месяцы устраивали себе шалаши из досок и рогож на холме над Волгой. Костер перед входом в шалаш и писк комаров из Александровского сада давали некоторую иллюзию настоящей дачи. Работники мельниц Благовещенской слободы, в свою очередь, устраивались таким же образом на сухих площадках Слуды. Разница между обеими группами этих «дачников» состояла лишь в том, что курбатовцы дышали дымом своей фабричной трубы, а мукомолы вдыхали «аромат» двух громадных нефтяных баков.

15 июля — день поднятия ярмарочных флагов.

Отправляясь всем семейством на ярмарочную территорию, нижегородец прежде всего попадал в «Главный дом». Час или два все семейство толкалось в сплошном потоке публики. Глава семьи покупал ярмарочные подарки домочадцам: духи Брокера и Ралле, брошки и запонки из уральских камней, персидские платки и одеяла, японские и китайские лакированные безделушки и засахаренные фрукты — сласти знаменитого Лопатина из Ярославля.

Из Главного дома семья направлялась в цирк Никитиных. Братья Аким и Петр Никитины имели лучшее в Поволжье, да, пожалуй, и по всей России цирковое предприятие.

Они зафрахтовывали на всю навигацию пассажирский пароход, внизу помещали свою большую, из 120 лошадей, конюшню, зверинец; в каютах размещались артисты и обслуживающий персонал, и таким образом плавали от одного поволжского города к другому.

Начинали сезон Никитины в Астрахани, а к началу ярмарки поспевали в Нижний.

Ярмарочные цирковые представления, отличаясь безупречным, иногда блестящим выполнением отдельных номеров, в сущности, страдали однообразием.

Программа строилась из расчета пощекотать нервы зрителям. Каждый сезон считалось обязательным появление на скачущей лошади наездницы, раздевающейся на глазах у публики. Трюк состоял в том, что наездница, испытывая нетерпеливое ожидание зрителя, медленно снимала с себя одни за другими до 15 пар панталон и сорочек и оставалась, наконец, в трико телесного цвета…

Любимцем публики был вечно юный мальчик Коля Никитин, выдающийся эквилибрист и жонглер на лошади. Не смотря на свой, весьма почтенный в конце 90-х годов, возраст, он, одетый в бархатную курточку и короткие штанишки, выбегал на арену собирать брошенные зрителями яблоки и апельсины.

По окончании циркового представления нижегородцы отправлялись поужинать в ярмарочные рестораны с программой.

Ярмарочные увеселительные рестораны в 90-х годах носили звучные имена: «Россия», «Германия», «Повар», «Эрмитаж», «Аполло». Смешать их между собой мог только профан. Каждое из этих учреждений имело свою собственную физиономию, свою публику, свои обычаи. Даже внешний облик и манеры обслуживающего персонала в каждом из ресторанов были особые.

В шикарном «Поваре» столичный татарин-официант при исполнении обязанностей держал абсолютно чистую салфетку на сгибе локтя.

В «России» и «Германии» половые чистую, мало смятую салфетку носили на плече.

В «Эрмитаже» «человек» носил салфетку зажатой в кулаке. Наконец в «Аполло» услужающие, смахнув салфеткой сор со столов, неуклонно засовывали ее подмышку до следующей надобности.

Рестораны имели отличительные особенности в составе хоров.

В «России» пел русский хор певцов, наряженных в боярские костюмы. В «Германии», которую содержал нижегородский немец Фаульдарт, пел «швейцарский» хор. «Швейцарским» он, положим, был только по названию, потому что исполнял исключительно немецкие песни. В «Поваре» и «Аполло» укоренились цыгане московские и рыбинские, а в «Эрмитаже» подавалась новинка: «Хор сибирских бродяг».

Главной приманкой каждого ресторана были женщины: среди них различались арфистки (хористки), шансонетки (эстрадные исполнительницы) и, наконец, просто «дамы при ресторане». Обязанностью всех их вместе было развлекать гостей, содействуя опорожнению карманов в пользу хозяев ресторана. Определенное месячное вознаграждение получали только шансонетки, — арфистки же служили без платы. «Сколько выплатите жалования хористкам?» — спросили раз содержателя хора. — «Мы платим? — удивился тот. — Не мы, а нам платят они из тех сумм, что гости дарят им „на булавки“ и на ноты». Действительно, арфистки обходили в ресторане публику, собирая доброхотные подачки.

Гости строго делились на категории: были хорошие и плохие, тароватые и «шаромыжники». Любой посетитель опытными официантами определялся и оценивался с первого взгляда. Человек модно одетый, потребовавший сразу по приходе бутылку шампанского, дорогой закуски и сигар, котировался среди них весьма низко. Такой посетитель, израсходовав четвертную, сидел потом целый вечер, обозревая длинную программу эстрады. Другое дело, если за столик усаживалась компания людей, одетых беспретенциозно. На вопрос официанта: «Что изволите заказать?», они вяло отвечали: «Дай-ка по стаканчику чая с лимоном»… Лакей оживлялся — Это были «настоящие гости», им нужно «осмотреться». Через полчаса требовался графинчик, через час компания переходила в отдельный кабинет, где начинался дым коромыслом.

На заре, при свете первых лучей выходившего из-за Волги солнца, окончательно захмелевшую компанию парные извозчичьи коляски мчали по плашкоутному мосту в город.

Им навстречу, вздрагивая от холодного утреннего воздуха, шли вереницы заспанных, угрюмых людей, спешивших на обычный тяжелый труд к своим верстакам, станкам и мельничным жерновам.