Картинки нижегородского быта XIX века

Глава вторая

Парадокс нижегородской экономики. — Несколько слов о бурлаках. — О великом механике И. П. Кулибине.

Может показаться странным, что Нижний Новгород, расположенный на месте слияния двух крупнейших рек, представлял собой в торгово-промышленном отношении все же заурядную величину. Однако это было так. По Волге провозили миллионы пудов груза, но он или следовал на верхние плёсы обеих рек, или застревал у Макарьевского монастыря «на Желтых водах», не дойдя ста верст до Нижнего. Роль Нижнего сводилась к относительно скромному значению перевалочного пункта для паузки транзита в мелкосидящие суда. Все же семь месяцев в году, когда Волга становилась судоходной, тихий провинциальный городок жил повышенной, а моментами и очень интенсивной жизнью. Пришлый «работный люд» увеличивал его коренное население в два-три раза, а скопление судов на рейдах обеих рек видоизменяло внешнюю его физиономию.

В ту пору Волга была рекой деревянных расшив, при попутном ветре идущих на парусах. А большую часть времени их тянули «бичевой» бурлаки.

Каждой весной толпы людей, ищущих работы, стекались со всех концов губернии в Нижний. В середине марта на Ивановской площади (нижняя часть города) начинались ежедневные базары, где предметом торга были не вещи, а мускульная сила рук, крепость ног и груди.

Особенно много было уездных государственных крестьян, нуждавшихся в подсобном заработке, и помещичьих крестьян, не сумевших полностью выработать оброк. Были и городские мещане, не имевшие постоянного источника пропитания. Приходили наниматься также опустившиеся люди и пьяницы, искавшие любую работу, бродяги с фальшивыми паспортами, помышлявшие о коротком отдыхе от бесконечных скитаний. Особняком стояли люди, которых толкала на бурлачсство «вольная волюшка».

Рядились бурлаки на работу артелями по 25–30 человек. Для большого судна требовалось 100 и более рабочих, для среднего 30–40, а для малого — от 5 до 8 человек. В среднем, для каждой тысячи пудов груза полагалось иметь «восемь ног».

Обычным для нижегородцев был «ряд» на «малую путину» до Рыбинска. За расстояние в 454 версты наниматель платил от 12 до 45 рублей, в среднем 23–25 рублей. Заключив условие и получив задаток, артель первым делом покупала вскладчину деревянные семеновские ложки. Каждый бурлак, как символ своей профессии, втыкал ложку под ленту «гречневика» (валяная шляпа). Порядившись, артель гурьбой отправлялась в кабак «мочить лямку». В условленный час все аккуратно являлись к судну и пускались в путь.

От бурлаков требовалась большая физическая сила. Они наваливались грудью на ременные петли лямок и тянули груженое судно вверх против течения. Шаг бурлаков был очень медленным: они ступали вперед только одной правой ногой и затем придвигали левую — шагать иначе не позволяла тяжесть лямки. Шли низко, наклонив голову, отчего кровь приливала к ней. Идти часто приходилось по воде. В этом случае бурлаки беспокоились об одном — как бы не подмочить табак, который висел у них на груди. И, когда вода становилась слишком глубокой, кричали: «Под табак!». Бурлацкое выражение «под табак!» для обозначения глубины водного потока укрепилось в речном обиходе на все последующие времена.

Старший бурлак в артели — водолив — был за хозяина и смотрел, чтобы не подмок товар. Заведывавший хозяйством назывался лоцманом, или «дядей». Самый сильный шел впереди, звали его «шишкой». Были в артели еще двое — так называемые «косные». Они шли сзади и «ссаривали» бечеву, т. е. освобождали ее, когда она запутывалась и задевала за что-нибудь. Пищу варил самый младший из бурлаков, обыкновенно мальчик 14–15 лет. Длина рабочего дня определялась хозяйским требованием «идти со всей поспешностью, не просыпая утренних и вечерних зорь», т. е. равнялась, примерно, 18 часам, с небольшими перерывами на обед. Путь до Рыбинска продолжался около 20 дней, после чего бурлаки спускались на легкой лодке обратно в Нижний и могли наняться вновь, — и так до четырех раз в навигацию. Бурлаки из крестьян-землепашцев обычно ограничивались двумя путинами, торопясь к Петрову дню (29 июня) — попасть к сенокосу и жатве. Материальная сторона «лямочной профессии» была, конечно, ужасной. Примерно одна треть бурлаков имела мизерный заработок, другая треть оставалась уже довольной тем, что прокормила себя во время навигации, а остальные после сплава возвращались домой в рубище, без денег, питаясь подаянием.

Товарооборот, производимый на Волге людской тягой, был крайне медленным. Рыба Каспийского моря прибывала из Астрахани в Нижний через 60–65 дней. Самаро-саратовский хлеб — через 40–45 дней. Камская соль — через месяц. Сроки водной доставки значительно превышали доставку тех же товаров зимним путем на санях. Стоимость провоза груза в обоих случаях была примерно равной, и предпочтение расшив гужевому пути было чисто условным, — для всего количества перевозимого Волгой груза невозможно было найти достаточно лошадей.

Вообще способам передвижения товаров на Волге уделялось тогда мало внимания. Но русская жизнь уже начинала рождать одиночек, усилиями которых делались шаги, а иногда и скачки в области технического прогресса. Одним из таких людей, глядевших в будущее, был замечательный нижегородец Иван Петрович Кулибин.

Гениальный самоучка-изобретатель родился в 1735 году в семье мелкого мучного торговца. Отец заставлял 8—9-летнего сына помогать ему за прилавком, а мальчик рвался к обычным в этом возрасте детским играм и забавам. Однажды он удивил сверстников необычайно искусно устроенной игрушечной водяной мельницей, действовавшей от родников Успенской горы (близ вершины которой располагался дом Кулибиных). Вертелось деревянное колесо, приводя в движение «настоящие» карликовые жернова. Проходивший мимо старик Кулибин, увидя сына не в лавке «у дела», пинком ноги разрушил «баловство» и за вихры потащил непутевого Ивана на «свое место». Однако мальчик следующей ночью восстановил сооружение и торжественно притащил отцу горсть смолотой из зерна муки. Отец перестал считать его ни к чему негодным мальчишкой и отдал в ученье дьячку приходской Успенской церкви.

У дьячка юный Кулибин скоро удивил соседей новым проявлением своей одаренности в «механическом рукомесле». Наискосок от дома Кулибиных через Успенский овраг помещалась историческая «Строгановская» церковь, построенная при Петре I, в первых годах XVIII века. Находившиеся вверху церковной колокольни сложные часы-куранты были сломаны и бездействовали уже около 20 лет: в Нижнем не смогли их починить. Каково же было изумление нижегородцев, когда однажды они услышали вновь громкий бой курантов, сопровождаемый музыкальным мотивом «Коль славен наш господь в Сионе». Знаменитые часы разобрал, починил, вновь собрал и пустил в ход двенадцатилетний мальчик Кулибин. Кроме славы, юный механик приобрел и доход от починки стенных и карманных часов, что окончательно примирило его с отцом. Спустя некоторое время, Кулибину удалось съездить в Москву и приобрести там инструменты для сложных механико-слесарных работ. С этого момента деятельность молодого механика-самоучки получила особенно благоприятные условия. Он не только искусно чинил старые поломанные часы и машины, но приступил к изобретению и сооружению новых, весьма сложных механизмов.

В бытность Екатерины II в Нижнем Новгороде, он преподнес царице уникально сделанные в форме гусиного яйца часы необыкновенно сложного устройства. Помимо часов, яйцо заключало в себе миниатюрную панораму — сцену из священной истории. Крошечные фигурки воспроизводили человеческие движения, а музыкальный механизм исполнял пасхальную песнь. Пораженная искусством нижегородца-самородка, императрица пригласила его в столицу, где он получил должность управителя механической мастерской при Российской Академии наук.

Дальнейшая творческо-изобретательская деятельность Кулибина была поистине изумительной. Он прежде всего привел механическую мастерскую Академии в такое блестящее состояние, что в ней стали не только чинить, но и делать разные математические, физические, гидравлические, астрономические и другие научные приборы и инструменты. Самолично Кулибин делает телескопы, микроскопы, модель дугообразного деревянного моста через Неву и модель телеграфа. Изобретает исключительно яркие фонари, получившие название Кулибинских, самокатку (прообраз будущих самодвижущихся экипажей), искусственные ноги, успешно заменявшие инвалидам их потерянные конечности.

Для забавы императрицы и двора Кулибин придумывал разные затейливые механические игрушки и фейерверки без дыма и огня.

Немало славы механику доставил и случай с остановившимся на стапеле строительной верфи русским кораблем «Благодать». Столичные механики и ученые, истощив все средства, потеряли надежду сдвинуть судно с места, а Кулибин, применив свой собственный новопридуманный метод, и здесь добился успеха.

Остаток жизни, начиная с 1801 года (умер в 1818 году), изобретатель прожил в родном городе, посвящая свои силы решению технических проблем, которые должны были облегчить землякам-волгарям труд на различных поприщах их деятельности.

Кулибин в тиши и полном уединении работал почти без отдыха; в голове его рождались мысли, одна оригинальнее и смелее другой.

Наблюдая изнурительный труд бурлаков, Кулибин задумал дерзкую для тогдашней техники мысль — заставить работать текущую силу речной воды. Он рассуждал примерно так: в водяной мельнице вода вращает колесо, колесо вращает вал, вал вращает жернова. Вместо последней работы вал может навивать канат и подтаскивать издали какой-нибудь предмет.

Изобретатель соорудил на речной плоскодонной барке механизм, напоминавший мельничный, — говоря упрощенно, поставил мельницу на барку. Сила течения, действуя на два боковых колеса, вращала вал с наматывающимся канатом, конец которого, снабженный якорем, завозился вперед, сажен на двести, и укреплялся наглухо. Судно двигалось против течения, подтягиваясь к якорю, со скоростью около версты в час. Выгода против бурлацкой тяги состояла в уменьшении количества людей, потребных для одного и того же количества груза, приблизительно вдвое. Первая проба «водохода» произошла в Нижнем 28 сентября 1804 года, при большом стечении людей.

Зрители дивились смекалке земляка, но мнения о новинке были, скорее, неблагоприятны. Бурлаков устрашила мысль о возможном в будущем недостатке работы, а судохозяевам отнюдь не улыбалась мысль о довольно большом расходе на «механизм».

Как бы то ни было, губернатор немедленно донес в столицу о «достигнутом при его попечении успехе в отечественном судостроении». Изобретателю выдали награду, а судно приобрели в казну. Однако пока в столице соответствующие ведомства «знакомились» с кулибинским проектом, «водоход», сданный на хранение городу, стоял в одном из пригородных затонов. Кончилось тем, что весенние ледоходы привели судно в негодный вид, в 1838 году оно было продано на слом, и о судне забыли.

Дожидаясь результата отзыва о «водоходе», Кулибин с присущим ему пылом отдался другому своему заветному проекту — устроить нижегородцам водопровод. О Нижнем справедливо говорили: «воды много, а попить нечего!» Расположенный у двух рек, город испытывал недостаток в питьевой воде, за которой жителям приходилось спускаться на берег и затем взбираться на сорокасаженную кручу. Колодцы в городе не обладали пригодной водой, а родников не хватало.

Кулибин задумал механическим путем поднять воду на гору. Для этой цели он работал над проектом большого колеса, которое, вращаясь «само собой», без помощи извне, приводило бы в движение систему насосов… Здесь гениальный самоучка, движимый благородным порывом принести пользу человечеству, впал в роковую ошибку. Он намеревался создать энергию «из ничего», т. е. осуществить невозможное в природе — «перпетуум мобиле» (вечное движение), занимавшее тогда умы некоторых ученых и изобретателей.

В лице Кулибина нижегородцы обрели подлинного русского самородка, неутомимого изобретателя и подвижника науки. К сожалению, правящая чиновничья Россия своевременно не разглядела в нем задатков истинного сына науки, и замыслы великого механика, хотя и не все, были реализованы уже позднейшими русскими техническими деятелями.

И самое появление вслед за ним других русских изобретателей-самородков (например, Попова или Калашникова, о котором речь будет впереди) служит ярким доказательством, что Кулибин — не случайное явление в русской жизни, а показатель высокой одаренности глубинных слоев русского народа.