Картинки нижегородского быта XIX века

Глава одиннадцатая

Люди города 40—50-х годов. — «Соль земли» — дворяне, — А. Д. Улыбышев и его кружок. — Гагаринская компания. — Купечество. — Торговая «честь» и торговая «мораль». — Мещане-ремесленники в труде и отдыхе.

Менялось внешнее лицо города, менялись и люди, его теперь населявшие. Дворянин, купец, мещанин — уже не те, какими они были во времена «француза». Тип полупомещика-полугорожанина исчез. Оскудевающее уездное дворянство перебиралось в город на постоянное житье, обладая в общем достаточными средствами от залогов «крещеной собственности» в Опекунском совете.

В сороковых и пятидесятых годах Большая Печерка превратилась в «дворянское гнездо». Здесь обосновались семьи уездной служилой аристократии: Шаховские, Трубецкие, Дельвиги, Аверкиевы, Болотовские, Бестужевы-Рюмины, Анненковы. На Большой Покровке разместился, в свою очередь, цвет родовитого, но не служилого дворянства: Ульянины, Боборыкины, Зыбины, Улыбышевы, Вердеревские. В новоустроенных Жуковской и Тихоновской улицах поселились менее родовитые дворянские семьи.

Таким образом, весь северо-восточный угол города приобрел ярко выраженный дворянский отпечаток, в отличие от юго-западной части, где преобладали купцы и мещане.

Несмотря на пошатнувшийся фундамент, дворянство продолжало считать себя «солью земли». Оно крепко держалось за свою прерогативу быть исключительным руководителем общественной и культурной жизни города.

В этом отношении пятидесятые годы выдвинули среди нижегородских дворян крупную личность просвещенного помещика, знатока и ценителя изящных искусств — Александра Дмитриевича Улыбышева. Отец Улыбышев, по происхождению помещик Горбатовского уезда, по занятиям — дипломат времен Павла и Александра I, воспитывал своих четверых детей за границей, в Саксонии. Все семейство обнаружило недюжинные способности. Старший сын, математик, впоследствии сделался видным инженером путей сообщения. Дочь Елизавета писала стихи, неоднократно разбиравшиеся в печати небезызвестным бароном Бромбеусом, другая дочь, очень образованная и начитанная, находилась одно время в деятельной переписке с Чаадаевым, который посвятил ей свои «Философические письма».

Младший сын, Александр, собирался по примеру отца посвятить себя дипломатической карьере. Но еще в ранней юности он выявлял блестящие музыкальные способности, превосходно играя на скрипке и сочиняя небольшие оркестровые композиции.

Музыкальные интересы, в конце концов, помешали дипломатическим занятиям.

Улыбышева не прельстила мысль быть первым музыкантом среди дипломатов или первым дипломатом среди музыкантов. В результате — отказ от места посланника в Персии взамен убитого А. С. Грибоедова. Выйдя в отставку, он целиком отдался музыке. Плодом многолетнего труда явилась двухтомная биография Моцарта, напечатанная в Лейцпиге на французском языке. С 1841 года Улыбышев поселился в Нижнем Новгороде, Его особняк на углу Большой и Малой Покровки сделался центром музыкальной жизни города. По четвергам и субботам, в течение всей зимы, в нем неизменно устраивались вечера камерной и симфонической музыки. В квартетах обычно сам хозяин вел партию первой скрипки; другими участниками являлись нижегородские музыканты-любители — М. М. Аверкиев (альт), М. П. Званцев или Гебель (виолончель) и К. К. Эйзерих (рояль). Из них особенно интересна личность последнего. Эйзерих — австриец по происхождению, окончил Венскую консерваторию, был организатором и руководителем знаменитого Шепелевского оркестра на Выксунских заводах. После разорения Шепелевых Эйзерих долгое время жил в Нижнем.

К участию в симфонических концертах богатый меценат выписывал музыкантов из Москвы. На улыбышевских собраниях впервые проявились таланты известных впоследствии композиторов: местного уроженца Балакирева и Серова.

Милий Алексеевич Балакирев (род. в 1836 г.), сын чиновника нижегородского Соляного управления, мальчиком брал уроки музыки у дирижера местного театрального оркестра, 16-летним подростком познакомился с Улыбышевым, в семействе которого сделался своим человеком. Поощряя музыкальные способности юноши, Улыбышев отправил его с рекомендательным письмом в Москву к М. И. Глинке. Творец «Руслана» и «Сусанина» заметил выдающееся музыкальное дарование нижегородца, особенно растрогавшего его изумительным по силе и чувству переложением в романс стихотворения Пушкина «Не пой, красавица, при мне ты песен Грузии печальной».

Дружба с гениальным композитором содействовала появлению и укреплению в творчестве Балакирева чисто-русских национальных элементов. С первых же шагов самостоятельной творческой работы молодой композитор нашел себе единомышленников в лице Даргомыжского, Мусоргского, Бородина, позднее Римского-Корсакова — реалистов музыки, ратовавших за полное слияние поэтического слова с музыкальной передачей его. Это была та группа русских композиторов, которая спустя некоторое время, в результате крылатого выражения критика Ц. Кюи, получила прозвание «Могучей кучки». Разность мест проживания Улыбышева и Балакирева не помешала в дальнейшем дружески-теплым отношениям первого к своему «музыкальному крестнику», их оживленная переписка продолжалась несколько лет.

А. Д. Улыбышев был также покровителем и критиком местного театра. Его плотную представительную фигуру с нестареющим румяным лицом, окаймленным редкой растительностью на темени, щеках и подбородке, в сюртуке модного тогда цвета «пыльной смородины» нельзя было не заметить на каждом спектакле в правом крайнем кресле первого ряда партера. «Превосходительный» театрал (Улыбышев имел чин действительного статского советника) внимательно следил за игрой актеров и, не стесняясь, вслух высказывал свое одобрение или порицание словами: «прекрасно, молодец!» или: «скверно, безобразно!», а иногда даже просто: «экий болван!». Оценка им пьесы и актерской игры, прямолинейно-резкая, но всегда дельная и справедливая, оказывалась столь авторитетной, что считалась как бы непогрешимой и обязательной для нижегородской театральной публики. Улыбышев в полном смысле создавал успех или провал пьесы.

Благотворное влияние просвещенного меломана на нижегородскую музыкальную и театральную жизнь продолжалось свыше полутора десятков лет и прервалось с его смертью в 1898 году.

Деятельность, Улыбышева и его кружка, однако, не охватывала всего нижегородского общества, ограничиваясь лишь кругом наиболее культурного барства. Значительная часть городского дворянства прекрасно обходилась без облагораживающего влияния классической музыки, заменяя ее эстетическими переживаниями совершенно иного характера. У этой части был свой «законодатель», покровитель и меценат — князь Гагарин.

Личность князя в дворянских кругах считалась «исторической», так как была связана с неисчислимым количеством всяких «историй». Столичный шалопай, задира и скандалист, Лев Гагарин был выслан из Петербурга в провинцию после своеобразного «столкновения» с Николаем I. Царь как-то спросил дядю молодого повесы, князя Павла Гагарина, почему его племянник ничего не делает, так что царь его постоянно везде встречает. Неизвестно, что ответил дядя царю, но племянник, узнав о царском вопросе, сказал: «Мне в маленьком чине везде подобает шляться, а вот государь-то когда находит время всюду бывать, где меня видит?». О дерзкой фразе стало известно Николаю, и Гагарин очутился за тысячу верст от столицы.

Нижегородская почва дала возможность гагаринской натуре развернуться во всю широту при снисходительном отношении к нему губернатора. Подобрав компанию изнывавших от безделья дворян, Гагарин в течение нескольких лет преподносил нижегородскому обществу разнообразные «милые шутки и проказы».

Сравнительно невинными забавами дворянских бездельников являлись рассылка видным горожанам приглашений на губернаторский бал, которого тот и не думал устраивать, или катанье по городу в каретах, одетыми «как мать родила».

Однажды ночью гагаринская компания переменила большое количество вывесок на фасадах зданий. Утром изумленные горожане увидели: над дверью духовной консистории слова: «распивочно и на вынос», на здании судебной палаты: «стриженая шерсть оптом и в розницу», на воротах «архиерейского дома»: «продажа дамского белья и приданого для новорожденных», на губернаторском подъезде — изображение банки пиявок с надписью: «здесь отворяют кровь»…

Любимая забава Гагарина носила далеко не идиллический характер. Он приручил и выдрессировал пару годовалых медвежат, которых постоянно водил при себе на цепочке. Занимая квартиру с балконом на втором этаже против Покровской церкви, во время праздничного скопления публики на улице, отпрыск благородной фамилии развлекался тем, что спускал с балкона на канате медвежонка и после достаточного переполоха среди прохожих втаскивал его обратно.

Нижегородская «деятельность» Гагарина прервалась лишь после устроенной им «афинской ночи», для которой он похитил или сманил женскую прислугу многих горожан. Дальнейшие его подвиги происходили где-то за Уралом.

Женская половина нижегородского дворянского общества в значительной степени повторяла характерные черты своих мужей, отцов и братьев. «Городские дамы» также делились в своей среде на высших и низших, на первенствующих и второстепенных. Никто не хотел быть равной другой, каждая искала случая выделиться, если не благородством происхождения, то должностью или влиянием мужа, а на худой конец хоть туалетом в театре, клубе или на общественном гулянье.

Нижегородские дворянки иногда находили приложение своим силам и энергии в так называемой «благотворительной деятельности». Более богатые и влиятельные дворянки имели «своих» бедных, «свои» приюты и убежища, в которых являлись полновластными распорядительницами. Остальные — сообща устраивали вечера «иголок», «тарелки супа», «кружки молока» в пользу городских бедняков.

В связи с праздным времяпровождением большое значение в жизни нижегородских дворянок занимали наряды и моды. В середине XIX века крупную и длительную злобу дня составлял «юбочный вопрос». До 40-х годов ширина женской юбки была более или менее нормальной. С этого времени объем юбки, согласно требованиям моды, начал расширяться и достиг к концу 50-х годов четырех сажен в окружности.

Чтобы придать такой громадной юбке округлость, использовали конский волос, тростник, китовый ус, крахмал или употребляли бесконечное количество надетых одна на другую нижних юбок. После всю эту громоздкую тяжесть сменил кринолин (от crin — конский волос) — клетка из тонких стальных прутьев.

Женщина в кринолине походила на шар и скорее не шла, а катилась вперед. Много нужно было ловкости, напряженного внимания к себе и выдержки, чтобы носить такое платье. Протянуть руку своему ребенку, пройти в обыкновенную дверь, прилечь на кушетку, усесться в экипаже для женщины в кринолине было трудной задачей.

Вне вопросов благотворительности и мод нижегородские дворянки 40-х и 50-х годов не оставили никакого следа в местной хронике и летописях.

Нижегородское купечество 50-х годов также сильно отличалось от своих собратьев начала века. Правда, большинство торгующих еще придерживалось скромной полукрестьянской одежды, но в быту начинала обнаруживаться некоторая «полированность», а в поведении — уверенность в своем денежном могуществе. Появилось незнаемое ранее чувство «купеческой чести». Купцы различали «честь церковную», «честь служебную», «честь торговую».

Наиболее богатых и влиятельных купцов обычно выбирали в церковные старосты. Эта «церковная честь» была заветной мечтой каждого нижегородского торгового воротилы. Вновь избранный староста первым делом, соблюдая «купеческую честь», обновлял иконостас, паникадило, все, что бросалось в глаза внутри церкви. Это был наиболее наглядный способ заявить о себе.

Вершиной «церковной чести» купца являлось получение от начальства медали на шею с надписью «за усердие». С медалью этой купец никогда и нигде не расставался, даже в бане.

«Честь служебная» в применении к купечеству, конечно, имела специальный смысл. Служил купец только по выборам в городских или благотворительных учреждениях. Главной приманкой в такой службе был почет окружающих. Конечной целью купеческой службы было получение звания «почетного гражданина» или «коммерции советника», в особых случаях — дворянства. В понятии такого «служащего купца» отождествлялись два разнозначащих факта: «быть» и «казаться». Устраивая на городской должности или при заведывании хозяйством благотворительного заведения разные темные махинации, купец искренно считал себя «честным» — по пословице «не пойман — не вор». Так вот, если купец «слыл» честным, значит он соблюдал свою купеческую «честь».

Неотделимым от честолюбия было и купеческое тщеславие. Разбогатевший купец Худяков ездил по нижегородским улицам не иначе, как в открытом экипаже, с засунутой за борт жилета рукой, на большом пальце которой сверкал бриллиант величиной с полтинник.

Другой купец — Акифьев в 1851 году пожелал вызолотить крышу своего дома на Ильинке, предлагая одновременно позолотить главы соседней Вознесенской церкви. Но протесту архиерея, заявившего, что «золотым подобает быть лишь божьему дому», первая часть затеи была Акифьеву запрещена. Раздосадованный купец покрыл червонным золотом решетку вокруг своего особняка и в отместку архиерею отделал не золотом, а светлой жестью церковные купола.

«Семейная честь» нижегородского купца требовала полного верховенства над женой и детьми. Власть главы семьи была почти безгранична, «Мое дитя — что хочу, то с ним и сделаю!» — было искренним убеждением каждого ильинского или нижнебазарного «Тит Титыча».

По купеческой семейной чести в случае кончины главы семьи продолжалось иерархическое подчинение младших старшим. Братан (старший брат) считался главнее брательника (младший брат) и замещал отца, делаясь единственным распорядителем в торговом деле, даже при наличии совершеннолетия всех остальных братьев. Ему одному принадлежало семейное представительство и защита «семейной чести» перед обществом. Часто это вело к печальным результатам. Старший наследник забирал в свои руки ведение торговых операций и после нескольких лет деятельности, завладев всем состоянием, пускал братьев и сестер «по миру».

Что касается торговой чести, то понятия о ней сходились у купцов на общем признании основных принципов: «веди дело чисто, чтобы не было ни сучка, ни задоринки»; «раскидывайся шире, больше захватишь;» «не бойся грязи, в грязи — золото»; «потерял рубль, руби остальной на-двое».

Общих правил торговой стратегии и тактики не было: каждый изобретал свои способы обмана и наживы. Наибольшего успеха достигали купцы, которые умели хитрить, притворяясь простаками. «Удельный крестьянин» А. П. Бугров, миллионер, обычно входил в кабинет к своему приятелю губернатору разутым, держа сапоги подмышкой, для того, чтобы, как он говорил, «не наследить на паркете», в то время как у него самого в доме на Нижневолжской набережной был паркет не хуже губернаторского. Тот же Бугров, будучи неграмотным, отлично знал на память все свои обороты, затраты и доходы до последней копейки.

Так, шаг за шагом, прибивая гвоздем один рубль к другому, нижегородские купцы пробирались вперед от тысяч к десяткам и сотням тысяч и, наконец, к миллионам.

Нижегородские мещане и ремесленники, сапожники, портные, калашники, серебреники так же, как их отцы и деды десятки лет ранее, добросовестно трудились от зари до зари, по субботам парились в бане, по праздникам с утра наполняли церкви, а остаток дня веселились, что выражалось, за неимением культурных развлечений, в пьянстве и кулачных боях.

Однако необходимо отметить, что нижегородская ремесленная среда 50-х годов выделила нескольких выдающихся, самородков и технических изобретателей. В 1856 году нижегородец М. Е. Лебедев изобрел ружье с непрерывной пальбой. Его проект получил лестную оценку со стороны высших военных кругов, был приобретен казенным Сестрорецким заводом, но дальше канцелярий дело не пошло. Все же изобретателя пригласили на постоянную службу в оружейное ведомство. Тогда же пользовался широкой известностью нижегородский цеховой мастер Весовщиков, делавший лучшие в государстве весы. Он был автором многих ценных изобретений, в том числе машины для закупоривания бутылок, получившей употребление по всей Европе, но не в России, которая пользовалась заграничными машинами худшего качества.