Картинки нижегородского быта XIX века

Глава третья

Немного о раскольниках, бороде, чае-сахаре. — «Заботы» городских управителей о нравственности горожан. — Наука и просвещение.

Среда, в которой жил и работал великий механик, опередивший свой век на 40–50 лет, по-своему крайне интересна и заслуживает быть отмеченной в некоторых проявлениях, характеризующих консерватизм нижегородского общества того времени.

Находясь около основных центров русского раскола, город в значительной степени был пропитан старозаветным, специфически-раскольничьим духом.

С бытовой стороны «староверие» выражалось, например, в пристрастии к бороде. Борода считалась совершенно необходимой принадлежностью взрослого мужчины, как бы символом уважения к старине. В первые годы века любому торговцу Нижнего базара нельзя даже было появляться в торговых рядах с бритым лицом, так как отовсюду его преследовали насмешливые возгласы: «скоблено рыло!».

Нижегородская борода сделалась широко известной в Поволжье и вошла в обиход русской «крылатой речи»: «бородка-нижегородка, а ус макарьевский». Или «борода Минина, а совесть глиняна», — говорил народ, подчеркивая характерную особенность торгового человека.

Значительная часть нижегородского мещанства и купечества не употребляла картофеля, сахара, не пила чаю или кофе.

О картофеле говорили, что это не что иное, как «чёртова похоть — поганая трава». Чаю не пили на том основании, что «добывается это зелие в ханской земле (Китай)»…

Значительная часть дворянства первых годов XIX века понимала образование больше как внешнюю полировку, уменье вращаться в обществе. Поэтому самыми необходимыми знаниями для молодых дворян были знание иностранных языков, преимущественно французского, уменье танцовать и поддерживать «салонный» разговор.

В средних городских чиновничьих и торговых кругах наука и ученье, как правило, находились в совершенно зачаточном состоянии. Детей учил дьячок из ближайшей церкви, пособием для чтения служили псалтырь и часослов, а по письму — опаленная с воском черная дощечка неслоистого дерева, на которой писали разведенным мелом. В более богатых семьях для преподавания нанимали бурсака-поповича, а писали ученики чернилами на бумаге, разлинованной от руки.

Общественных учебных заведений в Нижнем до 1807 года было два: духовная семинария (существовавшая с 1738 года), подготовлявшая людей узко специального назначения, и Главное народное училище с весьма ограниченным кругом изучаемых предметов.

В десятых годах века наметился некоторый перелом в общественном образовании в связи с запрещением приема на государственную службу людей без соответствующего учебного диплома. В Нижнем появились: две начальных школы, уездное училище и мужская гимназия, преобразованная из бывшего Главного училища. Открытию начальных школ предшествовало обследование, произведенное приезжим чиновником, установившим, что учителями являются семь членов церковных принтов, два мещанина, один чиновник, одна подпоручица и одна мещанка (всего 15), с общим числом обучавшихся у них группами и индивидуально детей — 86 человек. Именно эта цифра взята была в основание потребности города в школьном образовании.

Начальные школы прикреплялись к церковным приходам с местным священником как единственным, позднее главным преподавателем. История возникновения первых — Благовещенского и Ильинского городских училищ в Нижнем оказалась весьма длительной. Завести их надлежало непосредственно городскому самоуправлению. Кое-как градской голова купец Бородин провел постановление Думы о покупке мест и постройке домов для обеих школ. Сбор средств оказался несравненно более трудным. Хотя купцы и мещане постановили самообложиться по 60 коп. с рубля казенных сборов, но собираемые в течение двух лет деньги неожиданно нашли себе другое, более насущное применение — в содержании усиленных штатов Совестного и Сиротского судов. Второй сбор, пониженный до 30 копеек с рубля, доставил сумму далеко не достаточную для покупки домов, и если бы не пожертвование одним из купцов участка земли с домом, то вопрос о расширении нижегородского образования опять повис бы в воздухе.

Что представляли собой оба устроенные городом начальные училища, можно судить по одному из них — Ильинскому. В пятый год существования училища о здании составили обследовательский акт, гласивший: «В доме находятся три покоя и наверху маленькая комнатка. При доме стряпущая,[5] самая ветхая, погреб с надпогребницей, конюшня и амбар с ветхой кровлей. На дворе маленькая весьма ветхая пристройка для помещения скота. При оном доме состоят два огорода с ветхими заборами… Смотритель занимает своей квартирой самую большую и лучшую часть училища, а для класса оставил тесную и холодную комнату». Классное оборудование училища укладывалось целиком в семь параграфов официальной описи: 1) образ св. Александра Невского, 2) стол для учителя, 3) стул для него же, 4) два стола для учеников, 5) четыре скамьи для них же, 6) черная доска для показания арифметики, 7) колокол для звонка. В следующей описи 1830 года (первая — относится к 1819 году), кроме вышеуказанных семи номеров, числится еще восьмой — «кочерга железная с деревянной рукояткой». Наконец, в 1836 году, через двадцать два года существования училища, появляется в годовом отчете и долгожданный номер девятый — «в декабре приобретены стенные часы».

Учебных руководств и пособий вплоть до 1822 года училище никаких не имело. В этом году попечитель училища — Казанский университет прислал несколько экземпляров «Нового Завета на славянском и русском языке» и «Псалтырь» на русском языке, всего на сумму 25 рублей 25 копеек.

Через два года, в 1824 году, училищный отчет констатирует, что «училище как ученической библиотеки, так и других пособий, кроме Нового Завета и Псалтыря, не имеет». В течение следующих шести лет приобретен лишь «Устав учебных заведений».

Второй ступенью нижегородского народного образования было уездное училище. Оно наполнялось, главным образом, детьми канцелярских служителей и мелких чиновников, стремившихся определить свое потомство возможно скорее на место писаря в канцелярии, хотя бы и с самым ничтожным жалованием, но с правом на чинопроизводство. В случае неспособности к «уездной» науке, их определяли «по торговой части» на выучку к купцам. Губернская гимназия начала свое существование с марта 1808 года. Задачей ее, по мысли законодателя, являлось приготовление юношества в университет и «преподавание наук, хотя и начальных, но полных в рассуждении предметов учения тем, кои, не имея намерения продолжать оные в университете пожелают приобрести сведения, необходимые для благовоспитанного человека».

Прием в гимназию стал всесословным. Дворяне не хотели отдавать своих сыновей в такое учебное заведение, где они могли сидеть рядом с их же крепостными и вольноотпущенниками. В первые же годы существования гимназии нижегородское дворянство ходатайствовало, чтобы при ней был устроен особый «благородный пансион», в роде того, какой имел Московский университет. Дворяне писали в прошении: «дети крепостных и разночинцев крайне неопрятны и на сидящих рядом с ними дворянских детей переползают известные насекомые, столь обыкновенные на детях низшего сословия». В просьбе дворянам отказали, но все же постановили: «чтобы сделать отличие благородным детям, то во время ученья в классах, можно сажать их особо на правой, а прочих на левой стороне; до начатия ученья, чтобы они не имели сообщения, держать их в особых классах». Дворян это не удовлетворило, и позднее они все-таки добились в Нижнем для своих детей особого «благородного пансиона».

Всесословность обучения в гимназии отнюдь не гарантировала возможности прошедшему полный курс избрать в дальнейшем любую дорогу. Учащемуся из податных сословий трудно было не столько получить образование, сколько затем добиться права посвятить себя научной или преподавательской деятельности. Для этого требовалось уволиться из сословного общества, к которому он принадлежал, что не всегда удавалось. Мещанин Яков Уткин, блестяще окончивший курс наук, не мог собственными силами добиться увольнения из сословия в течение почти двух лет. На ходатайство за него магистрата, мещанское общество возражало, что «Уткин не только обучался, но и показал довольные в науках успехи, следовательно мещанское общество посему и почитает его в своей среде быть для просвещения весьма необходимым». За этой превыспренной тирадой скрывалась боязнь отпустить сочлена, за которого пришлось бы платить его долю податей. Напрасно магистрат внушал мещанам, что «удерживание помянутого Уткина в мещанстве преграждает токмо путь ведущий его на степень благополучия и не может быть одобряемо, ибо человек должен терять свое счастье». Безуспешно уговаривал мещан и губернатор Руновский. Мещанское общество стояло на своем и сдалось на просьбы Уткина только после гарантии исключения его совсем из подушного оклада. В другом случае мещанин Константин Петров был уволен из общества для преподавания в той же губернской гимназии лишь после взноса податей вперед за все годы до новой ревизии.