Картинки нижегородского быта XIX века

Глава четырнадцатая

Просвещение и школы в Нижнем. — Где, чему и как учились нижегородцы: пансионы, губернская гимназия, дворянский институт, школа кантонистов. — Женское образование.

В середине пятидесятых годов в Нижнем числилось четырнадцать учебных заведений, из них среднеобразовательных четыре: губернская гимназия, мужской и женский институты и духовная семинария.

Младшее, до десяти лет, поколение нижегородцев, главным образом дети дворян и чиновников, вступало в школы через подготовительные частные пансионы, содержимые обычно «бедными, но благородными особами» из дворянок. Ежегодно осенью в «Губернских ведомостях» и на уличных столбах появлялись объявления. В них содержательницы начальных пансионов уведомляли, что производят в свои заведения набор мальчиков и девочек «почтенных родителей». При этом обещали выполнять свои обязанности добросовестно и без малейшего упущения, чему порукой полученные ими в свое время медали или «шифры ея императорского величества». В 1855 году в городе имели пансионы иностранки: Каролина Герке, Луиза Фиррек, Ефразия Сегедин, Цецилия фон Гален и русские: Муза Менделеева и Екатерина Бакаева.

Малыши, поступившие в пансионы, после начатков грамоты усаживались за бесконечные «прописи».

Первым в тетрадке пансионеров красовалось изречение: «Начало премудрости есть страх божий».

Досуг малолетних пансионеров посвящался рукоделию, в виде вышивания крестиком по канве — у девочек, и плетения бисерных чехольчиков — у мальчиков.

Начиная с одиннадцати-двенадцати лет, подростки, одетые в серые мундирчики с серебряными или золотыми пуговицами, посещали губернскую гимназию или дворянский мужской институт.

Нижегородская гимназия тех лет была учреждением, насквозь пропитанным духом николаевщины. Это сказывалось в системе и приемах преподавания, а равно в быте и нравах педагогов и учеников.

В гимназии царил сухой формализм.

Учебники общеобразовательных предметов назывались «руководительными книгами». Текст их надлежало заучивать буквально. Попытки ученика изложить что-либо своими словами строго пресекались. Горе было тому вольнодумцу, который на уроке древней истории выразился бы: «царствование Валтасара сменилось царствованием Кира», вместо того чтобы сказать по учебнику: «Валтасарова корона воссияла на челе Кира». Педагогическая мудрость того времени повелевала: «Не мудрствуй! Выше книги не будешь!».

Другим среднеобразовательным мужским учебным заведением был Александровский институт. Идея сословной школы зародилась в умах местных дворян еще в 30-х годах века. Желание отгородить благородных детей от влияния низших сословий привело сначала к учреждению при губернской гимназии «благородного пансиона», который в 1844 году был преобразован в самостоятельный Дворянский институт.

Главной целью института являлось «облегчить нижегородским дворянам материальные заботы об учении их детей» и вместе с тем «сделать воспитанников института благочестивыми сынами православной церкви, добрыми гражданами и истиннорусскими по уму и сердцу».

В действительности, однако, «благочестивые» дворянские сынки воспитывались далеко не в такой идиллической обстановке. Наиболее активный деятель при учреждении института помещик С. В. Шереметев не постеснялся укомплектовать штаты института иностранцами, лишними в его богородской дворне: — конюхом, садовником, парикмахером и т. д.

Из них венгерец Пеликан, прослужив полгода швейцаром при институте, получил должность классного наставника. Соединяя три должности: швейцара, воспитателя и садовника, Пеликан оказал наибольшие способности в третьей из них. Он развел при институте роскошный сад, а на городском Черном пруду соорудил приводивший всех в восхищение плавучий остров.

Преподавание учебных дисциплин в институте было подчинено строгому контролю дворянства. Контроль выражался в форме вручения каждому преподавателю особой печатной инструкции по его предмету.

Преподающему естествознание предписывалось «не довольствуясь отдельными фактами, стремиться вникнуть в идею создателя через познавание законов природы и тем питать в воспитанниках религиозное чувство».

Преподающий историю должен был, «раскрывая ход человеческой жизни, показать, каким образом каждый народ осуществляет развитием своим особую идею, вложенную творцом мировых судеб».

Программы других предметов носили такой же нравственно-религиозный отпечаток, при чем воспитанникам последнего 7-го класса предлагался еженедельный специальный урок — «начертание христианских обязанностей».

К числу положительных сторон институтского преподавания относились периодические литературные беседы, во время которых воспитанники старших классов читали вслух перед аудиторией, состоявшей из учеников и их родственников, рефераты и самостоятельные сочинения литературного и исторического характера.

Нужно отметить, что, несмотря на множество специфически-отрицательных сторон в преподавании и в быту обоих нижегородских средних учебных заведений — гимназии и института, за 40—50-е годы они дали немало крупных русских ученых, писателей и общественных деятелей.

Украшением русской науки и литературы являются имена П. И. Мельникова-Печерского, К. Бестужева-Рюмина, Ешевского, Боборыкина, Гациского, Ивановича-Сведенцова, Марковникова, Линдемана, бр. Ляпуновых, композитора М. Балакирева.

Из низших учебных заведений особое место занимала в Нижнем существовавшая до 1856 года школа кантонистов.

По суровым николаевским правилам дети евреев-солдат отбирались от родителей и воспитывались в кантонистских батальонах. Такой батальон находился при нижегородском 4-м Карабинерном полку, помещаясь в громадном кремлевском здании, занятом позднее Кадетским корпусом.

По зимам, в определенные сроки, кантонистов привозили в Нижний целыми обозами по пятидесяти подвод. В каждых розвальнях, запряженных одной лошаденкой, сидели пять черноглазых мальчиков 10–12 лет, обмундированных в тогдашний рекрутский костюм: толстую буро-серую солдатскую шинель, только без погон и светлых пуговиц, и суконную шапку-бескозырку. Всех их вскоре «крестили в христианскую веру», и чистенько обмундированные молодые солдатики по воскресным дням растекались по нижегородским улицам, посещая своих «крестных отцов и матерей». Нижегородский кантонистский батальон отличался щеголеватой внешностью, а по фронтовому образованию не уступал лучшим гвардейским полкам. Достигалось это чрезвычайно жестокими мерами. Обучение молодых кантонистов производилось столь суровыми способами, что дало полное основание называть такие школы «живодернями». Надо всем доминировала шагистика с тщательным изучением «тихого», «скорого», «беглого» и «вольного» шага. Одолевшие шагистику изучали потом «гусиный шаг» и замысловатый «деплояд».[9]

Преподавание поручалось фельдфебелям, употреблявшим при учении специальный фронтовой жаргон. Легко представить себе незавидное положение двенадцатилетнего мальчика, которому командовали: «Держись на бедре, поднимай ногу со всевозможной деликатностью, опускай ее, как будто люта зверя раздавить хочешь, возьми наклон корпуса на точку и, не упираясь на оную, иди!».

За каждую мелкую провинность, вроде незастегнутой пуговицы, офицеры били кантонистов кулаками, а в случае более серьезной вины — шестнадцатилетних и старше прогоняли сквозь строй.

Кантонистский батальон участвовал в походе нижегородского ополчения под Севастополем в 1855 году и был распущен вскоре после окончания кампании.

Женское образование в Нижнем в середине 50-х годов было в зачаточном состоянии. Правда, в общей печати еще с конца 40-х годов усиленно дебатировался вопрос о пользе и необходимости для каждой девушки изучения кое-каких общеобразовательных предметов, но при этом усиленно подчеркивалось, что наука для женщин только подспорье при исполнении семейных обязанностей. В одном из распространенных русских журналов можно было прочитать: «Женщина, как созданье нежное, назначенное природой быть в зависимости от других, должна знать, что ей суждено не повелевать, а покоряться мужу, и что строгим лишь исполнением супружеских обязанностей она упрочит свое счастье и приобретет любовь и уважение, как в кругу семейном, так и вне его»…

С начала 50-х годов в провинции, которая, в отличие от столиц, еще не имела женских среднеобразовательных учебных заведений, среди более образованного общества начали раздаваться голоса о том, что девушке нужно образование. Правительство не возражало тогда против рассылки воззваний в роде следующего: «Граждане города Нижнего Новгорода! Вы знаете, что в семейной жизни человека хороший домашний быт, христианское настроение и мирное счастье много зависят от душевных качеств женщины-хозяйки, от ее ума и находчивости. Муж с утра уходит на обычный труд, чтобы достать средства к жизни, добыть необходимую копейку и часто возвращается домой уже вечером. В это время жена, как хозяйка, бережливо употребляет трудовые деньги мужа; как мать — учит детей нравственным правилам жизни; как супруга — обдумывает, каким ласковым словом ободрить мужа, если бы тяжелый труд утомил его и провел на челе морщины неудовольствия…» Воззвание далее указывало, что такую роль успешнее выполнит женщина, обученная разным паукам. В заключение подчеркивалось: «владычество их (женщин) над сердцами и умами мужей и детей все производит».

Вопрос, чему и как учить женщин, вызвал многочисленные споры. Весьма характерно письмо, посланное группой нижегородок в редакцию «СПБургских ведомостей». В письме говорилось, что так как большинство чиновников Нижегородской губернии кончило курс средних учебных заведений, то для их жен требуется образование в объеме курса приходского и уж никак не выше уездного училища. При таких училищах должны быть устроены интернаты, ибо «экипажей у чиновников нет, посылать в училище девочку в сопровождении прислуги трудно, а девочке одной ходить по улице неприлично». Корреспондентки предлагали устраивать училища при женских монастырях: в лице монахинь имеется готовый преподавательский персонал, и содержание училищ обойдется дешевле.

Пока обсуждался вопрос о наилучшей форме женских всесословных училищ, нашелся в Нижегородской губернии помещик, который, умирая, завещал довольно значительный капитал на устройство учебного заведения для дворянских девочек.

В 1853 году возник «Нижегородский Мариинский институт благородных девиц». Этот питомник юных дворянок лишь в отдаленной степени напоминал учебное заведение в его настоящем смысле.

Согласно выраженной воле нижегородского дворянства, главной заботой вновь возникшего института было воспитать девушку в правилах дворянской морали. Девочка, поступившая в институт, лишалась права покидать его стены все семь лет обучения и воспитания. Только смерть родителей была уважительным предлогом для кратковременного отпуска.

Первые годы институт помещался в нанятом доме на Ильинке. Институтки сообщались с внешним миром лишь в праздничные дни, посещая богослужение в Вознесенской церкви, при чем несколько десятков шагов, отделявших учебное заведение от храма, они проходили окруженные отрядом городовых с околодочным во главе (факт!),[10] а в церкви помещались в углу, отделенные от остальной публики высоким барьером.

«Изолирование от вредных влияний» соблюдалось строго и в преподавании и во внеклассном чтении институток. В хрестоматиях зачеркивались или изменялись «неприличные для девиц» строчки. Стихи вроде «поднявши хвост и разметавши гриву» (о лошади) заучивались в измененной редакции: «поднявши нос» и т. д.

Институтская школьная библиотека заполнялась книгами, в которых многие фразы или даже целые страницы были заклеены бумагой. Такая участь постигла творения Пушкина и Лермонтова, «Мертвые души» Гоголя, «Юрия Милославского» Загоскина и др.

Начальницей института назначалась вдова или старая дева, которую институтки обязывались называть «maman». Строжайший этикет регулировал повседневное поведение воспитанниц.

Объем знаний в институте был невелик. Много времени уделялось урокам музыки, танцев, пения (на русском, французском и итальянском языках), рукоделия и кулинарии. Впрочем, изучение кулинарии было чисто условным, несмотря на присутствие в институте особой «учебной кухни». Накануне кулинарного урока воспитанницы должны были сами с вечера заказать обед, но приходили готовить его в то время, когда провизия уже была закуплена и все было приготовлено кухаркой. Готовому изрубленному мясу институтки придавали форму котлет или приготовленное для пирога тесто загибали сами.

Отчужденность от жизни приводила к выработке особого институтского сентиментального мировоззрения. Широко распространены были приметы, суеверия, клятвы и, наконец, специфическое явление институтской жизни — «обожание».

Обожавшая выбирала себе «предмет» из старших воспитанниц или классных дам и старалась оказывать ей всевозможные знаки расположения: при встречах в коридорах кричала ей: «душка», «прелесть», «очарование!», целовала ее в плечо, посылала ей конфеты, даримые родными, и т. д. «Обожались» иногда и учителя, с той разницей, что их в плечо не целовали, но зато наливали им духов в чернильницу или брызгали в них духами из-за угла…

Первый выпуск институток состоялся в 1858 году. Нижегородские дворяне получили первую партию кандидаток в «образованные жены», красневших при упоминании слова «мужчина» и падавших в обморок при виде мышонка или лягушки.