Картинки нижегородского быта XIX века

Глава двенадцатая

Нижегородские губернаторы — Князь Урусов. — Анненков. — «Раскаявшийся декабрист» Муравьев и его окружение. — Апофеоз губернаторства. — «Муравиада».

Все группы городского населения в совокупности квалифицировались законом как «обыватели», быт и поведение которых подлежали мелочной и строгой опеке со стороны начальства.

Эта категория — «начальство», олицетворявшаяся на высших своих ступенях губернатором, полицеймейстером и архиереем, дала нижегородской хронике сороковых и пятидесятых годов целую галерею колоритнейших в своем роде личностей.

Прежде чем характеризовать деятельность трех нижегородских губернаторов той эпохи — Урусова, Анненкова и Муравьева, уместно привести иронические слова одного нижегородского остряка: «первый — мало говорил, но много делал; второй — мало говорил и мало делал; третий — мало делал, но много говорил».

Князь М. А. Урусов, татарин по предкам, был типом губернатора «пугача». В те времена тот из губернаторов, кто мог пугать сильно, и ценился больше. В этом отношении Урусов был образцом администратора, действующего страхом. Запугать — было основным приемом его административной тактики. Двенадцать лет прошли для населения под знаком непрерывных окриков, сумасбродных приказов, часто нелепых распоряжений и жестоких расправ. Все это дало основание прозвать урусовский период управления губернией «татарским игом», а его самого «Урус-ханом».

Вступление Урусова в должность губернатора ознаменовалось характерным случаем. По заведенному обычаю все высшие губернские чиновники тайно участвовали в прибылях от питейной торговли и откупов. Нижегородский откупщик Евреинов, представляясь губернатору, сказал: «Ваше превосходительство, наше положение вам известно: губернатору рубль с ведра вина и об этом никому ни слова…».

«Знаете что, — отвечал спокойно новый администратор, — дайте мне два рубля с ведра и… рассказывайте об этом кому угодно»…

Первые шаги в деятельности Урусова совпали с периодом завершения николаевской реконструкции города. Ретивый князь тотчас приступил к постройке около Старой Сенной площади обывательских домов по плану Красных казарм.

Затею пресекло Главное управление публичных зданий. Возведенные до половины дома — деревянные ящики — успешно использовали под конюшни Нижегородского драгунского полка. Потерпев неудачу со строительством, князь превратился в театрала и покровителя изящных искусств. В 1853 году пожар уничтожил городской (бывший князя Шаховского) театр на Печерке. Местный денежный туз из раскольников, чтобы угодить князю, построил новое здание театра, в котором губернатор и сделался полным распорядителем, через подставного антрепренера, своего же чиновника особых поручений Смолькова.

Сорвался Урусов на схватке с нижегородским земельным магнатом С. В. Шереметевым. Война между ними, продолжавшаяся свыше десяти лет, изобиловала драматическими эпизодами. И тот и другой имели влиятельные связи и покровительство при царском дворе. Это давало возможность каждому не стесняться в выборе средств при обороне и нападениях. Методы борьбы с течением времени приняли тривиальную форму. Урусов приказывал полиции «ошибочно» задерживать Шереметева на улице и, продержав его в клоповнике два-три часа, выпускать «по выяснении личности». Освобожденный Шереметев немедленно врывался с палкой в губернаторский кабинет, стремясь поколотить обидчика. Дело дошло до того, что Урусов приказал отточить свою саблю и на улицах при встрече с Шереметевым демонстративно держал ее на весу. В конце концов Урусова перевели «для пользы службы» в другой город.

Преемник Урусова — Анненков оказался другим человеком. Мягкий нравом, молчаливый и обходительный с людьми в высшей степени, Анненков поставил правилом своей жизни ничему не удивляться. Обойдя какой-либо закон, любил говорить в интимном кругу: «Закон в России, как железо. Когда вынут из печи, так до него пальцем дотронуться нельзя, а через час хоть верхом садись на него».

Он охотно ходатайствовал в высших сферах за своих любимцев, подрядчиков Климова и Мичурина. Однажды министр финансов заметил ему: «Как вам не стыдно просить за заведомых мерзавцев?» Анненков смиренно ответил: «Мы все мерзавцы, ваше высокопревосходительство!»

Анненков устроил в губернаторском доме форточки в окнах и приказал сделать то же во всех присутственных местах. Обыватели центральных улиц невольно последовали его примеру. До того по зимам все окна домов в Нижнем наглухо замазывались. Другие строительные предприятия Анненкова носили такой же «культурно-гигиенический» характер. В Кремлевском саду, у Черного пруда и на Верхневолжской набережной были установлены для гуляющей публики три беседки-фонарика в стиле французской директории. Намеревался Анненков устроить четвертую — на площадке стыка Осыпной и Покровки, но не успел. Его постигла отставка.

Анненкова сменила любопытная фигура Муравьева. Сын основателя первого русского военноучебного заведения — школы колонновожатых, Александр Николаевич Муравьев был одним из организаторов «Северного общества» и «Союза спасения». Участвовал в подготовке к декабрьскому выступлению 1825 года, но отошел от заговора задолго до событий на Сенатской площади, хотя и присутствовал среди войск, принимавших присягу. Привлеченный к суду, он отделался сравнительно легким наказанием — ссылкой на шесть лет без лишения чинов. В ссылке Муравьев «раскаялся». Царь помиловал раскаявшегося преступника и разрешил ему вновь поступить на государственную службу.

С середины 1856 года Муравьев — нижегородский губернатор. На этом посту ярко проявилась двойственность его натуры, сохранившей остатки идеальных порывов юности, но постепенно пропитывавшейся служебно-ведомственными карьерными соображениями.

На первых порах нижегородской деятельности Муравьев предпринял некоторые меры против взяточничества и беззакония в губернии. По примеру Гаруна-аль-Рашида из «1001 ночи», он даже ездил инкогнито в Горбатовский и Семеновский уезды для расследования исправницких проделок.

К этому времени относится усмирение им непобедимого при Урусове помещика-крепостника Шереметева.

Шереметев был владельцем села Богородского, некогда вотчины Козьмы Минина, и десятков других сел, с общим количеством жителей до 10 тысяч. Предприимчивые богородчане занимались кожевенным производством, гоняли расшивы по Волге, торговали хлебом и доставляли своему владельцу громадные денежные средства.

На окраине села Богородского находился роскошный шереметевский дворец, окруженный тенистым парком. В парке были аллеи лип, берез, елей, лиственниц и даже кедров. Середину парка украшал широкий пруд, на краю которого возвышался искусственный земляной холм. История холма любопытна. Однажды помещик, похвалясь перед гостями, заявил, что насыплет гору, с которой будет виден губернский город. На следующий день появился шереметевский приказ: каждому богородчанину, появившемуся на улице в нетрезвом виде, надлежало привезти воз земли в барский сад. Эта повинность длилась много лет. Холм достиг высоты барской крыши. При парке были цветники и оранжерея, в которой имелись редчайшие экземпляры орхидей, выращиваемых в корзинах, подвешенных к потолку. Любовь Шереметева к цветам прекрасно уживалась с жестокостью по отношению к людям. Призывая к себе мужиков, барин всегда держал в руке нагайку, сидел к ним спиной и разглядывал приходивших в большое зеркало. Обычным наказанием для богородчан была ссылка в другое шереметевское крупное именье Юрино на Волге. Условия жизни и труда шереметевских «ссыльных» были настолько тяжелы, что Юрино носило кличку «Шереметевской Сибири».

В конце пятидесятых годов Шереметев задумал сразу вытянуть из своих подданных большой капитал путем… отпуска людей на волю. Им был разработан проект «добровольного выкупа». Для многих крестьян сумма выкупа достигала тысячи рублей и даже более того. Совершенно естественно, что крестьяне оказали упорство и от «добровольной сделки» отказались. Шереметев впал в неистовство: он лично избивал упрямцев, отсылал на расправу к становому, сажал в тюрьмы, сдавал в рекруты. Доведенные до отчаяния крестьяне собрали совет и тайно, в тюках кожи, отправили выборных с жалобой к губернатору Муравьеву.

Муравьев в тот период находился еще под властью воспоминаний прошлого. Дело в том, что в памятный день 14 декабря 1825 года юный С. В. Шереметев присутствовал в рядах конной артиллерии, сделавшей выстрел по колонне отказавшегося от присяги войска, среди которого был Муравьев. Бывший декабрист отзывчиво отнесся к просьбе крестьян, настоял на присылке из столицы специального следователя, съездил сам в министерство внутренних дел и в конце концов добился устранения изверга-помещика от управления крестьянами села Богородского и прочих владений.

Этот случай, а также проявленная забота о возвращавшихся на родину из сибирской каторги и проезжавших через Нижний декабристах (Анненкове, Волконском, Крюкове, Оболенском, Пущине, Батенькове) свидетельствовали, что старик Муравьев (ему было уже 68 лет) частично сохранил гуманные настроения своей молодости.

Однако, будучи весьма слабохарактерным, Муравьев в конце концов выдохся и попал под влияние своих многочисленных родственников, устроенных им на различные должности. Это «семейное окружение» водилось с темными личностями и занималось аферами.

Главным действующим лицом «окружения» оказалась племянница губернатора, сорокалетняя девица, «фрейлина государыни императрицы» Голынская. Во времена свежей юности она была при дворе. Не отличаясь красотой, имела успех среди придворных дон-жуанов, главным образом, благодаря хорошо сложенной фигуре и сильно развитому бюсту. По этому поводу на царском балу в честь гостившего в России черногорского князя известный писатель В. А. Соллогуб, увидев его беседующим с Голынской, сказал экспромт:

После какой-то скандальной истории Голынская перекочевала в Нижний под крылышко дяди. Здесь, фигурируя в роли губернской львицы, покровительницы юнцов, дамы-благотворительницы и негласной советчицы в дядиных делах, она достигла большой известности. Ее деятельность увековечена в одном из произведений нижегородского сатирического «эпоса», носившего специальное название «Муравиады»:

Наряду со слабохарактерностью, Муравьев был известен крайне неровным настроением и полной непоследовательностью в служебных распоряжениях. Он постоянно отменял свои вчерашние приказания, но при этом считал долгом удивляться, если к исполнению их еще не приступали. С подчиненными обычно не ладил, выживая из города непонравившихся ему чиновников. Городовой судья М. И. Попов, вероятно, обиженный губернатором, позднее вспоминал: «При Мураше всё возможно было, — ляжешь спать судьей, а проснешься свиньей».

Слабой стрункой в натуре Муравьева была необыкновенная жажда популярности. Ради нее он предпринял сооружение на Гребешковской горе громадной башни с часами, Циферблат которых, по проекту, должен был быть виден через Оку. Средства собирались по подписному листу с купечества.

Башню построили, но, несмотря на трехаршинные стрелки, разобрать время с левобережья реки было невозможно, и стояла башня целые годы без пользы.

Ей посвящены в «Муравиаде» специальные строки:

Дворяне не могли простить губернатору его сравнительно мягкого взгляда на личность мужика и его, в сущности, весьма скромных попыток ограничить аппетиты душевладельцев. Личность «раскаявшегося декабриста» сделалась предметом яростных нападок всех реакционных сил.

Пошли в ход всевозможные жалобы, доносы, пасквили, обличения.

Непрерывная травля заставила Муравьева в 1861 году покинуть Нижний.