Крушение

Крушение Республики (предисловие переводчика)

Книга, которую держит в руках читатель, посвящена событиям, не слишком хорошо известным русскоязычной публике, хотя имя и творчество ее автора, Виктора Сержа, знакомо тем, кто интересуется и левой антитоталитарной мыслью, и литературой французского модернизма второй четверти XX века. На русском языке вышли его воспоминания, несколько романов, публицистических и литературоведческих сочинений, поэтические произведения. В романе «Крушение»[1], написанном в годы Второй мировой войны в эмиграции в Мексике, нашли отражение все основные темы творчества Сержа — противостояние человека тоталитарному обществу, угнетению, беспощадной государственной машине подавления, борьба за свободу и необходимость отстаивать свои принципы и убеждения в любой, казалось бы, самой безнадежной ситуации. Проходя через испытания войнами и оккупацией, персонажи книги по-разному решают для себя эти проблемы, и автор через их судьбы раскрывает широкую картину военного поражения Франции в начале Второй мировой войны и зарождения антифашистского Сопротивления в стране.

В русскоязычной литературе эти события не вызывали большого интереса и не получили достаточного освещения. Помимо общих работ, посвященных истории Франции или Второй мировой войны, немногие специальные исследования по теме были написаны в основном в начале 60-х гг. с позиций единственно возможной в то время в исторической науке «марксистско-ленинской» парадигмы и ставили на одну доску как немецко-фашистских оккупантов, так и демократическую Французскую республику, судьба которой не вызывала у их авторов ни малейшего сочувствия. В последние годы стали появляться книги, посвященные этому периоду, однако они либо касаются в основном военных аспектов темы, либо носят характерные заголовки вроде «Тоже победители» или «Маршал Петен — последний великий француз», которые говорят сами за себя. Российских научных работ по истории Сопротивления во Франции, написанных на современном уровне, не существует вовсе. Аналогичная ситуация наблюдается в художественной литературе, столь же немногочисленной. Достаточно назвать роман «Падение Парижа» Ильи Эренбурга, которым сам автор был недоволен, или перевод полуфантастической эпопеи «Коммунисты» французского писателя Луи Арагона. На русском языке изданы некоторые дневники и мемуары современников событий, однако они отражают прежде всего субъективный взгляд их авторов и, хотя содержат интересные сведения и замечания, не позволяют составить целостной картины того времени. Поэтому, вероятно, имеет смысл изложить исторические события, на фоне которых разворачивается действие романа Виктора Сержа «Крушение».

Третья Республика[2] во Франции родилась под несчастливой звездой поражения во франко-прусской войне и кровавого подавления Парижской Коммуны. Ее конституцию (Конституционные законы 1875 года) писали монархисты, мечтавшие скорее покончить с ней, и в результате возникла слабая и неустойчивая система суперпарламентской демократии, по любому поводу сотрясаемая кризисами (за 70 лет существования в ней сменилось более 100 правительств). Избирательное право было не всеобщим, в частности, женщины не имели права голоса (они получили его только после Второй мировой войны, значительно позже, чем в других европейских странах). Президент играл скорее номинальную роль, реальное руководство страной осуществлял премьер-министр, чья кандидатура утверждалась парламентом, которому правительство было строго подотчетно. На деле это давало широкий простор для парламентских комбинаций и интриг, так как несогласие депутатов с любым решением правительства чаще всего вело к смене руководящей команды. При этом режим не был откровенно коррумпирован, вопреки утверждениям его критиков справа и слева. Два коррупционных скандала, упоминаемых в романе, Панамская афера и дело Ставиского, отбили у депутатов охоту к незаконным приработкам. Однако, как и повсюду, объединения промышленников и предпринимателей лоббировали свои интересы, прежде всего через политиков правых взглядов. В конце XIX века Франция переживала бурный промышленный рост, что неизбежно сопровождалось подъемом рабочего и стачечного движения (его картину ярко рисует Эмиль Золя в романе «Жерминаль»). В 1884 г. был отменен закон о запрете стачек и профессиональных объединений работников (принятый еще в 1791 г.). После этого возникли и стали развиваться профсоюзы и левые (социалистическая и радикал-социалистическая) партии, анархистское движение. На рубеже XIX и XX веков страну захлестнула «Красная волна» рабочего натиска во главе с революционно-синдикалистским профсоюзом «Всеобщая конфедерация труда».

Вообще, III Республика официально позиционировала себя как наследница Великой французской революции 1789–1794 гг., декларировала провозглашенные ей республиканские ценности, сделала своим официальным девизом революционный «Свобода, равенство, братство», хотя на практике следовать ему получалось далеко не всегда. Общественное мнение, представленное не только объединениями трудящихся и политическими партиями и движениями, но и прессой самой различной направленности (по праву считавшейся в республике четвертой властью), имело возможность влиять и порой эффективно влияло на руководство страны. Это в полной мере проявилось уже в конце XIX века во время дела Дрейфуса — несправедливо осужденного офицера еврейского происхождения. В его защиту поднялась мощная общественная кампания, затронувшая все слои французского общества, до самой глубинки, и в результате борьбы за его освобождение, продлившейся несколько лет, Дрейфус был реабилитирован. При всех недостатках республики следует признать, что подобная массовая правозащитная кампания, увенчавшаяся победой, была бы невозможна при авторитарном режиме. Хотя в стране оставались и другие политические заключенные (одним из них был сам Серж, проведший 5 лет в тюрьме за связь с анархистами). Большинство французов жило нелегко, уровень жизни основной массы трудящихся оставался невысоким, а основным ограничителем свобод выступал, как и во всех капиталистических странах, экономический фактор — богатые имели неизмеримо больше прав и влияния, чем остальное население, работникам приходилось вести упорную борьбу за самое незначительное улучшение своего положения и за то, чтобы не утратить достигнутого.

Первая мировая война стала тяжким испытанием для Франции. История этого конфликта достаточно хорошо известна, для нас важно подчеркнуть, что все четыре года Франция воевала почти исключительно на своей территории. В войне погибли миллион триста тысяч французов (больше своих граждан потеряли только Германия и Россия), в каждом городе, едва не в каждой деревне стоят до сих пор белые стелы — памятники со списками их жителей, павших в боях. Еще больше было раненых, искалеченных, не только физически, но и морально. Первая мировая война стала тяжкой травмой для всего французского общества, и этот травматизм наложил глубокий отпечаток на два последующих десятилетия. Основным стремлением и простых французов, и руководителей страны на всем протяжении этого времени стало — не допустить повторения страшного опыта, как угодно, лишь бы Первая мировая война стала последней — la der des ders. Эти слова звучали как заклятие, словно повторявшие их хотели заворожить судьбу. Но судьба рассудила иначе.

В странах побежденных: Германии, Австро-Венгрии — взрыв недовольства войной следом за Россией вылился в революции, приведшие к смене режимов. Франции, как и другим странам-победительницам, такого исхода удалось избежать. Французскую политическую систему война не затронула вообще. Суперпарламентская республика осталась в точности такой же, какой была до конфликта, все прежние политические партии продолжали свою деятельность, восстановились профсоюзы. Только социалистическая партия (СФИО), которой изначальная поддержка войны нанесла серьезный репутационный ущерб, пережила в 1920 году раскол под влиянием Коминтерна, большинство делегатов ее Турского конгресса выступили за создание новой, Коммунистической партии. Однако французская социал-демократия вскоре смогла нарастить свои ряды. Вообще, до второй половины 30-х гг. центр тяжести политической жизни Франции неуклонно, хотя и не без серьезных колебаний, смещался влево. Сложнее обстояли дела в экономике, и в особенности в международных отношениях.

На Парижской конференции 1919 года, призванной урегулировать послевоенное мироустройство, французская дипломатия приложила все усилия, чтобы страна извлекла максимум преимуществ из своего положения. Франция вернула себе Эльзас и Лотарингию, аннексированные Германией после франко-прусской войны, вдоль Рейна образовывалась демилитаризованная зона, Германии запрещалось иметь мощную армию и тяжелое вооружение. Эта страна, на которую решением Парижской конференции возлагалась вся ответственность за развязывание Первой мировой войны, обязана была выплачивать огромные репарации государствам Антанты. Принятыми мерами они стремились не допустить реванша со стороны Германии, однако, значительно ущемив интересы последней, державы-победительницы тем самым посеяли зерна нового мирового конфликта.

В то время как Германию сотрясали кризисы, галопирующая инфляция, а огромное большинство населения погружалось в бедность, — благодаря получаемым от восточного соседа репарациям Франции удалось к середине 20-х гг. завершить восстановление хозяйства, экономическое положение относительно стабилизировалось. Темпы промышленного роста в стране одно время даже превышали соответствующие показатели Англии и США, однако объяснялось это скорее «низким стартом», процессами восстановления разрушенного войной индустриального севера и востока страны. Но стабильность длилась недолго, мировой кризис, начавшийся в США, вскоре захлестнул и Францию (которой удалось преодолеть его последствия гораздо позже других, лишь к концу 1938 года).

Стремясь укрепить свое положение на международной арене в ситуации, когда прежние союзники по Антанте, Англия и США, не желали усиления Франции, она сделала ставку на строительство системы коллективной безопасности и заключение союзов с дружественными, в первую очередь демократическими государствами. На международной конференции 1925 г. в Локарно между Францией, Германией и другими странами было подписано соглашение о незыблемости государственных границ в Западной Европе. В 1928 году по инициативе Франции был заключен пакт Бриана-Келлога об отказе от войны как способа разрешения межгосударственных конфликтов, который подписали 66 государств. «Arriere, les fusils, les mitrailleuses, les canons!», «Отступите, ружья, пулеметы, пушки!» — казалось, этот призыв французского премьера Аристида Бриана действительно может осуществиться.

Однако мировой экономический кризис 1929–1932 гг. не только подорвал хозяйство стран мира, но и породил во многих из них новый серьезный дестабилизирующий фактор — подъем фашистского движения. В 1932 году крайне правые силы приходят к власти в Австрии, в 1933-м — в Германии (в Италии фашистский режим Муссолини был установлен еще в 1922 г., и отношения Франции с этой страной складывались трудно и неровно). Во Франции, наоборот, победу на выборах в 1932 г. одержали левые. Фашистские и другие крайне правые организации предприняли все же попытку путча в феврале 1934 г., но она была подавлена.

В Германии лидер нацистской партии (НСДАП) Адольф Гитлер, занявший в январе 1933 года пост рейхсканцлера, ликвидировал демократический режим Веймарской республики, были запрещены политические партии и профсоюзы, начались репрессии против несогласных, преследованиям подвергались также «неарийцы», в первую очередь евреи. Идеология нацизма подразумевала создание «жизненного пространства» для «арийской расы», и в области внешней политики Гитлер не скрывал своего стремления взять реванш за поражение своей страны в Первой мировой войне.

Французское руководство и общество с нескрываемой тревогой следили за происходящим на другом берегу Рейна. Поначалу правительство Франции предприняло попытку договориться с Германией и в 1933 году заключило с ней, а также с Англией и Италией так называемый «пакт четырех», который, по мысли французской дипломатии, призван был сдерживать экспансионистские устремления Германии. Но пакту не суждена была долгая жизнь, хотя иллюзии о том, что с фюрером III Рейха можно договариваться, как с любым другим западным лидером, сохранялись в Париже еще продолжительное время.

Одновременно во Франции набирало силу антифашистское движение, которому февральское выступление реакционеров придало дополнительный импульс. Оно объединило представителей различных левых сил: СФИО, радикал-социалистов, профсоюзы, а также общественные организации, такие, как Лига прав человека. К движению присоединились известные деятели науки, литературы и искусства. Компартия, которая вначале занимала сектантскую позицию и в соответствии с продиктованной из Москвы линией Коминтерна отказывалась от любого объединения усилий с другими левыми (такая политика во многом способствовала успеху фашистского переворота в Германии, когда коммунисты и социал-демократы оказались разобщены перед лицом нацизма), на следующий год круто изменила свою политику, так как руководство Коммунистического Интернационала решило взять курс на создание «народных фронтов», объединяющих не только рабочие, но и «буржуазные» организации. 14 июля 1935 года в Париже состоялась антифашистская демонстрация, в которой приняло участие 500 тысяч человек. Это событие можно по праву считать рождением французского Народного фронта. Аналогичная сильная организация возникла и в соседней Испании, где с начала 30-х гг. шли революционные процессы и левое движение переживало подъем.

В начале 1936 года произошло событие, которое имело серьезные последствия не только для Франции, но и для всей Европы. В марте Гитлер ввел свои войска в Рейнскую демилитаризованную зону, нарушив тем самым мирный договор 1919 года. Французское правительство ограничилось тем, что «выразило глубокую озабоченность», но никаких конкретных действий не предприняло. Хотя в то время французская армия имела значительный перевес над немецкой и могла дать ей должный отпор, а при желании и дойти до Берлина. Предприняв эту пробу сил, Гитлер понял, что серьезного противодействия экспансионистским планам от Франции ждать не приходится, и в дальнейшем стал исходить из этого в своих расчетах, которые, к сожалению, оправдались.

В апреле-мае 1936 года во Франции состоялись выборы в парламент, победу на которых одержали партии Народного фронта. Вслед за выборами страну охватили стихийные забастовки трудящихся, вылившиеся в оккупационные стачки. В июне бастовало более 2 млн. человек. Рабочие требовали немедленной реализации программы, с которой Народный фронт шел на выборы. Тогда же было сформировано коалиционное правительство социалистов и радикал-социалистов (коммунисты в «буржуазное» правительство войти отказались, хотя обещали ему свою поддержку) во главе с лидером СФИО Леоном Блюмом, которое немедленно приступило к проведению широких социальных преобразований. Рабочая неделя была сокращена до 40 часов с одновременным повышением зарплаты, вводились оплачиваемые отпуска, коллективные договоры и производственные советы (органы социального партнерства профсоюзов и предпринимателей) на предприятиях, обязательное бесплатное образование детей до 14 лет, частично национализировалась банковская сфера и промышленность, прежде всего военная. Одновременно ввиду нарастания угрозы войны была утверждена широкомасштабная программа перевооружения страны, на которую за 4 года планировалось выделить беспрецедентные до того времени ассигнования — 14 млрд, франков (впоследствии эта сумма еще более возросла). Принятые правительством Народного фронта меры не только улучшили положение огромного большинства населения Франции, но и в значительной мере изменили сам образ его жизни. «Мы хотели жизни для блага человека, хорошей жизни», — вспоминает об этих событиях один из героев романа, машинист локомотива. У простых французов, живущих по-прежнему нелегко, не только появилась надежда на лучшее будущее, она как будто начала осуществляться…

Новое правительство сразу же столкнулось с трудностями, но исходили они не столько от промышленных и банковских кругов. Напуганные массовыми оккупационными стачками, те предпочли отложить свой реванш до лучших времен. Гораздо более серьезным испытанием стало начало Гражданской войны в соседней Испании. 17 июля 1936 года генерал Франсиско Франко поднял в Марокко мятеж против правительства Народного фронта. Большая часть армии поддержала мятежников. Испанское руководство обратилось за помощью к своим французским единомышленникам. Просьба вызвала немедленный отклик, Франция сразу же начала поставки Испании вооружений, в том числе самолетов, которых ей самой недоставало. Однако сведения об этих переговорах просочились в прессу, правые и центристские издания развернули шумную кампанию против помощи Испании, опасаясь вовлечения Франции в войну. Следует признать, что подобные настроения разделяла значительная часть французского общества, которое еще слишком хорошо помнило страшные потери Первой мировой. Сдержанные позиции заняли многие радикалы, а также ряд пацифистски настроенных социалистов; это уже угрожало расколом правящей коалиции. Блюм намеревался все равно помогать Испанской республике и с этой целью решил заручиться поддержкой Англии. Но за Ла-Маншем его усилия не встретили понимания, более того, Лондон пригрозил вообще отказать Франции в каком-либо содействии, если она вмешается в Гражданскую войну в Испании. Не видя возможности помочь своим испанским товарищам, французский премьер-министр хотел подать в отставку. Но — необходимость продолжать социальные преобразования, за которые он считал себя ответственным перед страной. Блюм решил остаться. Политика — искусство возможного…

В итоге французское правительство выступило с инициативой невмешательства, что означало предоставить испанцев самим себе. Вокруг этой идеи удалось объединить целый ряд государств, однако Италия и Германия стали открыто помогать мятежникам-франкистам. СССР, вступивший в комитет по невмешательству, также поставлял Испании оружие и оказывал другую помощь (в обмен на ее золотой запас), но в Гражданской войне поддерживал только местных коммунистов, которые развернули преследования своих соперников (левых социалистов и анархистов) в собственном республиканском лагере, прибегая и к политическим убийствам, и к политическим процессам по образцу московских, что подрывало единство сил Республики (эти события легли в основу одной из сюжетных линий романа). Нужно признать, что Франция в обход заявленного невмешательства также помогала Испании, как правило, через третьи страны, но поставки продовольствия и вооружения были незначительны по своим объемам. В результате республиканцы, вначале успешно отражавшие натиск мятежников, с середины 1937 года стали постепенно сдавать позиции.

Тем временем во Франции крупный капитал собрался с силами и начал саботировать мероприятия Народного фронта. Промышленники отказывались в полном объеме платить налоги, усилилось бегство капиталов за границу. В стране до сих пор ощущались последствия мирового экономического кризиса 1929 года, финансовую систему лихорадило. В этих условиях правительство Блюма сначала вынуждено было взять «паузу» в социальных преобразованиях, а затем, не получив в парламенте одобрения своих мер по оздоровлению экономики, ушло в отставку. После этого сменили друг друга еще два правительства Народного фронта, однако об углублении начатых в 1936 году реформ уже речи не шло.

А ситуация в Европе становилась все более тревожной и угрожающей. В марте 1938 года Гитлер сделал первый шаг к расширению своего арийского Lebensraum, жизненного пространства, и аннексировал соседнюю Австрию (такое присоединение территории другого государства без боя получило название аншлюс). Никакой реакции Франции на это не последовало — просто потому, что в ней случился очередной правительственный кризис (у министров «вошло в привычку ставить вопрос о доверии по незначительным поводам», возмущался впоследствии в этой связи президент Республики, от которого, впрочем, решение проблем не зависело), и страна несколько дней оставалась без правительства. После длительных консультаций на посту премьера был вновь утвержден Леон Блюм, и одним из его первых решений стало открытие испанско-французской границы. В Испанию увеличились поставки французского оружия, и это позволило республиканцам предпринять летом контрнаступление на Эбро, упоминаемое в романе. Однако оно не увенчалось успехом, было уже слишком поздно. Мятежники контролировали большую часть страны, и гибель Испанской республики становилась лишь вопросом времени.

Новый кабинет Блюма оставался у власти лишь три недели: когда премьер потребовал чрезвычайных кредитов на нужды обороны страны, он столкнулся с отказом парламента и ушел в отставку. В новое правительство социалисты уже не вошли, пост премьера занял лидер радикал-социалистов Эдуард Даладье, бессменный министр обороны с 1936 года. Ветеран Первой мировой, он ни в коем случае не желал повторения подобных трагических событий и потому первоначально взял курс на умиротворение становящейся все более агрессивной нацистской Германии, найдя в проведении такой политики влиятельного единомышленника в лице английского премьера-консерватора Невилла Чемберлена. Когда Гитлер вознамерился отторгнуть у Чехословакии Судетскую область, английское правительство дало понять, что готово пойти на уступки. Для Франции дело обстояло сложней, так как ее связывал с центральноевропейской страной договор о взаимопомощи. Аналогичное соглашение Чехословакия заключила и с СССР, однако он не имел с ней общей границы и не мог оказать ей помощь без согласия Франции. Таким образом, судьба маленькой страны во многом зависела от Парижа. Французское же правительство весь период Судетского кризиса, с мая по сентябрь 1938 года, колебалось от одной крайности к другой, то заявляя, что будет поддерживать союзника до конца, то поощряя посреднические усилия Англии. Германия, видя нерешительность западных демократий, не отступала от своих требований. Когда в конце сентября кризис еще более обострился, Франция провела частичную мобилизацию и выдвинула войска к немецкой границе. Началась эвакуация Парижа. «Нарушить взятые на себя союзные обязательства [было бы] коварством» со стороны Франции, заявил Даладье своим английским партнерам по переговорам. Но, когда Англия предложила провести конференцию по урегулированию кризиса в Мюнхене, французский премьер немедленно согласился на участие в ней. Принял ли он, отправляясь на переговоры, решение о том, какую линию избрать? Неизвестно. Да и не так уж и важно. Даже если Даладье попытался отстаивать в Мюнхене интересы своего союзника, он не смог противостоять давлению лидеров Англии, Германии и Италии (чехов на мероприятие, где решалась судьба их страны, не пригласили). Гитлер, заполучив Судетскую область, и на этот раз добился своего.

Английского и французского премьеров по возвращении из Мюнхена встречали восторженные толпы. Как же — угроза неминуемой войны отступила! Но одобрение Мюнхенского сговора во французском обществе было далеко не единодушным, голоса протеста слышались и справа, и слева. Распался Народный фронт, так как коммунисты и часть социалистов осудили принятые решения. Позиции Франции на мировой арене ослабли, в частности, в Москве расценили поведение западных демократий как предательство и начали задумываться о том, не наладить ли отношения с Германией, практически прекратившиеся после фашистского переворота. Французское руководство могло успокаивать себя лишь тем, что получило передышку для наращивания своего военного потенциала. Но ровно тем же самым занималась и Германия.

У французского премьера не было никаких иллюзий относительно прочности мирного соглашения, заключенного с врагом за счет союзника. В стране усилилась подготовка к возможной войне. В этой связи на оборонных предприятиях фактически ликвидировалась 40-часовая рабочая неделя, протесты рабочих и профсоюзов оказались безуспешны. Так были нарушены обещания, с которыми партии Народного фронта шли на выборы. Финансовые реформы, проведенные в конце 1938 года, позволили наконец стране преодолеть последствия мирового кризиса. Но эти меры сказались на экономике далеко не сразу. Жизнь простых французов становилась не только труднее, но и тревожнее.

В марте 1939 года Гитлер, окончательно осмелев, занял всю Чехословакию, не удосужившись предупредить своих партнеров по Мюнхенским переговорам. Через две недели после этого пала Испанская республика. Франция еще раз открыла границу, и в страну устремился поток беженцев. В романе описано, как отчаявшиеся люди, гонимые войной, перебирались через заснеженные хребты Пиренеев, не зная, что ждет их впереди. Не всем суждено было добраться до границы, так, «сгинула на дорогах эвакуации» жена одного из героев книги. Сколько будет их еще за последующие шесть лет, погибших вдали от родных мест в отчаянной попытке спастись от подступившего кошмара, — тоже жертв войны, не вошедших ни в какую статистику?..

В феврале-марте 1939 года границу Франции перешло 450 тысяч испанцев. Французские власти оказались не готовы к такому наплыву беженцев, их развозили по разным департаментам страны, а большую часть размещали в наспех приготовленных лагерях. Жизнь там была тяжела, многие испанцы предпочли в итоге вернуться на родину, часта» эмигрировала в другие страны, оставшиеся во Франции были направлены в основном на работу в военной промышленности. Могли ли они тогда предположить, что через год с небольшим им, как герою книги, испанскому анархисту Ортиге, вновь придется бежать от врага?

Угроза войны подступала все ближе, и, осознав крах политики умиротворения агрессора, французское руководство предприняло последнюю попытку сплотить ведущие государства Европы против фашизма. Естественным союзником демократических стран Запада виделся СССР, а общий антифашистский фронт представлялся единственным шансом остановить нацистскую экспансию и избежать нового конфликта. По инициативе Парижа в мае 1939 года в Москве начались трехсторонние переговоры, в которых также приняла участие Англия. Но обоим партнерам Франции на них недоставало доброй воли. Англия, по-прежнему претендуя на роль арбитра в Европе, не хотела связывать себя односторонним соглашением и вела одновременно тайные переговоры с Германией, которые успехом не увенчались. И.В. Сталин после Мюнхена откровенно не доверял «коварным империалистам» и в марте того же года заявил, что готов проводить «политику мира» с любыми странами. Во Франции почти никто не расслышал в его словах предупреждения. И тем более не знало французское руководство, что СССР с июня также ведет секретные переговоры с Германией и развиваются они гораздо успешнее, чем трехстороннее совещание в Москве.

А московский переговорный процесс шел нелегко, советская сторона выдвигала все новые условия, выполнить которые западным партнерам представлялось затруднительным. Отправка в Москву военных миссий союзников (задержанная стараниями Англии) не изменила ситуации. Основным камнем преткновения стало требование СССР в случае войны с Германией пропустить советские войска через территорию Польши. Поляки, не забывшие о советско-польской войне 1920 года, неизменно отвечали отказом. На этот раз Даладье проявил больше решимости, чем во время Судетского кризиса, оказал на Польшу беспрецедентное давление и добился от нее согласия на проход советских войск через Виленский коридор под гарантии Франции. Слишком поздно. Эти события происходили 21–23 августа 1939 года. В тот же день, 23 августа, в Москву прибыл министр иностранных дел III Рейха И. Риббентроп и подписал от имени нацистской Германии договор о ненападении с СССР. К договору прилагался секретный протокол о разделе сфер влияния в Восточной Европе и на Балтике, о котором стало известно позднее. Это означало провал трехсторонних переговоров. Таких условий западные демократии, намеренные после мюнхенской неудачи строго соблюдать нормы международного права, предложить СССР не могли.

Для Франции подписание советско-германского пакта стало шоком, еще более сильным из-за его неожиданности. Страна стала спешно готовиться к войне, хотя в мире предпринимались отчаянные попытки избежать ее. В последнюю мирную неделю газеты полнились сообщениями о бурной дипломатической активности, и читатели их переходили от отчаяния к надежде и обратно. Коммунистическую прессу, оправдывавшую советско-германский пакт, правительство запретило (как через месяц и саму компартию). Когда министр иностранных дел предложил было созвать международную конференцию для очередного умиротворения Германии, Даладье вышел из себя: «Никакого больше Мюнхена!» 21 августа в стране была объявлена всеобщая мобилизация. На ее завершение, по расчетам командования, требовалось двадцать дней. «Польша продержится это время», — уверяли правительство генералы, и мысли не допускавшие о том, что боевые действия могут развиваться по иному сценарию, чем двадцать пять лет назад. По воспоминаниям многих участников войны, они не испытывали тогда никакого шовинистического энтузиазма, сопровождавшего начало Первой мировой. Только мрачную решимость покончить наконец с фашистской угрозой Европе и миру.

1 сентября 1939 года гитлеровская Германия напала на Польшу. На следующий день французский парламент утвердил новые военные кредиты, что означало одобрение вступления в войну с нацизмом. Она была объявлена Францией (следом за Англией) 3 сентября, но это не вывело командование из состояния пассивной умиротворенности. В новых условиях оно продолжало руководствоваться принятой ранее военной доктриной, носящей чисто оборонительный характер, что парализовало всякую стратегическую наступательную инициативу. Но, поскольку надо было изображать какую-то боевую активность, французские войска все же выдвинулись на приграничную территорию Германии, однако, дойдя до немецких укреплений, по традиции Первой мировой стали окапываться. Началась «странная война», без активных боевых действий на западном фронте. А тем временем немецкие танковые колонны, используя тактику блицкрига, молниеносной войны, прорвали польскую оборону и вышли к Варшаве, но благодаря отчаянному сопротивлению поляков, оставшихся практически без поддержки извне, город тогда удалось отстоять. Нет, Польша, пожалуй, не продержится, рассудили французские генералы, так что и нам выступать не стоит. И все же в боях на германской границе гибнет несколько персонажей романа Сержа, с которыми читатель знакомится на первых его страницах. Но «странная война» практически не всколыхнула обывательский мирок жителей парижского квартала Маре, где начинается действие книги, как, впрочем, и других районов, городов и селений Франции. Жизнь продолжалась — ни мирная, ни военная.

17 сентября, в день завершения всеобщей мобилизации во Франции, советские войска вступили на территорию Польши в соответствии с секретными протоколами к советско-германскому договору о ненападении. Это сломило польское сопротивление, хотя боевые действия продолжались еще почти три недели. Немецкая армия отошла на установленную заранее линию разграничения. В Бресте состоялся совместный советско-германский военный парад, Польша как государство перестала существовать.

На что рассчитывало французское руководство, ведя «странную войну»? Отсидеться в окопах, за укрепленной линией Мажино? Но тогда Франция не отвергла бы предложение Гитлера заключить мир в октябре 1939 года. Основная идея, как свидетельствуют документы эпохи, заключалась в другом: сберечь силы, добиться военного превосходства над противником и по возможности перенести активные боевые действия подальше от французских границ. План в целом не слишком реалистичный, как показали последующие события, однако возможность такая Франции вскоре представилась.

В ноябре 1939 года СССР потребовал у соседней Финляндии (входившей, в соответствии с секретными протоколами к пакту Молотова-Риббентропа, в советскую сферу влияния) разместить в ней свои военные базы и произвести размен территорий с целью отодвинуть границу дальше от Ленинграда. Финны предсказуемо ответили отказом. 30 ноября Красная армия вступила на территорию Финляндии, началась Зимняя война.

Во Франции упорное сопротивление маленькой северной страны значительно превосходящим силам противника вызвало массовое движение солидарности с Финляндией, в которое включились все легальные общественно-политические силы. Ни республиканская Испания, ни Австрия, ни Чехословакия, ни Польша не получили во Франции подобной поддержки, впрочем, трагическая судьба этих стран послужила горьким уроком французскому руководству и общественному мнению. Париж оказывал Финляндии всевозможную дипломатическую поддержку, ширились поставки оружия, в том числе бомбардировщиков (при том что их серийное производство во Франции началось лишь в январе 1940 года), готовилась отправка на север франко-британского экспедиционного корпуса. Но все же помощь поступала слишком медленно, советская армия, несмотря на страшные потери, продвигалась вперед, и финское правительство предпочло заключить мир с СССР.

Во Франции массовая поддержка Финляндии была столь сильна, что это событие вызвало правительственный кризис. 20 марта 1940 года Даладье был отправлен в отставку за то, что не оказал финнам достаточной помощи, пост премьер-министра занял центрист Поль Рейно, имевший репутацию более решительного политика. Новый глава правительства немедленно подписал союзный договор с Англией, согласно которому обе страны обязались не заключать сепаратного мира. Однако общая концепция ведения «странной войны» изменений не претерпела.

В соответствии с ней союзники решили положить конец поставкам Германии сырья из Швеции и Норвегии, тем более что уже имелись планы высадки войск в Скандинавии, разработанные во время советско-финляндской войны. Англо-французская эскадра отправилась к норвежским берегам, однако немцы опередили ее буквально на один день. 9 апреля Германия без боя заняла Данию и на следующий день вторглась в Норвегию, быстро подавив ее сопротивление. Союзники все же предприняли несколько попыток высадки десанта, однако долго удерживать захваченные плацдармы не смогли.

Итак, к маю 1940 года значительная часть Центральной и Северной Европы оказалась под властью нацистов. Было ясно, что следующей их целью является Франция и переход «странной войны» в открытое противостояние — вопрос недолгого времени. Что могла страна в тот момент противопоставить агрессору? С сентября 1939 года под ружьем стояла почти пятимиллионная армия, однако ее боевой дух значительно ослаб за месяцы бездействия «странной войны», что сказалось в первые трагические дни после германского нападения. При этом благодаря программе перевооружения Народного фронта войска в целом не должны были испытывать недостатка в орудиях и бронемашинах, в том числе новейших модификаций. Но нужно признать, что часть произведенного оружия из-за плохой организации армейских служб осталась на складах и не поступила в армию. По количеству танков союзники к маю 1940 года даже имели преимущество над немцами, причем французские средние и тяжелые танки не только превосходили немецкие, но вообще считались на тот момент лучшими в мире из выпускавшихся серийно. Хотя в армии еще оставались и тихоходные легкобронированные машины времен Первой мировой. Но мало было добиться численного превосходства в танках, следовало рационально использовать их в бою в новых условиях. Французские генералы, которые свято блюли традиции Первой мировой войны, не видели новейшим стальным монстрам иного применения, кроме сопровождения пехоты и охраны мостов. Блицкриг с его глубокими танковыми прорывами как будто ничему не научил военное командование. «У нас такое невозможно», — упрямо твердило оно. На рубеже 1939–1940 годов все же были сформированы три отдельные бронетанковые дивизии, а весной 1940-го возникла и четвертая, под командованием полковника де Голля, но основная масса танков была распылена по пехотным частям. То же самое относилось и к боевой авиации, причем здесь все обстояло значительно хуже, чем в других родах войск. Франция производила недостаточно самолетов, к тому же по скорости и другим характеристикам они уступали немецким, а пикирующих бомбардировщиков не имелось вовсе. В результате с самого начала Битвы за Францию Германия обеспечила себе превосходство в воздухе, и отчаянное сопротивление немногочисленных французских и английских эскадрилий не могло переломить ситуацию. Сильный военно-морской флот Франции, так уж сложилось, почти не принимал участия в боях, Забегая вперед, скажем, что уберечь его все же не удалось — часть боевых кораблей после поражения страны была потоплена англичанами, а остальные — самими французами, чтобы они не достались врагу. Но главным козырем французской обороны, любимым детищем генералов была считавшаяся неприступной фортификационная линия Мажино вдоль немецкой границы — она и не была взята штурмом, немцы просто обошли ее. Все эти подробности важны для понимания того, почему ведущая страна Европы, обладавшая мощной армией, несмотря на поддержку союзной Англии, оказалась разгромлена за один месяц.

Когда 10 мая 1940 года Германия напала на страны Бенилюкса, французское командование посчитало, что она повторяет аналогичный маневр Первой мировой. На этот случай был заготовлен план введения французских войск в Бельгию, чтобы остановить врага на чужой территории. Огромная армада хлынула через бельгийскую границу — прямо в расставленную ловушку.

Немецкий же план заключался в другом: основным направлением удара должны были стать Арденны, река Маас, город Седан. До этих мест линия Мажино не доходила, французское командование полагало, что извилистая река среди поросших лесом гор «сама себя защитит». Французский главнокомандующий Морис Гамелен не внял предупреждениям разведки о сосредоточении германских войск в Арденнах. 13–15 мая немцы в нескольких местах форсировали Маас, и в прорыв устремились мощные бронетанковые дивизии.

Немногочисленные французские части, расположенные на этом участке, не смогли оказать серьезного сопротивления, войска охватила паника. Из-за замешательства и отсутствия координации в первые же дни были разгромлены две из четырех имевшихся у Франции бронетанковые дивизии. Отчаянная кавалерийская атака против немецких танков в Арденнах, о которой говорится в романе, действительно имела место. «Это предприятие не дало результатов, на которые можно было надеяться… Кавалерии нелегко сдерживать долгое время продвижение бронетанковых дивизий», — сделал открытие Гамелен.

В ночь на 16 мая немецкие войска вышли к реке Эна, от Парижа их отделяло чуть более 100 км. Главнокомандующий заявил, что такими темпами они к вечеру того же дня могут войти в столицу. Правительство потребовало ввести в бой резервы. «Их нет», — пожал плечами Гамелен. Паники, однако, удалось избежать, власти отвергли идею эвакуации, хотя Рейно и Даладье, по-прежнему занимавший пост министра обороны, сами участники Первой мировой, прекрасно осознавали серьезность положения. Они запросили дополнительной военной поддержки у нового британского премьера Уинстона Черчилля, спешно прибывшего в Париж. Тот пообещал отправить во Францию 10 авиаэскадрилий. Как ни мала была помощь, она оказалась первой хорошей новостью за сутки. Черчилль вспоминал впоследствии, что, услышав об этом, французские руководители просто без слов пожали ему руку.

Однако немецкие войска двинулись не на Париж, а на запад, в сторону моря, стремясь отрезать находившиеся в Бельгии основные силы французской армии и Британского экспедиционного корпуса. Одновременно с севера в Париж и далее на юг устремились массы беженцев, спасающихся от вражеского нашествия. Именно с их появлением в столице, как рассказывается в романе, парижане стали осознавать, насколько тяжелым оказалось положение страны. Беженцы, запрудившие все дороги, мешали перегруппировке французских войск. 4-я бронетанковая дивизия Шарля де Голля все же пыталась контратаковать противника. Одна против десяти и более — силы были слишком неравны.

В этой ситуации Рейно сместил неспособного главнокомандующего — с четвертой попытки, три предыдущие блокировались в самом правительстве. Кого назначить ему на смену? Выбор был невелик, немногие достойные генералы к тому времени уже погибли в бою или попали в плен. Назначить на должность главкома какого-нибудь талантливого полковника, того же де Голля, при всем желании премьера не представлялось возможным (он все же добился производства способного танкового командира в бригадные генералы и сделал заместителем министра обороны — это назначение от военной верхушки не зависело). В итоге главнокомандующим стал генерал Максим Вейган, не скрывавший своих реакционных взглядов. Одновременно в левоцентристское правительство сразу на должность вице-премьера был введен еще один крайний реакционер, 84-летний маршал Филипп Петен. Легендарный полководец Первой мировой (легенда, впрочем, была изрядно раздута) призван был, как признавал впоследствии Рейно, «изображать воинскую славу». Если премьер рассчитывал, что патриотизм у этих людей в условиях войны возьмет верх над крайне правыми взглядами, то он жестоко ошибся. Профессиональные военные, они не только понимали всю тяжесть положения, но и не стремились защищать Республику, которую ненавидели. «Сопротивляйтесь сколько сможете, — сказал, по некоторым данным, Петен Вейгану, — а затем я навяжу перемирие».

Сохранились кадры кинохроники, запечатлевшие новое назначение. Рейно в светлом пальто, Вейган в форме, не парадной, а полевой, Петен в штатском, весь в черном. Премьер и главком церемонно пожимают друг другу руки на камеру. А за ними — зловещая фигура черного человека, вглядывающегося в одному ему видимый горизонт…

Тем временем 20 мая захватчики вышли к морю, расколов надвое силы союзников. Попытка прорвать немецкий «танковый коридор» шириной несколько десятков километров не дала результата. Вскоре находившиеся в Бельгии союзные войска были окружены в районе Дюнкерка (сама Бельгия предпочла капитулировать). Англия предприняла беспрецедентную операцию по эвакуации своих и французских войск, задействовав не только военно-морской, но также торговый и даже речной флоты. За неделю большую часть союзной армии удалось спасти, но не всех, многие попали в плен, пришлось бросить всю технику.

Раздавив Дюнкеркский плацдарм, немцы произвели перегруппировку и 5 июня перешли в наступление по всему фронту. Теперь значительный перевес в живой силе и технике был на их стороне. По предложению Вейгана французы спешно оборудовали несколько линий глубоко эшелонированной обороны вдоль рек Сомма и Эна. Строить серьезные укрепления не оставалось времени, и уцелевшие танки, которые можно было бы задействовать для прорыва линии фронта противника, решили использовать как неподвижные огневые точки. Их поставили охранять мосты (поистине идея-фикс французского командования), любые препятствия, которые можно было оборонять, отдав приказ не отступать даже под угрозой окружения. То есть, по сути, принесли в жертву.

В околонаучной литературе распространено мнение, что французские войска разложились, были деморализованы (не только «странной войной», но и политикой Народного фронта, добавляют реакционеры) и не оказывали серьезного сопротивления захватчикам. Документы эпохи, показания и мемуары участников событий, в конце концов, данные статистики свидетельствуют, что это было не так.

За немногим более месяца боевых действий французская армия потеряла 100 тысяч человек только убитыми. Это огромные потери, которые говорят об ожесточенном сопротивлении. В течение недели, с 5 по 11 июня, французам удавалось сдерживать наступление многократно превосходящих сил противника — на лишенной укреплений равнине, вдоль нешироких речек, отчаянно защищая каждый хутор, каждую рощу. Сами немцы, в частности командующий танковыми войсками генерал Г. Гудериан, признавали мужество противостоявших им французских бойцов. Но оно не могло восполнить просчеты бездарного военного командования. Исход Битвы за Францию был предрешен.

11 июня армейское руководство своей волей приняло решение отказаться от обороны Парижа, чтобы избежать жертв и разрушений, а главное, окружения и разгрома войск, которые должны были защищать город; правительство было поставлено перед фактом. В литературе до сих пор ведутся споры о правомерности этого решения, выдвигаются более или менее обоснованные аргументы за и против. Но для современников оно стало трагедией. Отдать врагу сердце Франции, город-светоч, дорогой каждому французу и не только! Над его серыми домами с мансардными крышами, над спокойной Сеной, к которой клонятся плакучие ивы, над его прекрасными памятниками будут развеваться флаги оккупантов с паучьей свастикой, по родным улицам пройдут захватчики! Как остаться жить рядом с ними, дышать с ними одним воздухом? И как покинуть любимый город, чтобы спастись, быть может, от неминуемой гибели? Une dechirure — это французское слово переводят как «разрыв», но оно сильнее и означает чувство, когда от горя разрывается сердце. Каждый из жителей города, в том числе и герои книги, искал ответа на эти вопросы, которые должны были предопределить всю их жизнь — или смерть. И те из них, кто решили уехать, как и сам Серж, уносили с собой дорогие образы («Париж весь у меня в памяти», — скажет один из них на бесприютном берегу изгнания). И оставляли в покинутом городе частицу своего сердца. Доведется ли еще увидеть его, хоть краем глаза? И каким предстанет он, поруганный врагом?

Но должен ли был отказ от обороны столицы означать прекращение борьбы? Следовало ли сдаться на милость врага или продолжить сопротивление? Так теперь ставился вопрос, и ответственность за его решение ложилась на командование и на правительство. Но в них больше не было единства. На берегах Луары, куда эвакуировалось военное и гражданское руководство страны, разворачивалась другая битва, от исхода которой судьба Франции зависела не меньше, чем от кровопролитной схватки на полях сражений.

Выбор в этой ситуации представлялся тем более тяжким, что военное поражение не оставляло сомнений. Немцы в нескольких местах прорвали линию французской обороны, единого фронта больше не было, надолго задержать противника на Луаре не представлялось возможным. От идеи оборонять какой-нибудь укрепленный анклав на юге или западе страны тоже пришлось отказаться. Отступающие войска смешивались с потоками беженцев. Но у Франции оставались другие территории — колонии, прежде всего в Северной Африке, Алжир и Марокко. Сторонники продолжения борьбы в правительстве, группировавшиеся вокруг премьера Поля Рейно, считали необходимым переправить туда остатки войск и техники, а также законные власти, чтобы бить врага где только можно, а затем, собравшись с силами, высадиться во Франции и освободить ее. Кроме того, франко-английский союзный договор, заключенный в марте 1940 года, не допускал возможности заключения сепаратного перемирия (Англия, со своей стороны, заявила о готовности продолжать борьбу в любом случае). Военное командование в лице Вейгана считало войну окончательно проигранной и выступало за немедленное заключение перемирия с противником, прекрасно сознавая, что условия его будет диктовать победитель. Тратить силы на защиту Республики реакционный генерал не видел смысла, она представлялась лишь досадной помехой на пути создания во Франции нового государственного устройства — под пятой врага. Командующий ВМФ, который мог бы обеспечить эвакуацию войск и гражданских властей в колонии, в итоге поддержал главкома. ВВС у Франции практически не осталось. В правительстве у сторонников прекращения борьбы имелся влиятельный союзник в лице вице-премьера Петена, которого поддерживала немалая часть министров, и старый маршал показал себя мастером закулисных интриг.

В литературе до сих пор нет единого мнения о том, как в такой ситуации следовало поступить, причем военные историки, как правило, пытаются оправдать позицию командования. Действительно, продолжение борьбы в колониях стало бы тяжким решением: пришлось бы пожертвовать не только войсками, которые прикрывали бы эвакуацию основных сил, а в случае ее невозможности и всей армией, но и — оставить родину. Однако в свете последующих событий (о которых люди, облеченные ответственностью за страну, в тот момент знать не могли) приходится признать, что оно, вероятно, было единственно правильным. Ибо последствия отказа от борьбы для Франции и всего мира оказались трагическими.

Когда под угрозой германского наступления правительство и командование эвакуировались еще дальше на юг, в Бордо, конфликт обострился, угрожая открытым расколом. В этом городе уже находились депутаты парламента, в массе своей деморализованные поражением и охотно прислушивающиеся к увещеваниям сторонников перемирия, в частности влиятельного сенатора Пьера Лаваля. Число выступающих за продолжение борьбы, в том числе в правительстве, таяло на глазах. Рейно, юрист по образованию, до последнего хотел действовать в рамках закона, но тот без поддержки министров не давал возможности сместить окончательно вышедшего из повиновения главкома и сформировать новое руководство страны. Не видя выхода, 16 июня премьер подал в отставку. Рассчитывал ли он, что президент и руководители парламента переназначат его на прежнююдолжность и предоставят карт-бланш? До этого они считались сторонниками сопротивления. Но тут президент А. Лебрен, фигура чисто представительская, решил проявить себя и самолично назначил на должность главы правительства Петена, который, как ему казалось, выражал позиции большинства депутатов. У маршала было все подготовлено к такому исходу: и программа дальнейших действий, и даже состав нового кабинета министров. Сразу же после своего назначения, в ночь на 17 июня, он запросил оккупантов о перемирии, а утром выступил с радиообращением, в котором прозвучали слова: «Надо прекратить борьбу».

По свидетельствам современников, для многих такое решение оказалось неожиданным, несмотря на всю тяжесть поражения. Но большинство населения, измученного войной, все же предпочло положиться на авторитет старого опытного военачальника. Маршал, встав во главе правительства, постарался по максимуму использовать свою былую «воинскую славу», чтобы упрочить собственную власть и влияние — именно это, а не судьба растерзанной страны являлось теперь, как показали события, его главной заботой.

Но не все смирились с решением прекратить сопротивление. Генерал де Голль отправился в Англию и на следующий день, 18 июня, выступил по радио с призывом продолжить борьбу, несмотря ни на что: «Франция проиграла битву, но не проиграла войну. Пламя французского сопротивления не угаснет». Призыв был услышан не только во Франции, но и в ее колониях, во всем мире, хотя отклики последовали не сразу.

Германия как будто только и дожидалась, когда поверженный противник запросит мира. В планы Гитлера не входила полная оккупация страны, известной своими революционными традициями, ибо ее сопротивление после первого шока могло оказаться чревато непредсказуемыми последствиями. Он стремился лишь максимально ослабить Францию, расчленить ее, использовать ее природные и человеческие ресурсы и потому предпочитал не ставить над ней своего гауляйтера, а иметь дело с местными, французскими коллаборационистами (понятие возникло именно тогда). Все это нашло отражение в соглашении о перемирии, полностью продиктованном немцами и заключенном 22 июня, в том самом штабном вагоне, в котором в 1918 году Германия подписала акт о своей капитуляции, — с целью еще более унизить Францию. Согласно этому соглашению, Германия аннексировала Эльзас и Лотарингию, больше половины страны было оккупировано, под властью правительства Петена оставалась так называемая «свободная зона» на юго-востоке страны — «свободная» звучало издевкой, поскольку и в ней немцы хозяйничали как у себя дома. Франция должна была также выплачивать Германии огромные репарации. В соглашении содержался еще один важный пункт — о том, что французские власти обязывались выдать нацистам по их требованию немецких политических эмигрантов. Это решение, попиравшее все нормы международного права, имело самые трагические последствия для тех, кто нашел убежище от фашизма во Франции, в том числе для некоторых героев романа.

После заключения перемирия маршал и его сторонники решили, что настало наконец время установить режим единоличной власти по фашистскому образцу на подконтрольной им территории и покончить с ненавистной Республикой. Военный или конституционный переворот? Выбор, несмотря на большие сложности в организации, был сделан в пользу второго. И не только потому, что правительство заботила легитимность порожденного поражением и оккупацией государственного устройства. Не менее важным, как представляется, было еще одно обстоятельство: на Республику новой властью возлагалась вся вина за военное поражение и она сама должна была подвергнуть себя каре. «Старые демагогические республики должны подыхать, как старые шлюхи», — выразил идею своих единомышленников один из персонажей романа, журналист-коллаборант.

С этой целью депутатов парламента созвали в курортный городок Виши в центральной Франции, сделавшийся столицей «свободной зоны». Единственным подходящим для их заседаний местом оказалось здание казино — что тоже было весьма символичным. Несмотря на то что большая часть депутатов либо поддерживала Петена (в их числе оказались и многие левые, которые из пацифистских соображений одобрили заключение им перемирия), либо просто была деморализована, а некоторые сторонники продолжения сопротивления попытались эмигрировать, организация переворота потребовала нескольких дней. Особенно бурную деятельность развил Лаваль, перед которым, как ему представлялось, открывались необозримые перспективы на ниве сотрудничества с оккупантами. Ему маршал, испытывавший отвращение к парламентаризму, и поручил взаимодействие с депутатами. Уговоров могло оказаться недостаточно, в ход пошло прямое давление: к городку были стянуты уцелевшие воинские части под командованием Вейгана, на улицах бесчинствовали фашистские банды, угрожавшие расправой непокорным. Кроме того, немецкие войска находились в 50 километрах и могли вмешаться в события в любой момент. 10 июля 1940 года большинством голосов парламент передал всю полноту власти маршалу Петену как главе Французского государства. III Республика во Франции прекратила существование.

И все же, несмотря на давление и запугивание, 80 депутатов, в основном социалистов и радикалов, проголосовали против этого решения. Им дорого пришлось заплатить за свое мужество: многие из них были арестованы, несколько человек убито, другим пришлось уйти в подполье, в партизанские отряды. Сказав «нет» диктатуре, они, как и генерал де Голль, спасли честь Франции. Теперь в Виши им поставлен памятник, как бы очищающий это место от недоброй памяти тех, кто в 1940 году установил в стране профашистский режим.

Первоочередной задачей Петена как нового главы Французского государства стало присвоение себе всех властных полномочий, что нашло выражение в изданных им на следующий день после переворота конституционных актах, которые определили основы нового государственного устройства. Выборы на всех уровнях отменялись, а назначаемые правительством чиновники должны были приносить клятву верности маршалу лично. Запрещалась деятельность политических партий и профсоюзов, вводилась гораздо более строгая цензура печати, чем прежде, и многие газеты были вынуждены закрыться. Повсюду происходили массовые увольнения «неблагонадежных» (членов и сторонников левых партий, профсоюзных активистов), а также евреев и других «инородцев», масонов, женщин, которым указывалось, что их место «на кухне». Тех, кто мог представлять даже потенциальную угрозу режиму, без суда бросали в тюрьмы и концлагеря.

Чтобы обосновать принятые меры и сплотить население разоренной войной страны вокруг культа личности маршала, спешно разрабатывалась идеология нового режима, получившая название «Национальной революции». В ней, впрочем, не было ничего революционного, она представляла собой эклектичную смесь консерватизма, почвенничества, фашизма, национализма и ксенофобии, отрицания классовой борьбы, демократии и прав человека. Вместо «свободы, равенства и братства» девизом Французского государства стал «труд, семья, родина» — принудительный труд на оккупантов, разлучивших множество семей, поработивших и расчленивших родину. Но следует признать, что в первое время после военного поражения такая идеология оказалась воспринята значительной частью населения. «Общая растерянность и национальное унижение побуждали искать опоры в твердой власти, законе и порядке, харизматичном лидере, который ратует за национальное возрождение», — признает современный историк. Этот поворот в общественном сознании ярко описан в романе. Серж убедительными штрихами рисует портреты коллаборационистов, занявшихся идеологическим обслуживанием нового режима и с презрением попирающих те ценности, которые отстаивали прежде. Такие «перевертыши» оказались востребованы в новых условиях не меньше, чем старые убежденные реакционеры. Так, Вейган, проигравший Битву за Францию, стал министром обороны в правительстве Виши, а Лаваля, бывшего социалиста и могильщика Республики, маршал и вовсе сделал своим официальным преемником (все-таки возраст!).

Персонаж романа поэт Мюрье по доброте душевной даже немного сочувствует старику, одинокому на вершине власти. Напрасно. На процессе Петена после войны один из свидетелей привел слова супруги маршала о том, что она никогда не видела своего мужа таким счастливым, как в первые два года после поражения Франции. «Четыре часа просветления в день?» Этого было достаточно для старого маршала, чтобы держать страну в железном кулаке. Всякая оппозиция беспощадно подавлялась, для противодействия ей была задействована не только полиция, но и Легион ветеранов и добровольцев национальной революции, ставший верной опорой режима. Вскоре для борьбы с нарастающим движением Сопротивления была создана так называемая милиция, которая получила печальную известность творимыми ею зверствами, описанными в романе. Это вполне устраивало Петена, который проявил присущую ему жестокость еще во время Первой мировой войны, когда беспощадно расстреливал собственных солдат, не желавших продолжать бессмысленную бойню. И тем более устраивало нацистских оккупантов, с которыми марионеточный вишистский режим наладил тесное и всестороннее сотрудничество. Когда поддержка его после первого шока от поражения стала ослабевать, он продолжал удерживаться силой штыков, своих и немецких. В 1942 году нацисты ввели свои войска в «свободную зону» и оккупировали всю страну, оставив, однако, у власти своих французских сторонников.

Но и во Франции, и за ее пределами было немало людей, которые не желали мириться с порабощением родины и прилагали все усилия для ее освобождения. Уехавший в Лондон де Голль основал организацию «Свободная Франция», к которой стали присоединяться патриоты своей страны самых разных убеждений по всему миру. На ее сторону вскоре встал ряд французских колоний в Африке и других местах (идея продолжить сопротивление в колониях оказалась вовсе не столь абсурдна, как тщатся доказать некоторые военные историки). Французские добровольцы воевали с нацистами и их союзниками в составе антигитлеровской коалиции. На следующий год де Голль учредил Национальный комитет «Свободной Франции», который стал фактически французским правительством в изгнании. С самого начала оккупации страны на волнах Би-би-си велись регулярные передачи на французском языке, которые доносили до ее жителей правдивую информацию о происходящем в мире, призывали к борьбе за свободу против фашистских захватчиков и их пособников. «Мы хотим остаться верными, — заявил де Голль в одном из своих радиовыступлений, — демократическим принципам, которые дал нашим предкам гений нашей нации и которые являются ставкой в этой войне не на жизнь, а на смерть».

В беспроглядных сумерках оккупации такие слова разжигали пламя надежды на грядущее освобождение.

Эту надежду сохраняли и те, кто не смог покинуть страну и не смирился с ее поражением. Что могли они сделать в условиях жестоких репрессий и, казалось бы, массовой поддержки нового режима, активной или пассивной?

Но молчать, бездействовать — значило тоже стать безмолвными пособниками захватчиков и их местных ставленников. И с самого начала оккупации во Франции возникло свободное слово. Сначала листовки, затем газеты. Если имелась возможность, их печатали на машинке, если нет — писали от руки, размножали самыми примитивными способами, порой через копирку, раскладывали по почтовым ящикам, оставляли в метро или трамвае: «Не выбрасывай, передай другому». И сегодня нельзя без волнения смотреть на эти чудом уцелевшие листки, порой едва читаемые, с ошибками, сделанными усталой машинисткой, которая перепечатывала невесть какую по счету копию. Те, кто выпускал их, смертельно рисковали I в случае ареста их ждала либо казнь, либо медленная и мучительная смерть в концлагере. Но люди продолжали свое дело, находили единомышленников, объединялись, устраивали из подручных средств подпольные типографии — придет время, когда их слово получит широкий отклик и зазвучит по всей стране.

В дни национальных праздников — 11 ноября (окончание Первой мировой войны), 14 июля (день взятия Бастилии) французы, как и прежде, повсюду выходили на улицы, устраивали народные гулянья, а по сути массовые демонстрации. 11 ноября 1940 года на Елисейских полях в Париже немцы открыли по демонстрантам огонь, тогда молодежь разбилась на отдельные группы и продолжила «гулять» по всему городу. 70 лет спустя об этой акции нам рассказала одна из ее участниц, тогда 17-летняя студентка…

Вступление СССР в войну с нацистской Германией в июне 1941 года придало новый импульс борьбе с фашизмом во Франции и за ее пределами. Советский Союз признал Национальный комитет «Свободной Франции» как французское правительство в изгнании и своего союзника после разрыва дипломатических отношений с Виши. Окончательно перешли на сторону Сопротивления французские коммунисты, объединившие свои усилия с другими антифашистскими группами. Патриоты Франции в подполье, в партизанских отрядах, в вишистских и нацистских тюрьмах с тревогой и надеждой следили за битвой на востоке Европы. И хотя в первые месяцы войны положение Советского Союза было тяжелым, они всей душой желали ему победы, с которой связывали отныне и освобождение своей страны.

От мирных протестов — к вооруженному Сопротивлению. Захватчикам и их пособникам стало небезопасно ходить по французской земле. На знакомых улицах, где они, казалось бы, должны были чувствовать себя как хозяева, в густом тумане, в черном провале подворотни их поджидали народные мстители. В романе подробно описана и «рельсовая война», которую вели железнодорожники вместе с партизанами, чтобы ни локомотивы, ни вооружение; ни продовольствие не достались врагу. Молодежь, которую угоняли в Германию или заставляли работать на немцев в трудовых лагерях, уходила в леса, создавала партизанские отряды. Так приходят к Сопротивлению многие герои романа, и, как бы по-разному ни складывались их судьбы, становится понятным, что иного пути у них не оставалось.

Действие книги Сержа заканчивается в ноябре 1941 года, но читателю известна дальнейшая история. Менее чем через три года, летом 1944-го, войска антигитлеровской коалиции и поднявшийся на борьбу народ освободили Францию, восстановили в ней демократию и республику, а в мае 1945-го, со вступлением советской армии в Берлин и Прагу, была одержана окончательная победа над фашизмом во Второй мировой войне.

И все же, наверное, остаются вопросы: можно ли было избежать этих трагических событий? остановить Гитлера накануне или на начальном этапе войны? была ли такая возможность у Франции и в какой мере это зависело от нее?

Вопросы отнюдь не праздные и не имеющие отношения к так называемой if-history, выходящей за рамки научности. Изменить прошлое невозможно, но его нужно попытаться понять, чтобы не допускать повторения трагических ошибок и следования дурным примерам в будущем. По большому счету именно в этом, а не в простом накоплении информации состоит основной смысл исторической науки, нашего знания о прошлом вообще. Недаром гуманитарные науки называются во Франции — sciences morales.

Ответ на эти вопросы мучительно искали не только герои книги Сержа, но и современники, и участники событий. Когда у Леона Блюма после войны спросили, можно ли было избежать ее, он ответил да: в 1933 году, когда Гитлер пришел к власти, Франции следовало расценить это как casus belli, вторгнуться в Германию и свергнуть в ней фашистский режим, в то время немцы не смогли бы оказать серьезного сопротивления. Но, как с сожалением признавал политик, такая позиция не получила бы поддержки французского общества: «Мы испытывали священный ужас перед войной…» Блюм делал вывод, что «это был, возможно, единственный способ предотвратить войну». Но, даже с учетом дипломатичного «возможно», его суждение все же представляется нам слишком категоричным.

Действительно, за последующие шесть лет Франции неоднократно предоставлялись шансы осадить агрессора, и нельзя сказать, что она не прилагала усилий для этого. Помимо уже упоминавшегося «пакта четырех» в 1934 году руководство страны предприняло попытку распространить действие Локарнского соглашения о незыблемости границ на страны Восточной Европы. В 1935-м заключило договор о взаимопомощи с СССР и даже мирное соглашение с фашистской Италией в Стрезе. Все эти действия ставили целью сдерживание и международную изоляцию нацистской Германии. Тем же целям служила позднее и поддержка, пусть недостаточная, республиканской Испании, и программа перевооружения Народного фронта — при том что входившие в него левые партии еще незадолго до этого отстаивали на международной арене прямо противоположный принцип всеобщего разоружения.

Но немало шансов было упущено, и здесь сыграли свою роль не только внутри- и внешнеполитическая конъюнктура, но и «человеческий фактор». В марте 1936 года французское правительство не дало вооруженного отпора вступлению немцев в Рейнскую демилитаризованную зону — не только из-за давления со стороны Англии, не желавшей возникновения очага конфликта в Европе, но и из-за предстоящих через месяц парламентских выборов. В 1936–1937 годах правительство Народного фронта отказалось дополнить договор о взаимопомощи с СССР военным соглашением, и основной причиной этого стал сталинский Большой Террор, который не только существенно ослабил Красную армию, но и вообще подорвал доверие к советскому руководству. Франция из-за собственных внутриполитических проблем никак не отреагировала на аншлюс Австрии, а в Мюнхене проявила откровенную слабость, пожертвовав во имя эфемерного мира одним из своих самых верных союзников.

Вообще, перед войной политику Франции в отношении нацистской Германии можно сравнить с взаимодействием примерных отличников с распоясавшимся хулиганом. Действительно, французские руководители того времени: Блюм, Даладье, Рейно — были людьми умными, блестяще образованными, высокой культуры. А в общем, нормальными демократическими политиками, со всеми достоинствами и недостатками этого. Они стремились следовать нормам международного права и соблюдать заключенные их страной соглашения — по возможности, ибо правила политической игры подразумевают компромиссы, нередко идущие вразрез с личными принципами и убеждениями. С бесноватым фюрером французские лидеры поначалу пытались договариваться, умиротворять его, идти на уступки, лишь бы он оставил в покое их и стоящую за ними страну. Кроме того, как мы видели, они не всегда были вольны в своих решениях, им приходилось считаться и с международной конъюнктурой, и с настроением парламента и общественным мнением внутри страны. Из-за этого, как считается, демократии вообще медленнее авторитарных обществ реагируют на вызовы и угрозы. Но если предположить, что во Франции вместо республики существовал бы авторитаризм, единоличная власть, то смогла ли бы она успешнее противостоять нацизму? Все, что известно о международной ситуации в 30-е годы, побуждает ответить на этот вопрос отрицательно. В мире перед войной шли поляризационные процессы, демократические страны тяготели к демократическим, авторитарные — к авторитарным, а потому противостояния вовсе могло и не быть, диктатура во Франции с огромной долей вероятности встала бы на сторону фашистской Германии (пример режима Виши здесь весьма показателен, даже безотносительно того, что он был установлен в результате военного поражения). В итоге далеко не сразу и, увы, на собственных ошибках, имевших тем более тяжкие последствия в то тревожное время, французские руководители осознали, что уступки и «умиротворение» лишь разжигают аппетиты агрессора. Такие, как он, признают только силу, а значит, только проявив силу, можно его остановить.

Не слишком ли поздно пришло осознание этого? Поздно, но шансы сдержать противника или дать ему отпор еще оставались. Сегодня, в свете опубликованных архивных документов, ранее засекреченных, приходится лишь сожалеть о провале трехсторонних переговоров о создании единого антифашистского альянса, который давал реальную возможность предотвратить войну, ибо вести ее на два фронта Германия, как мы увидим далее, не могла — ни в 1939-м, ни в 1944 году. И винить в провале московских переговоров Францию, как делали советские историки, нет никаких оснований. Она, наоборот, единственная из участников приложила все усилия для их успешного завершения, что убедительно показано в современных, и главным образом российских, исследованиях[3]. Ее же партнеры по переговорам исходили прежде всего из собственных интересов и выгоды. Но мирная передышка за счет соглашения с противником в ущерб другим не принесла в конечном итоге пользы никому — ни Франции после Мюнхена, ни СССР после августовского договора с Германией.

Однако и после нападения Германии на Польшу 1 сентября 1939 года, с которого началась Вторая мировая война, Франция имела возможность нанести нацистам серьезный удар. Это откровенно признавали сами немцы, в частности, начальник их штаба сухопутных войск генерал Ф. Гальдер.

«Если бы французы сумели верно оценить ситуацию и использовать то обстоятельство, что вермахт был скован в Польше, то мы не смогли бы помешать им форсировать Рейн и угрожать Руру, который являлся ключевым фактором для немецкой обороны», — заявлял он. Этого, однако, сделано не было. Чем объяснялась подобная пассивность? Прежде всего, исключительно оборонительным характером французской военной доктрины, которая допускала наступательные операции лишь в случае ответных действий на нападение противника. «Только после того, как нам будет нанесен первый удар… мы рассмотрим возможность наступления или контрнаступления», — откровенно говорилось в докладной записке генерального штаба. То, что первый удар может оказаться решающим, как это произошло в мае 1940 года, французским генералам, «зависшим» в Первой мировой войне, просто не приходило в голову. Из немецкой тактики блицкрига, впервые опробованной в Польше, командование извлекло лишь один урок: помочь союзнику невозможно. Уже в начале сентября главнокомандующий Гамелен записывал в своем походном журнале: «Будем откровенны, Польше — конец» (генерал выразился сильнее). И все попытки политического руководства (надо признать, не слишком решительные) как-то оказать союзнику поддержку наталкивались на бездействие командования, словно на непробиваемый монолит.

Выше мы уже рассматривали концепцию «странной войны» и не будем на ней останавливаться. Она лишь позволила отложить катастрофу во времени, но не избегнуть ее. Действительно, если бы после захвата Польши Гитлер сразу повернул на запад, в сложившейся тогда ситуации исход был бы тот же, тем более с учетом того, что Франция в тот момент не располагала ни бомбардировочной авиацией, ни бронетанковыми дивизиями. Но могла ли Битва за Францию вообще развиваться по-иному, могла ли страна избежать разгрома или хотя бы оказывать более длительное сопротивление? Здесь возникает вопрос о причинах поражения и ответственности за него. Им задавался в тот момент, наверное, каждый во Франции, но для простых людей возможность получить ответ осложнялась не только потрясением от внезапной катастрофы, но и отсутствием полной и достоверной информации о произошедшем.

Режим Виши, как мы видели, возложил всю ответственность за военное поражение на республику и проводимую ей политику, в частности на реформы Народного фронта. Это объяснялось не только идеологическими причинами. Многие представители военного командования (хотя отнюдь не все) стали опорой режима, заняли в нем руководящие посты и постарались использовать свое положение, чтобы снять с себя вину за допущенные в ходе Битвы за Францию ошибки и переложить ее на других, то есть на гражданские власти. В показаниях, которые генералам после войны пришлось давать на судах и следствии, бросается в глаза их спаянность, кастовость, корпоративный дух, они откровенно выгораживали друг друга и, разумеется, маршала как старшего по званию. Тем более приложили они все усилия, чтобы скрыть и исказить правду, когда находились у власти. Для осуждения и дискредитации республики в ход была пущена вся вишистская пропагандистская машина, и в условиях тотальной цензуры голоса несогласных с этим беспощадно заглушались. Одновременно — с одобрения немецких оккупантов — французам внушалось чувство вины за произошедшее и военный разгром преподносился как заслуженная кара за то, что они хотели жить лучше и боролись за это.

Но как ни старались нацисты и их французские пособники навязать населению свою точку зрения — запретить людям думать они не могли. И уже в самых первых подпольных изданиях их авторы делали попытки осмыслить трагические события. Причем, каковы бы ни были их взгляды, все они, от правых до коммунистов, снимали вину за поражение с французского народа. И второй важный момент: признавая свою долю ответственности за республиканским руководством (хотя в вопросе о степени этой доли мнения подпольщиков разных убеждений значительно расходились), практически все они выступали за восстановление в стране демократии, прав и свобод человека. В этой связи характерно мнение, высказанное в нелегальной газете французских социалистов: «Причина бед французского народа — не Республика, в них повинны руководители, которые должны были защищать родину, атакованную врагом». Всем борцам за освобождение Франции демократия виделась естественной альтернативой авторитарному оккупационному режиму, а тяжкая и бедная жизнь в разоренной врагом стране заставляла с тоской вспоминать о временах Республики при всех ее недостатках.

Видя рост подобных настроений, вишистские власти задумали устроить показательный процесс над республиканскими руководителями, рассчитывая в их лице осудить демократию и республику и подвести под свой официальный дискурс еще и юридическую базу. Расчет не оправдался, обвинители сами превратились в обвиняемых. На основе неопровержимых фактов бывшие лидеры Народного фронта без труда смогли доказать, что приложили все усилия для подготовки страны к вооруженному отпору агрессору. Сознавая, какая участь может их ожидать, Леон Блюм заявил на суде: «Если Республика здесь обвиняемая, то мы остаемся на своем посту как ее свидетели и защитники». И удивительное дело: вишисты и их немецкие хозяева предпочли свернуть процесс, опасаясь его пагубного для них влияния на общественное мнение. Шел 1942 год, и чаша весов постепенно склонялась на сторону антигитлеровской коалиции…

Окончание войны позволило по-новому осмыслить трагические события 1940 года. Помимо многочисленных судебных и следственных материалов, публиковались воспоминания и дневники участников и свидетелей событий, появились первые исторические исследования. Разумеется, в условиях того времени трудно говорить об объективном анализе: слишком свежи были в памяти события войны — и многие работы несут на себе отпечаток пристрастности либо и вовсе написаны с целые самооправдания (последнее верно для большинства мемуаров и отредактированных задним числом дневников, что дает основания говорить о сконструированной памяти). Поэтому первые серьезные работы, отвечающие критериям объективности и научности, стали появляться только начиная с 60-х гг. (за, вероятно, одним достойным исключением, о котором пойдет речь далее). В последние десятилетия с открытием архивов времен войны во Франции специалисты смогли прийти к консенсусу по целому ряду проблем, и все же некоторые вопросы по-прежнему остаются предметом дискуссий в ученой (и не только) среде. В том числе — о причинах поражения Франции. Однако накопленные к настоящему времени научные знания позволяют нам составить достаточно полное представление о событиях и высказать свою точку зрения.

Во-первых, не могла ли Франция избежать поражения, отказавшись вступить в войну в сентябре 1939 года и продолжив прежнюю политику уступок Гитлеру? Для ответа на этот вопрос представляется важным мнение участника событий, в данном случае, наверное, наиболее компетентного. На парламентских слушаниях после войны Эдуард Даладье заявил: «Если бы мы этого не сделали [не вступили в войну — Ю.Г.], Франция обрекла бы себя на презрение большинства демократических стран», «обесчестила бы себя». Она лишилась бы всех своих союзников, реальных и потенциальных, продолжал бывший премьер-министр, и — «она бы не избежала войны», потому что было совершенно очевидно, что захватом Польши Гитлер не ограничится. Признание весьма показательное в устах одного из участников Мюнхенского соглашения. Следует также отметить, что целью вступления в войну официально провозглашалась не только поддержка союзной Польши, не только защита Франции от угрозы со стороны Германии, но и идеологическая борьба демократий против нацистского тоталитаризма, цивилизации против варварства. Такие обязательства многого требовали от тех, кто взял их на себя.

Мы уже рассмотрели выше причины, по которым Франция оказала Польше чисто символическую поддержку и не перешла к активной фазе боевых действий после разгрома союзника. Однако заявленные цели войны позволяют понять, почему демократические державы не вышли из нее в последующие месяцы, хотя такая возможность у них оставалась. Для них повернуть вспять было уже немыслимо. И, несмотря на безуспешные попытки перенести боевые действия подальше от французской границы, столкновение на ней становилось неизбежным.

Остается второй важнейший блок вопросов: могла ли Битва за Францию развиваться по-иному? В чем причины военного поражения страны и кто несет за него ответственность?

С учетом того, что известно о подготовке Франции к войне, соотношении сил сторон, их стратегическом планировании, используемой ими тактике и методах ведения боевых действий, а также географического положения страны, — приходится, несмотря на все аргументы представителей французского командования и солидарных с ними военных историков, согласиться с мнением автора той самой едва ли не единственной достойной научной работы, написанной в начале сороковых и посвященной французской кампании 1939–1940 гг., о которой упоминалось выше. Речь о знаменитом историке, основателе школы «Анналов» Марке Блоке и его книге «Странное поражение»[4]. Мобилизованный в армию и непосредственно участвовавший в боевых действиях, исследователь в условиях подполья смог дать блестящий и объективный научный анализ недавних событий, который и до сих пор разделяется значительным числом специалистов самых разных взглядов, обращавшихся к данной теме. Следует сказать, что судьба ученого сложилась трагически: активный участник Сопротивления, он был арестован и после пыток расстрелян гестапо в июне 1944 года, накануне освобождения Франции.

На основе как собственного опыта, так и данных, которыми он в тот момент располагал, Блок приходит к однозначному выводу о том, что основную ответственность за провал военной кампании 1940 года несет французское командование. Его точка зрения находит подтверждение в опубликованных впоследствии документах и других источниках. Действительно, в период затишья «странной войны», вместо того чтобы активно строить укрепления вдоль границы и тренировать бойцов, командование как будто махнуло на них рукой и занималось составлением химерических планов ведения войны на чужих территориях. Солдаты и офицеры на германской границе помогали местным жителям по хозяйству, ходили на концерты и в кино, а большую часть времени изнывали от скуки. Пропагандистская работа в армии была поставлена из рук вон плохо — о чем говорить, если значительную часть пропагандистов составляли активисты крайне правой организации «Аксьон франсез», и командование это ничуть не беспокоило. Немецкая пропаганда работала гораздо успешнее, в войсках распространялись и коммунистические листки с пацифистскими призывами «положить конец бессмысленной империалистической войне», что тоже не способствовало подъему боевого духа во французской армии. Выше говорилось и о том, что новейшие вооружения, производство которых резко ускорилось начиная с января 1940 года, поступали в войска с перебоями — и в итоге достались немцам, которые затем использовали превосходные французские танки и орудия, в том числе в войне против СССР.

Когда начались активные боевые действия, верховное командование продемонстрировало свою полную профнепригодность, не сумев вовремя принять правильные решения. Остановить немцев и после прорыва на Маасе, и на их пути к морю, когда германские танки значительно оторвались от сопровождающей их пехоты, было вполне возможно, но возможности эти оказались бездарно упущены. Грубой ошибкой также стала отправка основных сил французской армии в Бельгию, где командование ожидало основного удара. Примечательно, что гражданское руководство страны с самого начала отнеслось к этому плану скептически, но преодолеть сопротивление военспецов не смогло.

Но самое досадное, что на эти ошибки наложилась глубокая деморализация верховного командования, от которой оно, в отличие от рядовых солдат и офицеров, так и не смогло оправиться. Молодой штабной офицер, сопровождавший начальника генштаба, с изумлением вспоминал впоследствии, что, когда тот в середине мая явился в ставку командующего северо-восточным фронтом и потребовал у него отчета о положении дел, полководец вместо ответа разрыдался. Другой генерал, командующий одной из армий, молча сидел в прострации перед картой боевых действий, в то время как подчиненные тщетно ждали его приказаний. Гамелен вообще считал, что даже при равном соотношении сил сторон Битва за Францию была проиграна заранее: «В этих условиях… длительное сопротивление с нашей стороны невозможно». Причем заявлял он это и до, и после войны. Сменивший его Вейган был настроен ничуть не оптимистичнее. Потратив 5 дней, с 19 по 23 мая (критических для обороны Франции), после своего назначения на ознакомление с обстановкой, вместо того чтобы действовать, пока не стало поздно, он принялся забрасывать правительство меморандумами о том, как все плохо и что надо готовиться к поражению (29 мая) и: все совсем плохо, а я вас предупреждал (10 июня). А после войны на парламентской следственной комиссии заявил в свое оправдание: «Меня назначили, когда все было потеряно (в стенограмме более сильное выражение)…после катастрофы. Франция, плохо подготовленная, была обречена на поражение. Так что я сделал что мог, и мне могли бы, по крайней мере, выразить благодарность». Комментарии, как говорится, излишни. И таких примеров поведения командования, зафиксированных в документах эпохи, можно привести еще множество.

В результате сражение на равнинах Пикардии и в центральной Франции в начале июня 1940 года стало для французской армии baroud d’honneur — последним и безнадежным боем ради сохранения чести. И хотя командование поспешило сдаться врагу, этой чести у защитников Франции отнять нельзя. В отчаянной ситуации они сражались «как львы», признает современный военный историк Д. Лормье, и не их вина была в том, что страна потерпела поражение. Так, фанк «Эр» (у танкистов было принято давать своим машинам имена как кораблям) в одном бою уничтожил 11 немецких танков и два орудия, оставшись на ходу; позднее командир экипажа присоединился к де Голлю. В Сомюре курсанты военного училища, мальчики 17–20 лет, два дня удерживали немцев, не давая им переправиться через Луару, и погибли почти все. И это не единичные случаи, таких примеров было много, о них следует помнить, чтобы составить адекватное представление о причинах поражения Франции в 1940 году.

Но командование предпочло прекратить борьбу, причем даже не из гуманитарных соображений сохранения жизни бойцов (сам Вейган отдал им 24 мая приказ стоять насмерть), а потому, что армия могла понадобиться для поддержания порядка после перемирия, при новом режиме. Перемирие на условиях, продиктованных противником, по сути означало капитуляцию — будем называть вещи своими именами, хотя в капитулянтстве сторонники прекращения борьбы обвиняли как раз тех, кто намеревался продолжить сопротивление в колониях. Известно, что Гитлер признавался Франко и Муссолини осенью того же года, что перемирие с Францией стало для него удачей, так как «оккупировать Северную Африку было бы очень трудно и даже невозможно без мощных усилий вермахта[…] и люфтваффе». Известно также, с какими трудностями столкнулся позднее в Африке Э. Роммель, один из самых способных немецких генералов (именно он во главе своих танковых колонн первым прорвался через территорию Франции к морю в мае 1940-го). Поэтому остается лишь сожалеть, что сторонники сопротивления в правительстве Франции не смогли взять верх. Во время войны они делали для обороны все от них зависящее, вели себя достойнее многих генералов, не устраивали истерик, и, наверное, единственное, в чем можно их упрекнуть, — в том, что, разобравшись, с кем имеют дело, не избавились от бездарных командующих и капитулянтов в руководстве страны. Но для этого в сложившейся ситуации пришлось бы нарушить законы Республики, а возможно, и вообще ликвидировать ее. Ни премьер Рейно, ни один из министров, ни де Голль не смогли пойти на это. Стоило ли заботиться о принципах в условиях разгрома? Но разве не одни лишь принципы способны остаться неизменными, когда рушится все вокруг? И разве не они — то последнее, что должно защищать, когда все остальное потеряно? Ведь по большому счету республика — это не только и не столько ее должностные лица и парламент, но и, главное, демократические ценности, которая она провозглашает и призвана отстаивать.

Так или иначе, французские руководители сделали свой выбор, кто-то не согласится с ним, но его можно понять. Потому что в войне они защищали не только родину, но и республику, демократию и свободу. Нам не дано знать, как сложился бы ход войны в случае принятия ими иного решения и удалось ли бы выполнить его вообще: историк имеет дело с неизменной данностью прошлого и выход за ее рамки привел бы его в область предположений и гаданий. Но именно во имя свободы и демократии сражались с нацистами борцы Сопротивления во Франции и за ее пределами. И в том числе и их заслуга в том, что после победы над фашизмом во Франции, в значительной части европейских стран и в самой Германии республика была восстановлена и сохраняется поныне, а свободы и права человека признаны общечеловеческими ценностями.

Юлия Гусева