Крушение

XXIII Жюстиньен

В последней открытой закусочной еще горел очаг. Великолепное пламя, пожирая поленья, облизывало последнюю курицу или петуха. На улице собралось три десятка человек, завороженные этим зрелищем минувших времен. Значит, есть счастливчики, которым предстоит изысканный ужин? Кто они, иностранные дипломаты или преступники, на которых негде ставить пробы? Самые дерзкие или напористые заходили в закусочную, делали вид, что разглядывают приправленный бесцветным соусом салат, пустую стойку, и в итоге останавливались перед очагом, наслаждаясь запахом жаркого.

Лоран Жюстиньен прошел внутрь следом за другими, он любовался огнем, большим вертелом, великолепной курицей, сочащейся золотистым жиром. «Миллион людей в этом городе голодают, — думал он, — а несколько тысяч ловкачей жрут от пуза. Раньше я находил это нормальным… Меня что, подменили?» Он только что поужинал стоя, за углом, двумя тощими, зато горячими кусками пиццы, за которые продавщица взяла всего одну хлебную карточку. Лоран был худ, хотя каждый день мог бы есть кускус в алжирских забегаловках. Но, поскольку город и Франция голодали, он считал правильным есть мало, и голод питал в нем холодный гнев. Ловчить в такое время, только чтобы набить себе брюхо, — нет уж, спасибо, это значило бы себя не уважать. И еще одна перемена: он стал осторожен, избегал бесполезного риска, как будто жизнь, за которую он прежде не слишком цеплялся, приобрела вдруг особую ценность. С этой точки зрения некоторые высказывания доктора Ардатова ему нравились, хотя порой раздражали: «Мужество в том, чтобы продержаться; продолжать борьбу, даже когда это кажется невозможным, даже если для этого приходится спасаться без задних ног. Ни жест, ни поза, ни удаль, ни красивые слова — только польза дела».

Услышав первый раз такие слова, Жюстиньен возмутился: «Человек должен сохранить лицо, даже если наделал в штаны…» — «Ваше лицо не имеет для меня никакого значения, и штаны не интересуют. Если вы рискуете шкурой ради своего удовольствия, нам с вами делать нечего. Сохраняйте лицо, но тогда я на вас полагаться не буду. Если вы решили работать со мной, я требую от вас здравого смысла, а не манер аристократа или крутого парня. Я должен рассчитывать на вас, надежного и живого, а не на павшего смертью храбрых…» Почему в тепле закусочной Лорану вспомнились эти слова? Охваченный подозрением, он, почти не поворачивая головы, изучал лица окружающих. Молодая элегантная женщина неотрывно взирала на невероятное лакомство; низенький старик-рантье с безумной улыбкой пускал слюни; высокий хмурый мужчина скорчил гримасу наказанного ребенка; белокурая студентка, принюхиваясь, раздувала ноздри… Жюстиньен резко обернулся и увидел Бубнового Туза, который стоял со скучающим видом.

— Вот те на, месье Леонар! Как здоровье?

Жюстиньен двумя пальцами ответил на рукопожатие.

— Превосходно! А ваше? — чересчур любезно поинтересовался Туз. — Давно не виделись. Я думал, вы уехали…

Жюстиньен солгал — неловко, он сразу понял это:

— Я был некоторое время в Касси…

Месье Леонар фальшиво осклабился:

— Какое совпадение! Я тоже там был.

Жюстиньен явственно расслышал насмешку в его словах. «Значит, вас не было в Марселе, когда прикончили месье Гадена? И вы ничего об этом не знаете, у вас превосходное алиби, да? Думаете, я, не поморщившись, проглочу ваши байки? Глаза-то вас выдали, умник». Лоран заморгал, и Туз заметил это, так как разглядывал своего собеседника словно через фантастическое увеличительное стекло. Последние сомнения у него исчезли. Награда, предложенная за поимку «террориста», стоила того, чтобы немного подсуетиться, без всякого риска — вроде бы. (По крайней мере, для месье Леонара: пусть рискуют шкурой легавые, это их способ заработать на пенсию.) В своем пальто из верблюжьей шерсти, в сдвинутой набок шляпе Бубновый Туз мог бы сойти за светского детектива — ну, не совсем светского… Прищурив глаза, он проводил взглядом удалявшуюся блондиночку-студентку. И произнес:

— Жаль, что я не повидался с вами в Касси. Да я и из дома не выходил. Романтическая любовь, знаете ли… Жаркий медовый месяц… (и сразу к делу:) Месье Лоран, я вас просто так не отпущу. Поужинайте со мной. Жаркое — объеденье, расскажете, как дела. И если хорошенькие женские ножки вам по нраву…

Жюстиньен заметил в толпе снаружи невысокого мужчину, сутулого, невзрачного, с засаленным галстуком, сосредоточенно уставившегося на дверь закусочной. Его выдавал клейкий взгляд. Жюстиньен, нащупав браунинг в кармане габардинового плаща, бросил сухо:

— Сегодня не могу. Спасибо. Сожалею. Мне пора бежать… А кстати, если вы скупщик, могу сторговать полдюжины автоматов… И обоймы к ним. Цена нормальная. Оптом и в розницу.

Жюстиньен точно клещами стиснул ослабевшую руку Туза. И устремился к двери, глядя прямо на невзрачного типа, который отвел глаза. Лоран со всей силой наступил ему на ногу, толкнул локтем под ребра, так что тот пошатнулся, буркнул с кривой усмешкой: «Пардон, мсье…» И вскочил на ходу в трамвай. Скользкий тип рванулся следом, пытаясь уцепиться за трамвайную «колбасу». Мелькнуло спешащее пальто из верблюжьей шерсти… Оторвался! Жюстиньен усмехнулся. Знают ли они мой адрес — это было бы плохо. Свидетелей нет; алиби тем более. Нет свидетелей? А кто знает? Станут они утруждаться, чтобы сфабриковать ложные показания? У Бубнового Туза в загашнике много отпетых мерзавцев. Смертная казнь или пожизненная каторга — но это будет совсем уж невероятным везением. Ставлю на казнь, господа! Жюстиньен на ходу выпрыгнул из трамвая прямо в толпу женщин, стоящих в очереди за продуктами. «Вы не могли бы поосторожнее, грубиян?» — «Простите, мадам, я врач, тороплюсь к тяжелобольному…» Тяжелобольной — это я сам, нет, весь мир. Сжимая в кармане браунинг, он бросился в переулок, прошел шагов десять, остановился, развернулся, готовый к схватке. Никого, кроме служанки с корзиной. Уже лучше.

Он возвратился к себе кружным путем через Старый порт. Поблизости от гостиницы бродили люди, которые могли вызвать подозрения, особенно человек, сидящий за столиком «Золотой рыбки», несмотря на пронизывающий ветер, и читающий газету. В газете дырка, знаю я этот трюк. Невезение — злейший враг. Обыкновенно Лоран носил деньги с собой, в шелковом мешочке, притороченном к поясу. Но именно сегодня по глупости оставил их под матрасом… Мысль о том, что он сам расставил себе ловушку, наполнила его дурными предчувствиями. Убежденный, что погиб, он спокойно поднялся по лестнице, вошел к себе, забрал мешочек и приготовился уходить, перекинув плащ через руку и с непокрытой головой, чтобы хоть немного изменить внешность… Вот и все, Лоран. Выйдя на лестницу, он несколько раз вздохнул, думая о том, что все заканчивается, мир, Франция, жизнь, любовь. Нет, не любовь, мысли и образы ускользали, словами не выразить… Внизу — кровь и смерть. Так жалко истекает последняя минута — точно догорает окурок. Окурок жизни.

По лестнице поднималась Жинетта, гибкая, точно кошка, старые деревянные ступени ни разу не скрипнули. Испуганная, она запыхалась, глаза сузились:

— За вами идут легавые. Уходите через чердак, затем налево, выберетесь на крышу скотобойни. Поторопитесь. И тише.

Лестница вела к люку, Жинетта открыла его. «Скорее!» — «Ты потрясающая, Жинетта!» Жюстиньен легко скользнул на чердак. За скосами крыши — бездна. Присев на корточки перед чердачным окошком, Жюстиньен надел плащ, затянул пояс, пригладил волосы. С высоты он мог увидеть лишь уголок порта, набережную Рив-Нев, а на другой стороне холм Богоматери. Крыша походила на крутой, почти отвесный берег, невозможно понять, узка она или широка.

Жюстиньен растянулся на ней, крепко уцепившись за гребень, от напряжения по мышцам пробегала дрожь. «Я не хочу сдохнуть, размазанный по асфальту, черт побери! У меня есть дела поважнее…» Подтянувшись, он добрался до сдвоенных каминных труб, где задержался на несколько секунд, не в состоянии ни о чем думать. «Задумаешься — сорвешься вниз…» Но он чувствовал, как его заполняет мысль, ясная, словно небо. «Дела поважнее, что-то грандиозное…» Перепрыгнуть на выступ соседней крыши, в метре от него, было нетрудно. Но дальше голова закружилась. Перед ним открывался путь по гребню, не более десяти сантиметров шириной, от которого два ржавых откоса почти вертикально отходили вниз — на верную гибель. Ползти на брюхе, как слизняк?

Стоя, прижавшись спиной к каменной кладке, балансируя руками, Жюстиньен отверг эту разумную мысль и сделал ногой движение, точно пробовал невидимую воду… «Ты пройдешь, Лоран, даже не сомневайся…» — он как будто услышал голос со стороны и ответил: «Я пройду». И побежал по узкому гребню, касаясь его лишь носками ботинок, опьяненный простором. Город был великолепен. Короткий спуск, во время которого он ободрал ногти, вывел его на третью крышу с террасой.

И тут Жюстиньен в отчаянии понял, что вместе того, чтобы двинуться налево, к скотобойне, он повернул направо. «Ты пройдешь, Лоран, ты прорвешься…» Прислушиваясь ко вновь зазвучавшему в голове голосу, он увидел, что терраса обитаема. На ней стоял зеленый домик балаганщиков, точно занесенный сюда ураганом; лестницы не было, наверное, вход на нее внутри, все это походило на ловушку, расставленную под открытым небом. Жюстиньен заглянул в окно домика; он увидел худую женщину в розовом кимоно с растрепанными волосами, которая сновала между печуркой и неубранной постелью. Оцепеневшими пальцами он легонько постучал в окошко и толкнул дверь. «Не бойтесь, мадам… Добрый день, мадам…» Женщина в кимоно отступила к грязной стене, увешанной открытками и фотографиями звезд. На узкой железной кровати валялось комом грязное белье. «Уф! — весело сказал Жюстиньен. — Неудобно заявляться к вам по водосточной трубе, но я вас не потревожу. Прошу прощения за беспокойство. За мной гонятся легавые… Как спуститься вниз, милая дама?»

— Ох и напугали же вы меня! — сказала девушка. Она была темноволоса, с нервной шеей, худыми плечами, упрямым лицом, довольно красивым и соблазнительным. Дерзкий взгляд, сразу видно — с характером, десять лет по барам и чужим постелям, без радости и без отвращения. — А если б здесь был мой парень, представляю себе его рожу!

— Я бы ему вежливо объяснил. Он должен понимать, ваш парень.

— Ну да.

Жюстиньен говорил веселым тоном. Девушка достала папиросу, он поднес ей огонек. «Черт, я не накрашена. Лестница здесь, вам лучше поторопиться». Она пристально разглядывала его, выпуская дым через ноздри. Убийца? Спекулянт? Налетчик? Голлист? В сущности, он мог быть кем угодно. Симпатичный.

— Дела? — спросила она неопределенно, ибо не следует задавать лишних вопросов.

— Война, — ответил Жюстиньен, — война против сволочей.

— Ну, вы крутой… Сюда.

Он вышел на темную лестницу. «Спасибо, мой ангел», — сказал на прощанье и тут же на себя рассердился, ибо «ангелом» была Анжела.

На площадке пятого этажа он встретил лишь древнюю старуху в ярком шелковом тюрбане с зеленой птицей, сидевшей на крючковатом пальце, и больше никого. Коридор на первом этаже, похожий на подземный туннель, выходил на оживленную улочку. Полицейские и легионеры бежали в сторону набережной. И тут настал решающий момент. По тротуару напротив медленно шел Бубновый Туз, задрав голову, разглядывая крыши. Его круглое, как луна, лицо точно само подставилось под браунинг Лорана Жюстиньена. Уверенный в себе и своем оружии, Жюстиньен не спешил нажимать на курок. Точно невидимая рука легла на его руку, и неслышный голос сказал: Подумай, у тебя есть время, целая секунда. Зачем убивать этого негодяя? Зажравшиеся твари вроде этой сейчас кишмя кишат, как черви в гнилом мясе. Вместо него явится другой, а у нас есть дела поважнее. Он больше не стоит у тебя на пути, Лоран; но он не избежит расплаты за свою подлость… Однажды произойдет великое очищение, радикальное и спасительное. Многое предстоит еще спасти, Лоран. Ты спасся сам, видишь, это возможно. Не стреляй, Лоран, ты спасся. Ты спасся, если не выстрелишь. Речь уже не о тебе, речь о… Время убивать прошло, Лоран, теперь время бороться, бороться и с убийствами, и с убийцами. Не будь убийцей, будь освободителем. Пусть эта сволочь уходит, побереги свои нервы, она того не стоит.

Бубновый Туз прошел мимо. Навстречу ему поднималась женщина, держа за руку ребенка, который канючил: «Мама, мама…» Жюстиньен вышел из подъезда, мысли метеорами проносились в голове, он пытался понять, почему на душе у него теперь так спокойно и ясно. Бегите дальше, ищейки! Небо очистило меня. Я не мог упасть, я должен был прорваться… Господи, как прекрасен город с такой высоты! Невероятно — этот грязный город. Рыжие скалы, море, свобода, простор. Жюстиньен вспомнил — как о постороннем — о другом себе, который шел по этим улочкам, думая, не сходит ли он с ума, заслуживает ли он того, чтобы жить, заживут ли когда-нибудь его потаенные раны, который боялся своих рук, своих мыслей, своего отражения в витрине магазина, боялся посмотреть в чьи-то глаза — в те глаза, которые только и могли его спасти… «Можно сказать, я выздоравливаю от проклятой болезни… Болезни всего мира».