Молодой бог (СИ)

Глава 47

Что-то среднее между закатом и рассветом находилось по ту сторону окна. Звёзды отчего-то блестели, розовый заливал небеса. Моя постель располагалась аккурат перед окном, и я глядел на безумие цвета, лёжа на отчего-то холодных простынях. Все предметы в комнате казались слегка заблюренными, нечёткими. Я знал, что справа шкаф, дверь, ведущая в ванную, слева стол с горой непонятных объектов. Моя комната, в которой я провёл пять странных лет.

Я был в центре какой-то идеи. В моменте, когда уже всё почти решено. Тени, длинные и короткие, широкие и узкие, со страшными улыбками и завораживающими формами скакали по стенам. Всё это волновало меня.

Я сел в постели, словно думал о чём-то. Скорее всего о том, чтобы принять окончательное решение. И я его принял.

— Джим. — сказал я в трубку телефона, который оказался у моего уха. — Забери меня.

С того конца слышатся разные звуки: музыка сфер, адский шёпот и тишина чистилища. Но из всей этой сюрреалистичной какофонии, тут же различается хрипловатый, но с нотками бархата голос:

— Иди и смотри.

Телефон исчезает из моих рук. Я сижу за столом, строча записку. Слёзы льются по лицу, невероятно ощутимые. Капают на бумагу, отчего не понять мне того, что я пишу. Но смысл… Смысл того, что я бы написал Майкрофту итак понятен. Что-то про то, что я не могу больше жить на границе, что я понимаю, что он никогда меня не простит, а так же нечто вульгарное о моих к нему чувствах. И в конце: это всё скоро кончится. Скоро я вернусь к детству, к неведению, бесстрашию, безразличию к окружающему миру. В центре снова буду лишь «Я».

Я оставляю прощальное письмо на столе, зная, что Майкрофт будет искать меня прежде всего в моей комнате. Мне остаётся лишь уйти.

С собой у меня ничего нет. Я даже не знаю во что и как одет. Но мне плевать. Все ценности меркнут, вся мораль рушится перед божественным началом. Я оказываюсь у ворот здания МИ6. Те серебряные и переливаются, блестят, как звёзды на небе, где встречаются солнце и луна.

Чем дальше я иду, тем темнее небеса. Город остаётся позади, а вместе с ним и предрассветное волнение. Я же ухожу обратно в ночь.

Звёзды уже не сияют. Они по обыденному поблёскивают, но не привлекают особого внимания. Над особняком, который мне знаком, нависли особенно тёмные и насыщенные небеса.

Бог стоял у подножия лестницы. Я оказался рядом с ним, покорный и готовый. Тёмный бог хаоса и безумия. Моё желание избавиться от эмоций усилилось, так как я ощутил, как вновь попадаю под его чары.

Над домом закружились чёрные птицы. К моему удивлению, чем выше я поднимался по лестнице, которая не казалась мне путём в рай, тем синхронней становилось это кружение. Птицы образовывали круги, треугольники, квадраты, взлетали то выше, то ниже. Они танцевали, будто бы на балу.

«Бал Сатаны». — подумал я.

— Это обращение, инициация. — пояснил для меня Бог.

— Я стану таким же как ты? — зачем-то спросил я.

Глаза Бога были тёмными, а падающие тени и без того сгустили тьму в области глазниц. Бог смотрел мне в душу. Я ощущал, что беспомощен в попытках сокрыть её. Он видел всё.

— Ты уже такой как я. — произнёс Бог. — Ты лишь подобие человеку, а твоя истинная природа всегда была божественной.

Мы зашли в огромный зал, который почему-то показался мне знакомым, хотя я ни разу его не видел. Пол был усеян какими-то незнакомыми мне символами.

— Что это за язык? — спросил я.

— Когда ты оставишь плод человеческого, то сможешь говорить и читать на моём языке. — пояснил Бог.

Мой взгляд устремился вверх. Потолок отсутствовал, что не вязалось с внешним строением дома. Но на это я мог лишь поражённо похлопать глазами. Там, вверху, летали будто бы полотна, а будто бы сами картины, изображающие разные библейские события. Был среди них и «Ад Данте», и «Иерархия рая», и «Еву соблазняет Змий», и знакомый мне «Падший ангел».

— Ступай. — шёпот осел в ухе приятным паром.

Я двинулся вперёд, к центру, в котором стояла человеческого производства наклонная кушетка, с которой свисали жгуты и толстые ремни. Как только я оказался рядом с ней, зал сузился в комнату. Причудливые небеса исчезли. Я был в какой-то палате.

— Ты готов? — вопрос звучал риторически.

Я ступил к кушетке, а в следующий миг обнаружил себя прикованным к ней. Ореол неизвестных мне проводов и иголок давил на мою голову, а ремни пресекали движения и затрудняли даже дыхание.

Бог стоял рядом. Он смотрел на меня, с победоносным выражением лица. Вокруг него мелькали привидения. Нет, это люди в простынях. Нет. Это люди в белых халатах.

— Сейчас, Эдвард, — произнёс Бог, оказываясь рядом с пристёгнутым мной. — ты станешь Богом.

Электричество прожгло мне голову. Ток окутал мой мозг, словно покрывало, а затем превратился в жидкость и просочился внутрь. Каждый нейрон, каждая извилина была подвергнута проверке неведомой силы. Всё менялось, всё путалось на моих глазах. Я забыл себя, но когда жидкий ток стал паром и унёс всю боль, уничтожил моё сердце, я себя вспомнил. Я вспомнил нового себя. Это был новый старт старого механизма.

Ремни спали. Спал и я.

Передо мной стоял Бог. Я видел его в зеркале. И он смотрел в зеркало. Мы были одинаковы. Мы одинаковы.

Нет ни чувств, ни любви. Лишь страсть и безумие.

Мы идём по дороге среди звёзд, под нами город грехов и мельтешащих смертных. Я вижу насколько они утонули в своих маленьких мирках. С энтузиазмом учёного мне хочется поэкспериментировать с ними ради интереса.

— Теперь ты видишь, как мне скучно здесь находиться? — спрашивает Бог. — Мы — великаны в мире карликов. Что прикажешь с ними делать?

Хитрая улыбка Бога отразилась и на моём лице. Я опустил ещё один тяжёлый взгляд на распростёртый мир.

— Давить. Или смотреть, как они давят друг друга.

Бог кивнул и встал позади меня. Его руки легли на мою талию. Я ощутил лишь это слияние материи.

— Хороших и плохих богов не существует. — голос сотрясал звёзды. — Эти понятия нужны для контроля смертных. Бог — абсолютен и не исчисляем. Поэтому нас не двое. Мы — множество или множество множеств.

— Тогда зачем нам здесь оставаться? — спросил я, имея конкретное намерение.

Бог за моим ухом ухмыльнулся. Его пальцы оставили меня.

— Я ждал тебя, чтобы начать путь вдвоём. — сказал он, оказываясь около моего лица. В его глазах я видел чёрные дыры, в которых умирали звёзды и рушились галактики. — Пойдёшь ли ты со мной в рай?

— Пойду.

Пойдёт один, — пойдёт другой. Вход в рай был один, но вели к нему тысячи дорог. Я должен был выбрать свою.

— Можно ли пойти по одной? — спросил я.

Упала звезда. Вторая, третья. Начался звездопад.

— Можно. — кивнул Бог.

Я улыбнулся, улыбнулся он. Мы медлили секунды, пока звёзды сгорали со всех сторон. Мы наслаждались моментом, которого ждали. Бог положил свои ладони на мою шею, впиваясь пальцами в кожу. Я положил свои ладони на его шею, впиваясь пальцами в кожу. Я не чувствовал боли. Передо мной, перед нами открывалась дверь. Пение высших сфер усиливалось, задрожали оставшиеся звёзды. Наши взгляды намертво слились, образуя кротовую нору. Сильнее. Сильнее.

Мы покидали этот мир с улыбкой. Мы покинули этот мир. И мне открылся рай…

Я понял, что кричу лишь когда по большей части отошёл ото сна. Я орал, но ощущал, как шею сковывает мнимое удушье. Меня била крупная дрожь, но судороги сводили любую попытку пошевелиться на нет.

— Эдвард. — голос мне был знаком. — Дыши. Это просто сон, слышишь? Эдвард!

Я понял, что надо мной нависает Майкрофт. Он шлёпает меня по лицу одной рукой, а второй держит обе мои кисти.

— Чёрт. — политик отпускает меня, исчезая на какое-то время.

Я не могу собрать себя по кускам. Восстановить своё сознание в реальности. Или скорее вернуть реальность в сознание. Вскоре у моих губ я ощущаю прохладное стекло.

— Пей. — велят мне.

В нос ударяет запах алкоголя. Я делаю глоток, проверяя настоящий ли он.

Комната в доме Майкрофта потихоньку проясняется. Я начинаю ощущать себя где-то, в конкретном месте, и эти мысли меня успокаивают.

— Таких кошмаров у тебя ещё не было. — говорит политик, протирая свои глаза. — Что же тебе снилось?

Я всё ещё дрожу, но, оказавшись вплотную к Холмсу, позволяю его теплу забрать весь свой страх. Вопрос, который мне задали меня озадачивает. Кошмар фактом режет голову, но я не могу вспомнить содержания беспокойного сновидения.

— Не помню уже. — признаюсь я.

— Странно. — говорит Майкрофт, укрывая меня обратно одеялом. — Pavor nocturnus{?}[с лат. «Ночной испуг», «кошмар»] ярче всего остаётся в памяти. Однако, если это плод творения с самого дна твоего бессознательного, то нет ничего удивительного в том, что цензура сознания его сразу же заблокировала.

Я сглотнул, ощущая терпкий вкус слюней.

— И что будет, если попытаться вспомнить?

Было темно, но даже в темноте я видел беспокойство, поблёскивающее в глазах Майкрофта.

— Нельзя пропускать это в сознание. — сказал он. — Потому что это способно стать реальностью.

Наступило утро. Белёсые блики из окна, казалось бы, навеивали глубочайшую тоску. Но мне было фиолетово на погоду и коллективные стереотипы. Я ощущал тепло чужого тела, и этого мне хватало.

Однако, по обычаю, это тепло не терпело долгого нахождения в постели после пробуждения.

— Ты куда? — хрипло спросил я у Майкрофта.

Тот потянулся, разведя руки в стороны и выгибая спину. Его пижама на холодные времена меня всегда забавляла. Классика — основа Майкрофта.

— Мне нужно съездить по делам. — неопределённо ответил политик.

Я нахмурился, но не возмутился.

— Сегодня Рождество. — напомнил я, зарываясь в ещё нагретое одеяло.

— Всего лишь канун. — поправил Холмс. — И это не повод откладывать планы.

Я не стал спорить. Давно уже привык к тому, что для Майкрофта работа — это основная деятельность. Мне было просто любопытно куда он отправляется в такой день. Даже Правительство, включая обе палаты, сегодня наверняка проведёт весь день, закутавшись в шотландку или нарядившись в твидовые пиджаки. Никакой работы 24 и 25 декабря.

— Ты надолго? — интересуюсь я, садясь в импровизированном коконе.

В доме холодно. Несмотря на то, что из английской моды ушло низкое отопление, дом Майкрофта, как и всё, что в нём происходило (за исключением наших сношений, разумеется) было традиционно. Здесь невозможно было как летом ходить в футболке. Теперь приходилось наряжаться в несколько слоёв одежды или качественный твид или прочую шерсть.

— Вернусь к пяти. — пообещал Холмс.

Он вернётся к пяти. Точно к пяти. Если только не произойдёт нечто внеплановое, типа смерти Её Величества (Боже, храни Королеву!), теракта в парламенте или войны. Хотя последнее вряд ли является чем-то незапланированным с обоих сторон.

Я проводил взглядом уже одетого в серый костюм, расчерченный синими линиями, Майкрофта. И судя по совершенно не праздничному цвету галстука (синий?!), политик находился далеко от размышлений о рождественских радостях. Мне же хотелось хоть чего-то волшебного, учитывая, что мою голову окутал тёмный туман ночного кошмара.

Бессовестно провалявшись в постели до обеда, я вылез из уюта и тепла во враждебный холод дома. Мне сразу стало зябко, поэтому я вытащил из шкафа привезённые на праздничный уик-энд вещи и сгрёб одежду в охапку. С этим комом я потопал в комнату в конце коридора. Лишь здесь находилась ванна.

Божественный и благодатный пар от горячей воды тут же осел на окна. Я развесил одежду на батареи, надеясь, что та хоть чуть-чуть нагреется, а сам затем залез в ванну. Нельзя остаться равнодушным к этому чувству облегчения. Вокруг холод и мрак, который нагнало серое небо. А я сижу в горячей водичке и ощущаю экстаз от тепла. Откинув голову на бортик, я улыбнулся. Буду сидеть здесь до конца времён.

Мои мысли распарились вместе с телом и уже вели самостоятельную жизнь. Образы, формы и облики проносились перед сознанием, но я не успевал ничего понимать. Но мне и не было столь важно понимать всё. Я водил пальцем по стеклу, нарушая покров пара. Смысл моих надписей дошёл до меня, когда ощутил, что мне уже слишком жарко. Сознание вернулось с обеденного перерыва и уставилось на беспорядок в пилотной.

Мы — множество или множество множеств.

Что это? Судя по волнению, которое меня охватило, я написал нечто не от балды взятое. Может это из моего сна?

Надпись потекла, смешивая, путая буквы.

Я сел, обхватив руками колени. Мои внутренние поиски ничего не дали. Стоун бы сказала, что это пепел кострища бессознательного. Ну, то есть она бы не использовала такое сравнение. Кажется, из-за общения с Императрицей моя речь претерпевает ужасные пафосные реконструкции. Но всё верно. Если я не могу вспомнить откуда и почему, то это всё проказы моего невроза.

Я вышел из воды, теперь наслаждаясь прохладой. Пока мягкое полотенце сушило моё тело, на меня легло какое-то беспокойство. Даже если Майкрофт был удивлён и встревожен моим кошмаром, то не значит ли это, что я подошёл к черте?

Желудок резко скрутило, волнение пульсировало в районе солнечного сплетения. Ноги и руки отяжелели.

Нет, нет. Только не так скоро!

О, неужели это меня пугает? Ещё вчера я пожимал плечами на возможность воцарения своего злого духа, а сейчас я в ужасе. Что изменилось? Миновала лишь одна ночь. Что это был за сон? Что в нём такого было?

Я видел краешек своего тела в зеркале. Оно кажется бледным в тусклом зимнем свете, даже свет ламп его не насыщает. Удивительно.

А ещё мне удивительно было жарко. После горячей ванны и лёгкой паники, которую я испытал, с моих щёк не сходил румянец. Я ходил ко комнате взад-вперёд, раздумывая над тем не открыть ли окно. Нет уж, я могу заболеть. Хоть снаружи и не дождь, но редкий снег — тоже своего рода слёзы с небес, но уже застывшие, мёртвые.

Тревога не покидала меня. Это всё последствия этого дурацкого кошмара! Бесит то, что я ничего не помню! Не могу даже понять, что к чему. У меня лишь предчувствие скорой потери контроля. И это меня пугает.

Поддавшись глупой идее, основанной на выдуманной теории, я ногой иду по коридору в комнату Майкрофта. Мне уже не жарко, ноги заледенели, но я захожу в гардеробную. Что, если это сработает? Что, если так я защищу своё сердце?

Я напялил одежду политика. И ничего.

Может дело в том, что та на мне совершенно не сидит, так как наши размеры разнятся. Я не знаю. Но я не чувствую того же, что чувствовал, облачаясь в шкуру дяди.

Мне досадно, что надежда погасла. Я яростно снимаю с себя чужой костюм, но аккуратно возвращаю его на место.

Зад тоже замёрз. Нельзя сидеть на холодном полу, а то застужу себе яйца. Но мне тяжело даже глаза поднять. Холод пугает, потому что вызывает воспоминания. Холодное место без воздуха.

Я вздрагиваю, хватаясь за сердце. Мой телефон трезвонит. Чёрт возьми! Мне приходится встать и подойти к тумбочке. Звонит Робин.

— Чё?

— Не «чё», Эдвард. — Робин осаждает меня за грубость. — Добрый день вообще-то.

Я закатываю глаза, сажусь на постель и заставляю кровь вернуться к ягодицам.

— Ну! Чё такое? — нетерпеливо спрашиваю я.

Робин бросает все попытки научить меня вежливости.

— Я звоню спросить, где будешь праздновать. — поясняет девушка. — У нас тут тематическая вечеринка для избранных в клубе.

— Не. — сразу говорю я. — Терпеть не могу тематические вечеринки. И я уже занят на всё Рождество.

— А-а-а! — тянет свою знающую ноту Робин. — Точно. Будешь в компании своего папочки мистера Амбреллы?

Я полностью опускаюсь на кровать, укрываясь одеялом. Волосы уже стоят дыбом от зябкости.

— Ага.

На другом конце непонятные шорохи во время заминки.

— Понятно.

Я представляю, как Робин кивает, слегка удручённая отказом. Ей они не нравятся, но с моими она ничего поделать не может. Заставлять — опасно, а уговаривать — попусту тратить силы и время.

— Передай Бриттней мои самый тёплые пожелания. — говорю я, вливая как можно больше сарказма в голос.

Робин хмыкает.

— Передам. Не волнуйся. — звучит всё так, будто она показывает язык. — Ну, всё тогда. Чао, Эдуард II {?}[англ. Edward II — король Англии в 1307–1327 годах. Робин проводит параллель между Эдвардом и Эдуардом II из-за чрезвычайной вспыльчивости, упрямства, и мстительной натуры, а также из-за склонности к гомосексуализму].

Я бросил трубку и вздохнул, пялясь в потолок. Оставаться одному в доме — не вариант.

Я вышел из дома, ступая на замороженную дорожку. Пар изо рта, редкий снег, все дела. Благо, это не Аляска и не горы в Шотландии, так что хорошее пальто исправно держит тепло.

На подъездной дорожке красуется мой серебристый кабриолет BMW. Мне до сих пор кажется, что это моя самая верная покупка, ибо теперь я был более свободен в плане передвижения, мог не напрягать Майкрофта, а точнее его водителя, так как стал приезжать сам. Я устал от чёрного, Мерседесов, от чёрных Мерседесов, решил, что серебряный пойдёт мне на пользу. Одно бесит, — ужасно пачкается, особенно в сезон дождя и снега. Ещё меня подкупило, что это кабриолет. Весной и летом я планирую не отказывать себе в объёме воздуха при езде.

Я не ведал куда еду. Просто куда-то, как обычно, размышляя о том, о сём. Но в этот день всё было по другому. Канун Рождества не означает, что все до единого будут сидеть по домам с семьёй. М-25 была забита. Все спешили в город в театры, в рестораны; все спешили из города, чтобы навестить родственников в деревнях и других графствах. Фары у большинства уже жрали энергию, потому что день был еле светлый, и к тому же темнело рано. Нервы у всех были на пределе. Гудки, ругательства, где-то уже пели песни для сочельника. Мне не улыбалось просидеть в пробке три часа, поэтому я свернул на какую-то дорогу, ведущую подальше от шумной трассы.

Сначала я не заметил, что та совершенно пуста. Но, вырвавшись из плена раздумий над окутанным тайной отъездом Майкрофта, я стал вертеть головой. Главная дорога осталась позади, впереди, сзади — никого, по бокам — тёмные бестравные поля, на которые медленно, но верно падал снег. Сама дорога была покрыта подтаивающим, но нетронутым снегом, что навело меня на мысль о том, что никто по этой дороге до меня не ехал. Я был заворожён пустотой и одиночеством. Я был здесь один, и это меня не пугало вплоть до момента, когда я увидел вырисовывающийся на горизонте дом.

Я тут же надавил на тормоза. Машину слегка занесло, но я сумел остановиться у обочины. Моё сердце грохотало.

Как я мог не вспомнить этот путь? Это дорога, ведущая к дому Джима.

Я просидел несколько минут, пялясь на здание. Оно чернело, я даже услышал страшные завывания виолончелей и скрипок. Картина напоминала атмосферу творчества Тима Бертона{?}[Американский кинорежиссёр, продюсер, сценарист, мультипликатор и поэт. Автор современного зрелищного кино, зачастую основанного на чёрном юморе и макабрических элементах].

А ещё мне показалось, что я это уже где-то видел. Я знаю, что много раз ездил туда и обратно, пока жил там, но здесь другое.

Я вырулил с дороги на землю и вышел из машины. Не надо туда идти. Я понимал это. Одна моя часть понимала. Вторая… Она хотела, чтобы я пошёл. Просто одним глазком!

Я шёл медленно, несколько раз обернулся, но каждый раз опять впивался взглядом в окна, в фасад, в мёртвый сад. Дом выглядел тёмным и каким-то пустым. Мне была известна лазейка, поэтому я свернул с дороги и пробрался к ограде сбоку. Есть ли там сейчас кто-то? Джим? Но всё было слишком тихим…

Я пролез между терниями деревьев и попал в голый сад, который в мае цвёл как бешеный. Здесь мы вели тысячи бесед, здесь я смеялся и рыдал. Сходил с ума. Здесь он соблазнял меня, обещал, уверял.

Мне пришлось действовать по-шпионски. Хоть интуиция подсказывала, что охраны нет, я всё равно был аккуратен. Открыл дверь в комнату, в которой унижал охранника. Пусто.

Оказавшись внутри, я с трепетом огляделся, пытаясь понять, что чувствую. Кроме волнения присутствовал интерес и ужас, который и становился источником азарта. Мои шаги звучали слишком громко. Ладно, если бы здесь была охрана, меня бы уже давно скрутили.

Выйдя на распутье, я замер. Слева — путь в гостевой зал, на кухню, справа — в спортзал, прямо — комната Себастьяна и ход к гаражу. А прямо и наверх — второй этаж. Я совсем потерял всякую осторожность и рванул вверх по лестнице. Я нёсся через воспоминания, одновременно приносящие печаль и гнев. Я глянул на картину Кабанеля и понял, что понимаю её, эти чувства, эти слёзы от боли предательства и бессилие перед охватившей ангела ненавистью.

Комната Джима. Теперь я позволил предположению стать чем-то большим. Я предполагал, что внутри будет пусто.

Дверь была не заперта, я зашёл в комнату быстро, будто с намерением. Так, как я делал это раньше. Голая постель, пустые полки, опустошённые ящики. Они покинули дом. Как давно? Не знаю. Однако, я заметил, что пыль отсутствует, значит, приезжает какая-нибудь горничная, чтобы поддерживать чистоту.

Ни следа моего дяди. Я секунд десять гипнотизировал кровать, анализируя всё, что на ней происходило. Теперь я обладаю знанием, и могу всё объяснить. Но понять… Нет. Я не хочу понимать.

Я вышел прочь, на несколько секунд задержавшись в дверях, осматривая место на пороге, где я истекал кровью после последней здесь ночи.

В свою комнату я лишь заглянул, снова поддаваясь ностальгии. Сладкое неведение. Вот чем оттуда веяло. Наивностью, юношеским максимализмом и чем-то тёмным.

Я уже почти закрыл эту дверь на веки вечные, но услышал шаги на первом этаже. Пока старался определить кто это (я помнил, как звучал Джим и Себастьян), этот кто-то стал подниматься по лестнице. Не знаю, что именно заставило меня юркнуть в комнату: страх быть пойманным или азарт игры. Но я сделал это. Закрыл дверь с другой стороны, а затем на всякий случай скрылся от незнакомца в гардеробе. Глухие звуки и темнота. Я ощутил себя героем какого-нибудь триллера. Такого мрачноватого, медленного, смысл которого до конца понять может лишь сценарист или режиссёр.

В комнату никто не пожаловал, поэтому я решил оставить это дело. Вышел из гардероба, но не позволил своим шагам звучать слишком громко на пути к выходу. Ручку я тоже постарался тянуть по возможности беззвучно.

Коридор по прежнему пустел, и ко мне даже пришла мысль: не галлюцинирую ли я снова? Это означало бы, что граница ещё ближе, чем мне представлялось. Через силу я начал отступать к лестнице. Хватит мазохизма.

— ¿QUIÉN DEMONIOS ERES? ¿QUÉ ESTÁS HACIENDO AQUÍ?

Я подпрыгнул на месте, как кот при виде пылесоса. За мной стояла загорелая женщина в чёрно-белом обмундировании прислуги. Она быстро что-то тараторила, явно ругаясь. Её тёмные брови яростно на меня нападали.

— LLAMARÉ A LA POLICÍA!

— Да господи! — всплеснул руками я. — Ухожу я уже блин. Язык английский сначала выучи твою налево.

Я стал спускаться по лестнице, провожаемый гневными тирадами. Тоже мне покровительница дома. Теперь понятно почему охраны нет, эта особа кого хочешь загрызёт.

Пнув входную дверь, я вышел на свет и стал спускаться по лестнице, находясь не в очень хорошем расположении духа. Мне захотелось назло Джиму, этому дому, этой испанской бестии оставить после себя хаос. Поэтому я решил выйти через главные ворота. Подойдя к охранному пункту, я сунул руку в кабинку и шибанул по панели. Механизм затрещал, завёлся, и ворота стали раскрываться. Я эпично вышел за них и обернулся.

Миг и меня прошибло дежавю. Ворота, вид дома, тёмное небо над ним. Я замер, в которой раз чувствуя тошнотворные позывы.

Пойдёшь ли ты со мной в рай?

Я сорвался с места и быстро, практически перейдя на бег, понёсся по дороге. Я не мог вынести сюрреализма в таком состоянии. Моя психика была не готова.

Машина уже успела остыть, но я сразу завёл мотор и газанул. Прочь. Прочь.

Я снова еду прочь. И нет в пути со мной того, кто смог бы мне помочь.

— Я помогу. — раздался голос слева.

То был мой дядя, только он — плод тёмного посева.

— Сбавь скорость. Разобьёшься ты. — звучат слова другого. — Я не хочу носить цветы на плитку камня рокового.

— Вы все — моё воображенье. И каждый раз ваш диалог — внутри меня сраженье.

— Тебе я помогу, — тогда сказал мой сладкий демон. — забыть, как чувствовать вину и дать свободу мысли.

— Тогда уйдёшь ты весь во тьму, об этом поразмысли! Ты хочешь стать предметом бед, ты хочешь смертью обратиться? Не бог он, не спаситель твой, он просто веселится.

Я глянул. Этот добрый дух несёт в себе двуличье. Он светел, но как тёмный эльф — хозяин безразличия.

— Он — зло, а ты — добро, всё так? — спросил я с раздраженьем. — Но для тебя лишь высший свет достоин уваженья.

— Ты знаешь, что я не святой. Я никогда им не был. Всё потому, что я другой. Никем другим я не был.

— Так сложно распознать всё мне, где есть добро, а где отрада Сатане!

— Там нет границ. — шепнул мне дядя сразу. — Там звёзд прекрасных верениц полно для наслажденья глазу. Там нет сомнений и забот, свободы действий достигая, покинь фальшивый свой оплот и распахни ворота рая.

Я был готов поверить дяде. Готов отдать ему себя. Но что-то было в его взгляде, моё сомненье зацепя.

— Услышь, я не прошу тебя со мной идти в темницы рая. Твоей я не хочу владеть душой, невозвратимо сердце разбивая. Но кто же я, — судить тебе. Решать тебе, что выбрать. Ты так нуждаешься в семье, иль с корнем её выдрать.

— Семья — ничто, семья — лишь бремя. Пустое слово. Скуки семя. Не дай ему надуть тебя. Знай, для него ты лишь дитя.

Вы боритесь, а я страдаю. Один, другой, я умираю. Хочу найти я избавленье. От скуки и от озлобленья.

— Решать тебе кого оставить в прошлом. Путь человека или божества. Вопрос о чём-то очень взрослом. Кто станет духом будущего Рождества?

Я вырулил на М-25 и направил свой автомобиль носом на Лондон. Не важно, что меня разрывает на части. Я знаю, что это Рождество я проведу с Майкрофтом. И я хочу показать ему, что он значит для меня.

Поэтому я оставил все распри с самим собой и сосредоточился на мысли о подарке, что преподнесу в знак моей глубокой признательности.

На улицах города снег практически отсутствовал. Слишком жарким было движение толпы и транспорта. Опускалась тень сумерек, гирлянды на деревьях засияли теплее, яркие витрины зазывали внутрь магазинчиков и кафе. Все люди переполнены волнением от ожидания, радостью от предстоящего наслаждения и суетой. Я же пытаюсь отвлечь себя миссией. Мне приятна эта кипящая предпраздничная жизнь. У людей повышаются надежды, они становятся добрее и улыбаются. По-моему, это хорошо. И никому из них нет дела до того, что их жизни, по сравнению с масштабами вселенной, песчинки, если не атомы. Им нет дела до каких-то там психов, возомнивших себя выше бытия. Сейчас их занимает лишь атмосфера Рождества. Они слушают хоры у церквей, они дарят друг другу любовь, они просто радуются тому, что дышат. Не в этом ли вся прелесть? Быть гордым за себя, кем бы и где бы ты ни был.

Я шёл мимо разных магазинов, но ничего в голову не приходило. Мне пришлось помучиться, и в итоге я уже решил забить на это дело. Если в голову ничего не лезет, значит, так надо. Но я остановился напротив ювелирного магазина. Остановился, потому что рекламируемое рядом кольцо напомнило мне кольцо, которое я нашёл в ящике Джима. Которое принадлежало моему отцу и должно было стать маминым.

Блеск камней, металла, свет маленьких лампочек, встроенных под каждое стекло, ослепили меня. Я неуверенно остановился у первого же стеклянного ящика. Здесь грациозно растянулись цепочки на любой вкус. Далее располагались подвески на выбор каждому.

— Сэр? — пожилой продавец, по праздничному наряженный в красное, оказался напротив меня. — Предупреждаю, мы закрываемся через десять минут.

Я нахмурился, глянул в окно, а затем на часы, которые висели над дверью. Ах, да. Сегодня всё в Англии работает до четырёх часов.

— Да-да. — кивнул я, начиная интенсивно бегать глазами по ассортименту. — Я быстро.

— Я могу вам чем-нибудь помочь?

Мужчина был любезен. Сзади него замаячил человек помоложе. Я наклонился ближе к стеклу, пытаясь быстро решить, что я ищу.

— Кольцо. — выпалил я. — Мне нужно кольцо…

В уголках глаз продавца появились тёплые морщинки, а в глазах весёлый блеск.

— Обручальное, сэр? Как романтично делать предложение в такой день.

Я покачал головой, про себя ухмыляясь.

— Какое-нибудь просто золотое… — я стал давить на свои виски пальцами, уже не зная, что сказать. — Можно и обручальное… я не знаю.

— Для девушки, сэр? — уточнил мужчина, подойдя к определённой витрине.

Я снова покачал головой.

— Мужское.

Мои щёки слегка порозовели, потому что второй консультант внимательно наблюдал за происходящим. Я был уже последним посетителем, так что ни на кого больше посмотреть было нельзя.

— Так-так… — в задумчивости похлопал себя по губам пожилой ювелир. — Пожалуйте мужские. — он указал на бархатную подушку, из которой торчали ряды золотых колец. — Какой размер вас интересует?

Я мысленно ударил себя по лицу. Какой размер у Майкрофта? Диаметр пальца! Я посмотрел на свои пальцы. Его пальцы были тонкими, и, если мне не изменяет память и восприятие, то наши размеры вроде как совпадали. Чёрт, надо бы придумать что-то другое.

— Хотя бы приблизительно. — продавец хотел мне помочь. — Мы принимаем кольца обратно, если оно не подошло по размеру.

Я чувствовал себя идиотом, но был благодарен, что меня не били и не осуждали.

— По-моему, как мой. — я поднял вверх левую руку.

Продавец прищурился, и я понял, что он сразу определит размер без всяких вспомогательных средств. Вот это мастерство.

— Так-так… — снова задумался он, ища в рядах нужное кольцо. — Сейчас-сейчас… — его пальцы, вооружившись специальными щипцами ловко схватились за одно из колец и выудили его из-под прочного стекла. — Примеряйте! — он протянул кольцо, которое перед этим положил на белую бархатную тряпочку.

Я взял прохладное кольцо и ощутил прилив какого-то удовольствия. Хочу, чтобы оно принадлежало Майкрофту.

Кольцо обхватило палец и село на него как что-то само собой разумеющееся. Я довольно улыбнулся.

— Оно обручальное? — уточнил я, снимая с пальца украшение.

Продавец кивнул.

— Могу подобрать экземпляр из обычных.

Но я уже решил. Я увидел надпись внутри. Незаметная для посторонних, доступная лишь обладателю кольца.

I L U{?}[аббревиатура «I love you»]

Мне предложили на выбор коробочки. Я сначала уставился на бархатную синюю, но решил в итоге, что красная вполне сойдёт.

Я вышел из магазина аккурат без минуты четыре, держа в руках сентиментальную заурядную покупку. Я сделаю так, чтобы Майкрофт заметил надпись внутри позже, когда снимет кольцо (надеюсь не сразу же). Я никогда не скажу ему этих слов. И он не скажет. Пусть это будет нашим секретом.

Я столкнулся с Холмсом у дверей ровно в пять часов. Он только вернулся и открывал дверь в дом.

— Ездил куда-то? — спросил он, пропуская меня первым.

— Да. — я сглотнул. — В город. Прогуляться по праздничным улочкам.

Майкрофту не нужно знать, что я был в доме Джима. К тому же у меня было доказательство, что я был в городе. Оно лежало в моём кармане, нагретое моей ладонью.

— А ты как съездил? — поинтересовался я, пока мы снимали верхнюю одежду. — Все правительственные дела уладил?

Глаза Холмса отправились гулять по комнате, и вряд ли я придал бы этому значение, если бы не его ответ:

— Всё в порядке.

Майкрофт привык делиться со мной допустимыми подробностями. Мне даже стало казаться, что это вошло у него в привычку, ведь таким образом он в каком-то смысле изливал мне душу в плане работы и жаловался.

Так что отсутствие каких-либо подробностей меня насторожило. Я поднимался с политиком по лестнице, внимательно его оглядывая, словно сейчас я увижу в чём дело.

Мы попали в зал, где уже был растоплен камин. Я продолжал наблюдать за Холмсом, отмечая какие-то интуитивные импульсы. Что-то было не так. Он был словно под впечатлением от чего-то.

— Что-то… — я замолк на пару секунд, снова пытаясь расшифровать политика. — не так.

Он повернулся ко мне, вскидывая брови и фальшиво улыбаясь.

— О чём ты?

Я остался стоять рядом с его креслом.

— Не знаю… — я задумчиво сканировал мужчину. — У меня странное чувство.

— Последствия твоего кошмара. — тут же выдал ответ Майкрофт. — У таких снов есть особенность откладываться в голове на весь день.

Я пожал плечами. Может он и прав. Может, я всё ещё не успокоился после визита в резиденцию короля ада. Однако, меня не покидало ощущение, что мы оба что-то скрываем. Я не рассказал ему о своём глупом приключении, и он чего-то не договаривает.

— Я распорядился об ужине. — перевёл тему Холмс, поднимая на меня взгляд. — Через пол часа.

Я кивнул и отошёл прочь к окну. Снегопад усилился. Волшебная картина. Наверное, я вручу кольцо после ужина и нескольких стаканов виски или вина.

Холмс ушёл переодеваться к ужину. Ох уж эта традиция. Я же просто сменил джинсы на брюки, чтобы более менее вписаться в обстановку. Майкрофт появился в песочного цвета твиде и галстуке в коричневую шотландку. Я еле сдержал ненужную озорную улыбку.

Ужин в лучших традициях английских рождественских блюд. Было бы здесь побольше народу в соответствующих нарядах, то меня бы не покидало ощущение, что мы в конце девятнадцатого века.

— Что там с послом? — спросил я, потому что не знал о чём ещё спросить.

— Операция прошла не так гладко, как мы предполагали. — поделился политик. — Террористов кто-то проинформировал, что за послом прибудет спасательная группа специального назначения.

— Это та, что из ваших? — я отодвинул от себя тарелку, наевшись уже досыта.

— Нет. — покачал головой Холмс. — Леди Смолвуд привлекла… фрилансеров. Однако, я намерен прекратить подобного рода ухищрения. Несмотря на то, что такие наёмники удобны во временном плане, они довольно ненадёжны. А нам хватило в этом году скандалов. — Холмс многозначительно прокашлялся.

— А что с кадетами Лиги? — я спросил в небрежной манере, но мне было всё-таки интересно.

— Они уже за границей. — ответил мне политик.

Ого. И я мог быть среди них. Но я дома. Занимаюсь ничем.

Мне не нравилось, что моё настроение приближалось к критической отметке «отвратительное». День с самого начала был болезненным, но я не хотел дать ему закончиться на этой ноте. Где бы ни был Майкрофт, что бы не хотел скрыть от меня, — это его дело. Захочет — расскажет. И он должен захотеть после того, как я…

Политик присел на подлокотник маленького диванчика и скрестил руки на груди, наблюдая за тем, как я беспокойно мерию комнату шагами.

— Чём займёмся? — спросил наконец он.

— Сегодня Рождество.

— А ты напряжён. — раздался голос Майкрофта.

Я стоял к нему спиной. Да уж, моё тело действительно напряглось из-за предстоящих действий. Стоп. На что это он намекает?

Я полуобернулся к нему, ухмыляясь.

— Предлагаешь почтить нашего Спасителя Иисуса Христа содомистским актом?

Холмс ухмыльнулся, уперев руки в подлокотник.

— Но что бы ты там не имел в виду, — я прокашлялся, сжав в кулаке уже вытащенное из коробочки кольцо. — сначала я хочу… кое-что сказать.

Майкрофт вскинул брови, готовый слушать. Мне же стало ещё труднее придумать следующие слова. И я устал прокашливаться.

— Короче, — я снова замолчал, собираясь с духом. — раз уж такой сегодня день, то я бы хотел этим воспользоваться и сказать спасибо. — я подошёл к Холмсу, который слегка вскинул подбородок. — Ты сам знаешь за что. — я втянул носом воздух, отчасти надеясь, что задохнусь. — И я рад, что благодаря тебе сейчас испытываю неловкость, смущение и ощущаю себя идиотом. — мы оба улыбнулись. — Но это лучше, чем если бы я снова утратил эти крупицы эмпатии, да? — в глазах Холмса я встретился с сомнениями насчёт этого вопроса, ведь всё во мне подвергается сомнению. — И пусть моя привязанность к тебе, говоря языком миссис Стоун, — лишь фиксация либидо с целью вытеснения бессознательного, я всё равно ручаюсь за искренность моих чувств. По крайней мере я верю, что они настоящие.

Я потянулся к политику, взяв его левую руку. Он подчинился мне, видимо заинтересованный происходящим.

— Ты заслуживаешь большего. — я вздохнул, наслаждаясь прикосновением к его пальцам. — Смогу ли я когда-нибудь окупить все те неприятности, что принёс тебе? — я снова усмехнулся, весело глядя в глаза заинтригованному Правительству. — Не знаю. Но я постараюсь. А пока знай, что ты не просто более разумный вид мистера Скруджа{?}[Эбенезер Скрудж (Ebenezer Scrooge) — богатый, ворчливый и ненавидящий Рождество старик из повести «Рождественская история» Чарльза Диккенса.]. Ты несколько раз спас мне жизнь. Что это говорит о твоём сердце? — я медленно надевал кольцо на безымянный палец Холмса. Моё сердце замерло, боясь, что размер не подойдёт. Но вот оно застучало вновь, когда кольцо село как надо. — Я думаю, что оно больше, чем у большинства людей. Больше моего. И поэтому я учусь у тебя.

Я отступил на шаг, наблюдая за тем, как глаза Майкрофта рассматривают мой подарок.

— Если поверья верны, то этот палец ведёт к сердцу. И я бы хотел, чтобы кольцо напоминало тебе о его существовании. — я перевёл дух, а затем слегка ухмыльнулся. — Ну, и обо мне.

Политик поднял на меня слегка растерянные глаза. Сейчас он подбирает в голове слова.

— Я… спасибо. — наконец-то выдал он. — Мне… — он опустил глаза.

Видимо, не мне одному сложно говорить о своих чувствах.

— Я понимаю. — улыбнулся я, сцепляя руки в замок за спиной. — Но если ты его снимешь, я буду вынужден очень сильно расстроиться.

Я пошутил, но Холмс оторвал свой зад от подлокотника и, вертя новый объект, медленно подошёл ко мне.

— Я бы не хотел, чтобы ты расстраивался. — тихо сказал он.

Наши взаимные улыбки слились, и я наконец-то почувствовал облегчение.

Холмс подошёл к столику между креслами и выудил из-под него какой-то предмет.

— Мне удалось поднять архивы. — сказал он и протянул мне нечто, что показалось мне маленькой картиной. — Думаю, это единственная сохранившаяся фотография.

Да, это была фотография в рамке. Мама и я на фоне здания внешней разведки. Кажется, это тот самый день, когда я стал членом Лиги. Моя мать улыбается, обнимает меня одной рукой. Здесь мы выглядим очень похоже. Но даже мне не понятно улыбаюсь я искренне или нет. Улыбка проглядывается, но может означать что угодно.

— Спасибо. — говорю я Холмсу. — Это было начало. — я поднял фотографию. — А это исход. — мой взгляд пал на левую руку политика.

Майкрофт уже налил нам выпить.

— Твоя мать рассчитывала, что я позабочусь о тебе. — сказал он, пока мы рассаживались.

— И ты позаботился.

Мне нравилось, что всё приобрело двойной смысл. Моя озорная улыбочка и вздох политика, в котором было лишь формальное осуждение. Просто ради приличия.

Я отошёл в туалет, а когда вернулся, обнаружил чем-то обеспокоенного Майкрофта. Он отошёл от окна с телефоном. Твою мать! Кто беспокоит его прямо в самый канун?

— Мне нужно ненадолго уехать. — сообщает мне он.

Я разочарованно вздыхаю.

— Там что, кто-то умер? — от досады риторически спрашиваю я.

Холмс на секунду замирает, глядя на меня, но в следующий миг уже целеустремлённо покидает зал.

Мне стало как-то не по себе. Целый день Майкрофт куда-то бегает и даже намёка не даёт. А я остаюсь теряться в догадках и плохих ощущениях. Это Рождество какое-то неоднозначное. Вроде весело, но и грустно как-то, вроде всё смахивает на праздничную романтику, но и присутствует элемент какого-то заговора. Возможно всё так потому, что я сам собой неоднозначен, изменчив и невозможен.

Я пытался хоть как-то отвлечься от навязчивых мыслей и сам не заметил, как осушил почти пол графина виски. Ощущение опьянения не приходило ко мне ровно до момента, пока я не встал отлить. Голова закружилась, ноги двигались сами по себе, всё поплыло. Чтобы не упасть где-нибудь в коридоре без сознания, я вернулся к маленькому диванчику и улёгся на него, подложив под голову небольшую подушечку. Лучше вырубиться. Во сне я не опасен.

Ощущение чьего-то присутствия меня разбудило. Я разлепил глаза. Майкрофт сидел у меня в ногах, закинув ногу на ногу и о чём-то думал. Моё шевеление привлекло его внимание. Его рука с кольцом на пальце легла на мою ногу.

— Пойдём в постель, иначе я не смогу тебя донести. — мягко сказал он.

Я еле поднялся, пытаясь заставить предметы в комнате вернуться на свои места.

— Вижу, ты решил отметить Рождество по-своему. — Холмс помог мне подняться.

Я вцепился в него, испытывая лёгкий стыд. От политика приятно пахло морозным воздухом, поэтому я уткнулся лицом в его плечо.

— Почему ты не любишь Рождество? — пробубнил я.

Холмс придерживал меня, позволив себе ухватиться за пояс. Мой вопрос вызывал у него ухмылку. Он молчал какое-то время, пока я тёрся о него. Мой нос уловил также запах сигарет.

— Многие разочаровываются в нём именно в детстве. — прозвучал его хрипловатый голос.

Он подтолкнул меня к двери, и я нехотя оторвался от него.

— И что же такое там у тебя было? — еле ворочая языком, спросил я.

Разумеется, сейчас Холмс выдаст что-то загадочное и обобщённое. Мы стали продвигаться к спальне.

— Я был старшим ребёнком.

Мой взгляд переместился на политика, из-за чего я чуть не споткнулся на ровном месте. Майкрофт не смотрел на меня, и я всё понял. Даже моему тормозящему сознанию было ясно, что всё Рождество доставалось Шерлоку, поскольку Майкрофт автоматически стал взрослым после рождения брата.

— О, Майкрофт… — не без жалости прошептал я, неровным шагом входя в комнату.

Мне стоило усилий принять душ, но я это сделал. Когда постель уже ощущалась под конечностями, я, всё ещё будучи удручённым откровенностями Холмса, лёг рядом с ним, прижимая его ближе. Мне хотелось утешить его, но я понимал, что он в этом не нуждается. Поэтому мне оставалось лишь влить все свои эмоции в глубокий поцелуй.