Неведомые земли. Том 1

Обычно было для жителей Тартесса вести торговлю в пределах Эстримнид.[1] Но и поселенцы Карфагена, и народ, который жил у Геркулесовых Столбов, не раз в моря езжали эти. Пуниец Гимилькон, который сообщает, что сам он на себе все это испытал на деле, с трудом доплыв сюда, говорит, что сделать такой путь возможно только в четыре месяца; тут нет течений ветра, чтобы гнать корабль; ленивая поверхность тихих вод лежит недвижно. Надо прибавить вот что еще: среди пучин растет здесь много водорослей, и не раз, как заросли в лесах, движенью кораблей они препятствуют. К тому же, по его словам, и дно морское здесь не очень глубоко, и мелкая вода едва лишь землю покрывает. Не раз встречаются здесь и стаи морских зверей, и между кораблей, ползущих очень медленно, с задержками, ныряют чудища морей.[2]

Отсюда, говорит он, мрак одевает воздух, как будто какое одеяние, всегда густой туман нависает над пучиною, и сумрачные дни не разгоняют туч над ним.[3]

Со времени выхода в свет первого издания этого тома (1936 г.) часто обсуждавшаяся проблема источников олова у древнейших цивилизованных народов получила совершенно новое толкование, подкрепленное археологическими исследованиями. Ясность в этот вопрос внесли главным образом три работы Виттера, Квиринга и Госсе.[4]

Вся проблема в целом предстает перед нами в новом свете. [119]

В течение последнего столетия исследователи по-разному пытались ответить на вопрос о древних источниках олова. В настоящее время они совсем отказались от мнения, будто олово получали из Азии, и признали полную автаркию Европы в этом отношении. Виттер в своем исследовании подвел следующий итог современных споров по этому вопросу:

«В настоящее время мы вынуждены довольствоваться тем, что нордическая культура каменного века в Центральной Германии сделала первый и древнейший шаг к использованию металла в III тысячелетии до начала нашего летосчисления. Это событие, имевшее огромное значение для европейской культуры, заложило основу для всей позднейшей добычи и обработки металлов».[5] При разработках месторождений меди было замечено, что особенно полезными оказывались случайные, естественные примеси олова. «Медные и оловянно-медные сплавы в большом количестве»[6] впервые были получены в Фогтланде у Плауэна. Но поскольку содержащие олово сплавы меди вообще не редкость, следует предположить, что это важное открытие было сделано в разных местах земного шара[7] и представляло собой первый робкий шаг к систематическому производству благородной бронзы. Когда-то богатейшие, а ныне сильно истощенные европейские запасы олова находились на Корнуэлле. Их открыли и начали разрабатывать примерно в начале II в. до н.э.[8] Впрочем, раньше для выплавки бронзы использовались, видимо, быстро истощившиеся залежи олова Бретани у Питриака и Латейедера, а также в Лиможе. Небольшие итальянские месторождения олова (у Кампильа-Мариттимы, Монте-Рамболо, Кампо-дела-Бюке, Темперино и Масса-Мариттимы), а также греческое возле Дельф были слишком незначительны и неудобны для разработки, чтобы играть сколько-нибудь заметную роль.[9] Бронза средиземноморских стран в глубокой древности, во всяком случае, была преимущественно пиренейского происхождения.

В те далекие времена олово никак нельзя было привозить из Азии. Веским доказательством этого положения служит тот факт, что в Египте, на Крите и Лесбосе бронзовый век начался уже около 2750 г. до н.э., между тем как во всей Передней Азии бронза оставалась неизвестной примерно до 2050 г. до н.э. К этому следует добавить констатацию Квиринга, что «во всей Северной Африке, Передней Азии (за исключением двух месторождений), на Кавказе, в Малой Азии, на Кипре, в Греции и на ее островах нет залежей оловянной руды».[10] [120]

Бронза, как известно, имела огромное значение в истории культуры. Железо стали ценить лишь примерно в XIV в. до н.э., когда научились посредством закалки превращать его в сталь. Подобно этому и медь, которую раньше других металлов начали применять в большом количестве для хозяйственных нужд, долго использовалась лишь в ограниченных целях, ибо она была слишком мягкой и гибкой. Только когда удалось придать меди необходимую твердость, в сплаве с другими металлами, начался бронзовый век, сыгравший такую важную роль в дальнейшем развитии культуры. Бронза представляет собой сплав меди и олова, причем наилучшей пропорцией признано 90% меди и 10% олова. Эта «классическая» пропорция, насколько известно, впервые была открыта на Пиренейском полуострове.

Возможно, что добыча металлов достигла здесь расцвета благодаря влиянию Египта. Согласно Шарффу, золото и медь употреблялись еще в додинастическом Египте, в так называемый период Амра, около 4500—4200 гг. до н.э.[11] Богатейшие месторождения этих металлов находились тогда на Пиренейском полуострове; и Шарфф считает возможным, что торговые сношения между Египтом и Испанией начались уже в ту весьма древнюю эпоху. Испанские реки были относительно богаты золотом, и могло случиться, что при его добыче было обнаружено также олово, которое встречается только в реках Испании и некоторых реках Центральной Франции.[12] В Испании главные месторождения олова встречались в Астурии, в Абланде у Саласа и в Салабе у Рибадео, а в Южной Португалии — у Ассонобы.[13] Впрочем, возможно, что разработка основных месторождений началась лишь много времени спустя после открытия россыпей. На территории, принадлежащей теперь Испании и Португалии, россыпное олово добывалось в северо-западных реках, главным образом в Тахо, Дуэро, Силе и Миньо, видимо, уже с начала III в. до н.э. Позднее постепенно открыли секрет изготовления бронзы, который, очевидно, тщательно скрывали от иноземцев. Страны Восточного Средиземноморья, вероятно, ничего о нем не знали и поэтому были вынуждены ввозить бронзу, пользовавшуюся большим спросом, с Пиренейского полуострова. Ни в Древнем Египте, ни на Крите, ни в Передней Азии — нигде не были найдены слитки олова. Это доказывает, что «египтяне и медники Передней Азии, видимо, получали только готовую бронзу».[14] Поскольку в истоках Гвадалквивира тоже имелось месторождение олова,[15] вполне возможно, что оно здесь некогда добывалось. Итак, для определенного периода были правдивы поэтические строки Авиена, будто эта река несла олово в Тартес.[16] [121]

Когда испанские месторождения оказались недостаточными, чтобы удовлетворить растущую потребность в олове людей бронзового века, древние иберийцы Андалузии, видимо, начали искать этот довольно редкий металл в других местах. Им, очевидно, удалось добиться успеха как на территории современной Франции, так и на Британских островах. Об этом, однако, можно только предполагать, ибо, естественно, никаких письменных свидетельств с тех древних времен (2000 г. до н.э.) не сохранилось. Лишь археологические находки красноречиво свидетельствуют об этом. Залежи олова в Бретани и Лимузене частично разрабатывались еще с 2100 г. до н.э.,[17] но истощились уже за много столетий до Гомера.[18] Только британские месторождения, находившиеся преимущественно в Корнуэлле, долгое время сохраняли свое значение. Разработка месторождений Корнуэлла началась еще в доисторические времена.[19] В период своего расцвета Тартес был торговым посредником, но еще до его возвышения (около 1200 г. до н.э.) эта часть Испании выполняла аналогичную роль при доставке британского олова в средиземноморские страны. Культура бронзового века, начавшегося здесь очень рано[20] (и лишь немногим позже на Крите и в Египте), могла, следовательно, развиваться главным образом благодаря олову Британии, с которой древнее население Испании поддерживало «оживленные культурные связи» до 2000 г. до н.э.[21] В том же столетии благодаря своему господствующему положению в торговле и мореходстве на Средиземном море получал британское олово и остров Крит. Доказательством может служить слиток олова, относящийся к 1700 г. до н.э., длиной 89 см, шириной 28 см, толщиной 7,6 см и весом 72 кг. Он был найден у Фалмута, на юге Англии, и имел общепринятую на Крите для таких слитков форму ласточкиного хвоста.[22] В библии сообщается (книга Иезекииля), что Восточная Азия в далекой древности тоже получала олово из Британии через Тартес.[23]

Ранние связи Пиренейского полуострова с древнейшими источниками олова — Бретанью, Лимузеном, Корнуэллом и Ирландией, с которой также в очень отдаленные времена поддерживались «оживленные торговые сношения»,[24] пока там еще были месторождения этого металла, подтверждены разносторонними доказательствами. Тем более непонятно, как Герман мог писать, будто Тартес не имел ничего общего с Оловянными островами и что «мы ничего [122] не знаем о том, добывалось ли когда-либо олово в Бретани».[25] В такое заблуждение Герман мог впасть исключительно из-за своего ошибочного предположения, будто Тартес находился вовсе не в Испании, а в Тунисе, где нет ни олова, ни меди. Это утверждение полностью опровергается хотя бы тем, что все знатоки древней истории Испании единодушно признают существование ее весьма ранних торговых связей с Британскими островами, подтверждаемое многочисленными археологическими находками. Доказано также, что обработка металлов началась на Британских островах еще в первой половине III тысячелетия до н.э.[26]

Раньше ошибочно предполагали, будто вся античная культура Средиземноморья развилась под влиянием Востока. Так, Али, например, писал еще в 1927 г.:

«Греческий полуостров всегда тяготел к Востоку… Только один раз ионийцы преодолели влияние Востока и осмелились сделать большой шаг в неизвестность, когда около 600 г. до н.э. фокейцы основали в устье Роны город Массилию».[27]

Подобный взгляд на историю ныне можно считать полностью устаревшим. Исследования Фиммена о распространении микенской культуры,[28] труды Шухгардта,[29] одного из основоположников немецкой археологии, о влиянии культуры европейского Запада на античные страны Средиземноморья (см. гл. 6), а также работы других авторов должны были как будто развеять такие односторонние представления. Теперь у нас есть все основания предполагать, что древняя Эллада подвергалась культурному влиянию Запада и Севера не в меньшей степени, чем Востока.[30] Автору представляется совершенно правильным резкое замечание Шухгардта:

«Археология… не добьется ясности, пока не сбросит шоры, закрывающие ей всю западную часть моря».[31]

В связи с этими неправильными представлениями считалось также, что во времена Гомера и до него олово привозили из Индии или Персии. Эту догадку теперь тоже можно считать опровергнутой. Персидское олово было еще не известно Геродоту и упоминается впервые у Ктесия, около 400 г. до н.э. В Индии олово было обнаружено лишь в средние века. Еще Плиний отмечал, будто в Индии нет олова и она вынуждена выменивать его на жемчуг и драгоценные камни.[32]

Специалисты по древним языкам долго отвергали, а частично и сейчас еще не принимают гипотезу о том, что в догомеровское и гомеровское времена [123] имевшееся в Греции олово было британского происхождения. Впрочем, и среди лингвистов это положение получает за последнее время все большее признание, о чем особенно ярко свидетельствует новое основательное исследование Гюбнера.[33]

В качестве убедительного доказательства того, что Греция заимствовала свои знания об олове у Индии, часто ссылались на то, что олово по-санскритски называется kastira, по-гречески — κασσίτερος. Об этом, например, пишет Гумбольдт.[34] В действительности дело, по-видимому, обстояло как раз наоборот: в санскрит это слово перешло из греческого, а в греческий — из кельтского, ибо слог «касс» — типично кельтский. Слово «касситериды» по-кельтски первоначально означало не что иное, как «очень далекие острова».[35] Кельты имели в виду Британские острова, а греки могли их отождествить с понятием Оловянные острова, которые упоминаются у многих древних авторов как Касситериды.[36] Бремер хотя и признает, что «южноазиатские залежи олова, очевидно, еще не были известны цивилизованным народам Средиземноморья»,[37] но приходит затем к выводу, по меньшей мере ненужному, будто нельзя точно установить значение понятия «Касситериды». Он пишет:

«Очевидно, мы имеем дело всего лишь с легендами о крупных месторождениях олова в Западной Европе, откуда оно через многочисленных посредников попадало в Восточное Средиземноморье. При этом у торговых посредников были все основания окутывать туманом легенд местонахождение той страны, из которой вывозилось олово».

Если даже последняя мысль и верна, то в остальном шаткая гипотеза Бремера не имеет под собой почвы. Во времена Гимилькона и Пифея вообще не было никаких других островов, кроме Британских, на которых добывалось бы олово. Поэтому действительно нет никакой причины, почему бы не отнести непосредственно понятие «Касситериды» к этим островам, которые на протяжении долгих столетий оставались единственным Эльдорадо олова. Нет никаких оснований считать, что Касситериды — понятие «совершенно легендарное», как это делал Бремер.

Твердое убеждение, что Британские острова могли быть подлинными Касситеридами, насколько известно автору, впервые было высказано в 1863 г. англичанином Смитом.[38] Последний утверждает, что в древнем Египте не обнаружено никаких следов привоза олова с Востока, но зато имеются подтверждения того, что оно поступало с Британских островов, откуда его вывозили даже [124] в Индию. Приведенное Сете и опубликованное Шультеном[39] доказательство, а именно, что на коптском языке олово называется pitran, то есть британский металл, конечно, не может считаться решающим. Согласно любезному письменному сообщению египтолога Шефера, адресованному автору 8 февраля 1943 г., это слово встречается лишь после начала нашей эры, причем первый слог «pi» («пи») следует считать прилагательным. Впрочем, в остальном утверждения Смита получили широкое признание.

Еще в 1870 г. Мюлленгоф писал: «Юго-западная Британия в древности всегда была основным источником олова… Давность британской торговли оловом не поддается исчислению».[40]

К этому весьма меткому замечанию следует лишь прибавить, что благодаря археологическим исследованиям начало британской торговли оловом можно теперь довольно точно датировать 2000 г. до н.э.

Бек, специалист по истории металлургии, также заявил, что именно Британия всегда была подлинной Страной олова,[41] а Мюллер утверждал, что древнее олово «во все времена, как в 3000, так и в 1500 г. до н.э., было английского или германского происхождения».[42]

Понятие «Оловянные острова», или «Касситериды», еще в древности затемнялось различными ошибочными толкованиями. Поэтому в более позднее время их еще долго и неуверенно искали в самых различных местах, высказывая по этому поводу иной раз совершенно фантастические предположения. Так, например, весьма склонный к ошибочным толкованиям Гаффарель заявил, будто Касситериды — это Азорские острова, так как Мартин Бехайм назвал их «azores catharides».[43] Это совсем излишняя, плохо обоснованная и неверная гипотеза, ибо на Азорских островах никогда не было олова.

Со своей стороны Обермайер еще в 1923 г. утверждал, что подлинными Касситеридами были якобы небольшие острова между устьем Миньо и мысом Финистерре, куда в 94 г. до н.э. Лициний Красс (см. гл. 33) совершил свое разведывательное путешествие.[44] Для более раннего времени это совершенно исключается, так как незначительные и «очень бедные»[45] галисийские месторождения олова тогда еще не были известны, да и позднее значительной роли не играли. Мы можем обойтись без таких шатких гипотез.

В настоящее время вопрос о Касситеридах окончательно решен. Мы утверждаем с полной уверенностью: вначале Оловянными островами по [125] преимуществу были только Британские острова, вместе с островом Уэссан.[46] Последний, хотя на нем и не было месторождений олова, считался особенно удобно расположенным перевалочным пунктом. Согласно «Морским берегам» Авиена, который описывает события примерно VI в. до н.э., британское олово сначала доставляли на остров Уэссан (Uxisame или Uxentis), где эстримнийцы продавали его тартесским купцам, регулярно приплывавшим туда на своих кораблях.

Если принять во внимание, какое огромное, хотя и признанное только за последние десятилетия значение имела Британия для развития всей древней европейской культуры в целом и средиземноморской в частности, то становится совершенно понятным, что карфагеняне, подчинив себе древний рынок олова — Тартес, захотели проникнуть в Эльдорадо олова — Британию.

Поэтому почти одновременно с плаванием Ганнона в Западную Африку состоялась морская исследовательская экспедиция в Англию и Ирландию под руководством карфагенского флотоводца Гимилькона. Последний, видимо, был братом Ганнона, и, очевидно, тоже выполнял государственное поручение. Даже после того, как был закрыт доступ в Гибралтарский пролив чужеземным кораблям,[47] связь между греками и тартесцами не прекратилась, но осуществлялась она по суше между Майнакой (Малагой) и Тартесом, минуя блокированный Гибралтар.[48] Тогда карфагеняне, вероятно, выступили против Тартеса и Майнаки и, возможно, разрушили их. Письменных документов об этом событии нет, но примерно с 530 г. до н.э. ранее такой знаменитый, богатый и часто упоминавшийся Тартес как бы исчез с лица земли. Он мог пасть только как жертва зависти карфагенских купцов, ибо его преемником стал соседний, Гадес, находившийся тогда во власти соплеменников карфагенян, а впоследствии часто принимавшийся за Тартес.

Единственный важнейший источник сведений об этих торговых связях — это часто, упоминавшееся выше стихотворное географическое произведение Авиена «Морские берега».[49] Впервые оно было напечатано в 1488 г. в Венеции и с тех пор выдержало 17 изданий, собранных недавно Бертело.[50]

В течение столетий Тартес, по-видимому, был чем-то вроде монополиста по торговле оловом. После оттеснения Тартеса в эту торговлю включились карфагеняне. Естественно, что они считали одной из своих важнейших задач захватить доходную посредническую торговлю оловом, для чего организовали [126] исследовательское путешествие на Оловянные острова, которые прежде им были не известны. Руководство этим походом было поручено Гимилькону. Его плавание датируется по-разному. Не говоря о других, часто сильно расходящихся датах, упомянем, что Гюнтер без достаточных оснований считает, что это плавание было совершено через одно поколение после Ганнона,[51] Шультен — вскоре после 500 г. до н.э.,[52] Якоби — в конце VI в.,[53] Эренберг — после 508 г. до н.э.,[54] Али — в 520 г. до н.э.[55] Но по свидетельству Плиния,[56] экспедиция Гимилькона была предпринята одновременно с плаванием Ганнона, которое по причинам, приведенным в предыдущей главе, непременно должно было состояться до 517 г. до н.э. Поэтому автор считает, что плавание Гимилькона могло совершиться только между 530 и 520 гг. до н.э. Одновременность плаваний Ганнона и Гимилькона тем вероятнее, что, как справедливо подчеркивает Эренберг, они «были вызваны одинаковыми политическими условиями и общим духом времени».[57]

Плиний, который, возможно, еще видел подлинник отчета Гимилькона, указывает,[58] что этот флотоводец был послан Карфагеном ad extern Euroрае noscenaa [исследовать внешние границы Европы. — Ред.]. Отсюда можно предположить, что Гимилькон должен был найти не только Страну олова, но и другие важные для торговли области, например Страну янтаря. Но никаких сообщений об этом нет. Пифей, открытия которого, как предполагает Бергер заставили, вероятно, забыть сообщение Гимилькона, сумел, быть может, успешно использовать сведения карфагенского флотоводца для своего исследовательского путешествия.[59]

Подлинник отчета о плавании Гимилькона, к сожалению, утерян. Несомненно, что этот флотоводец, подобно Ганнону, составил такой отчет для тех, кто послал его в плавание. Был ли он сделан в такой же торжественной форме или в ином виде, не известно. Имеются лишь весьма скудные выдержки из этого отчета, так что мы очень плохо осведомлены о ходе событий и результате экспедиции. Единственный источник, дающий некоторое представление о событиях первого плавания карфагенян к Оловянным островам, — это стихотворное произведение «Морские берега» Авиена, относящееся к позднеримской эпохе. Здесь несколько раз упоминается отчет Гимилькона. Однако в то время, когда писал Авиен (около 400 г. н.э.), карфагенскому отчету исполнилось уже круглым счетом 900 лет.[60] [127]

Гимилькон и его спутники достигли, видимо, Южной Англии и Ирландии. Как далеко они зашли и чего они при этом добились, остается неизвестным. Установлено только, что плавание заняло необычайно много времени, так как из-за неблагоприятной погоды, многочисленных штилей, туманов и плохой видимости корабли могли двигаться в незнакомых морях лишь очень медленно. В каком-то неизвестном месте мореходы имели хотя и не причинившую им вреда, но отнюдь не радостную, а скорее опасную встречу с мелями, скоплениями водорослей и многочисленными морскими животными. Впрочем, не исключено, что эти подробности — четырехмесячная продолжительность плавания и мешавшие ему разнообразные препятствия — были придуманы хитрыми карфагенянами, чтобы окончательно отбить у своих торговых конкурентов всякую охоту плыть к Оловянным островам.

Приключения Гимилькона, видимо, привели к тому, что неблагоприятные для судоходства особенности в водах между Пиренейским полуостровом и Оловянными островами, с которыми якобы столкнулся флотоводец, стали рассматривать как обычные для этого океана. Это очень напоминает историю Магеллана, который пересек Великий океан и назвал его «Тихим», так как за 4 месяца плавания случайно не разразилось ни одного шторма.[61] Как бы то ни было, карфагеняне всячески использовали описания Гимилькона, чтобы распространить среди других народов мнение, будто судоходство в западных морях невозможно или, во всяком случае, сопряжено с большими опасностями. Автор полагает, что приведенное Платоном в его рассказе об Атлантиде сообщение о несудоходности западной части Океана[62] основывается на этом источнике, ибо иначе его нельзя понять. Другая легенда о «Застывшем море» (ср. гл. 18), которая на протяжении 2000 лет потрясала воображение бесчисленных мореплавателей все новыми ужасами и с течением столетий принимала все более фантастический и зловещий характер, тоже могла возникнуть в связи с действительными или мнимыми приключениями карфагенянина Гимилькона во время его плавания в Бискайском заливе или в проливе Па-де-Кале.[63]

Легенда о «Застывшем море», которая особенно в средние века вызывала ужас у народов, занимавшихся мореплаванием, и нашла наиболее яркое выражение в стихах Мерегарто, относящихся к XI в., отнюдь не возникла из «ученых исследований преимущественно Солина», как это считает германист Вейнгольд.[64] Это была подлинно народная легенда, созданная еще карфагенянами для отпугивания торговых конкурентов и в разных вариантах известная еще в древности. Легенду эту можно встретить у Платона в его рассказе [128] об Атлантиде, в отчете Сатаспа о его мнимых приключениях в западноафриканских морях (см. гл. 18), в сказке Плутарха об Огигии,[65] у Плиния (гл. 20) и его подражателя Солина,[66] а также у Тацита (гл. 54). Позднее мы встречаем это предание у Иорнанда, Адама Бременского, в легенде о «святом Брандане» и во многих других местах.[67] Первым толчком к созданию такого страшного предания, очевидно, был отчет о путешествии Гимилькона, хотя в этом отчете о «Застывшем море» упоминается лишь как о безобидном единичном и случайном явлении. Упрек Маркса,[68] будто ужасные подробности путешествия Гимилькона преподносятся с подчеркнутой «смехотворной навязчивостью», пожалуй, неоснователен. Ведь эту навязчивость следует рассматривать как ловкий экономико-политический ход тех, кто поручил Гимилькону совершить его плавание, а вовсе не как выдумку самого флотоводца. Если справедливо предположение Эренберга, что во время плавания приходилось, вероятно, вести торговые переговоры и для этого делать длительные остановки, то становится понятным, почему оно было столь продолжительным.[69] Но отсюда ни в коем случае нельзя заключить, как это сделал Майр,[70] что Гимилькон в своем плавании достиг северных стран Европы, расположенных далеко за пределами Британии.

Впрочем, сведения, добытые Гимильконом, вероятно, были вполне удовлетворительными, ибо карфагеняне, начиная с этой экспедиции вплоть до II в. до н.э. и до падения Карфагена, по-видимому, совершали регулярные торговые плавания к рынку олова — острову Уэссану или даже к полуострову Корнуэллу.

Посылка карфагенянами собственной исследовательской экспедиции в области торговли оловом, доступные прежде лишь тартесцам, следует, собственно, рассматривать как убедительное доказательство, что карфагеняне, а также финикияне, отпрысками которых они были, никогда не плавали в водах Атлантики севернее Тартеса. Высказанные впервые Редслобом в 1855 г. сомнения в том, что финикияне совершали далекие морские плавания, в высшей [129] степени законны.[71] Экспедиция Гимилькона, видимо, была первым знакомством семитов с Бискайским заливом.

Маскируя все свои торговые связи, карфагеняне сумели сохранить втайне от других народов и контакт со Страной олова, имевший огромное хозяйственное значение. Тем самым они уподоблялись жителям Массилии. Последние, открыв новый путь через Галлию в Страну олова, так строго хранили этот секрет, что еще в середине II в. до н.э. Сципиону и Полибию ничего не удалось узнать в Массилии об этих торговых сношениях.[72] Сколь тщательно карфагеняне стремились скрыть свои сведения от других, показывает рассказ Страбона о карфагенском мореходе, который сам посадил на мель и разбил свое судно, чтобы только следовавший за ним римский корабль не обнаружил цели его плавания.[73]

Пока не найдено никаких указаний на то, что до завоевания Тартеса карфагенянами и устранения его от торговли, то есть примерно до 530 г. до н.э., какой-либо житель Средиземноморья когда-нибудь достиг Британии. Нет у нас и основания предполагать, что такой морской поход средиземноморцев мог состояться в VII в. до н.э., когда Тартес находился в некоторой политической зависимости от финикиян. Хотя теоретически это возможно, но до сих пор нет ни малейших доказательств практического осуществления такой возможности. Действительно, все указывает на то, что финикияне старались как можно меньше мешать своей «дойной корове» — Тартесу заниматься прибыльной торговлей. Раньше все исследователи были уверены в том, что финикияне совершали плавания к Британским островам, а также регулярные торговые рейсы в Финляндию, Норвегию, к Лофотенским островам, в Индию и т.д. Но это предположение необоснованно, по крайней мере до настоящего времени не удалось привести в его пользу никаких доказательств. Впрочем, как ни странно, эта гипотеза была снова выдвинута совсем недавно.[74]

Из-за боязни раскрыть секрет доходной торговли Касситериды на протяжении всей древности постоянно окружались тайной. Тартесцы, позднее карфагеняне и массилиоты и еще позже галлы[75] не были заинтересованы в том, чтобы способствовать разгадке этой тайны.

Плавание карфагенян на Оловянные острова[76] можно в известной мере считать указанием на то, что в области торговли Карфаген занял место Тартеса. С тех пор Тартес стал устаревшим понятием и мы о нем больше ничего не слышим. Именно потому, что о его дальнейшей судьбе ничего не сообщалось, Шультен предположил, будто карфагеняне разрушили Тартес. Это, [130] конечно, возможно, и автор в первом издании своего труда придерживался такого же мнения. Однако можно допустить, что Карфаген, господствовавший в южной части Испании, лишь вынудил Тартес остаться на старых, отмирающих торговых путях, перехватил торговлю своего конкурента и способствовал его окончательному вытеснению из этой сферы. Так Тартес вскоре сам по себе превратился в «мертвый город». Мейер высказал такое мнение в связи с предположением, что город Аста был морским портом тартесцев (см. гл. 7). Вот что он пишет по этому поводу: «Гадир занял место Асты, и последняя потеряла какое бы то ни было значение как торговый центр».[77]

Весьма возможно, что события именно так и разыгрались. Однако мы лишь тогда достигнем ясности, когда будут наконец обнаружены остатки тартесского порта, который почти на протяжении целого тысячелетия был важнейшим центром хозяйственной жизни Европы.

[Дополнения и поправки из 2-го издания II тома]

[453]

[…]

К гл. 7, стр. 79 и след., к гл. 13, стр. 118 и след. (самое раннее знакомство с металлами и их использованием)

Когда первое издание I тома этой книги, вышедшее в 1943 г., было переработано для выпуска в свет в 1944 г., Квиринг опубликовал две весьма ценные статьи. К сожалению, автор узнал о них после того, как работа над корректурами была уже закончена.

Эти статьи назывались «Старый бронзовый век»[78] и «Древнейшая история меди».[79]

Если бы автор раньше ознакомился с этими исследованиями, он мог бы обрисовать культурные связи, о которых говорилось в гл. 7 и 13, гораздо более выпукло.

В одном из адресованных автору заключений от 29 июня 1934 г. покойный Вгост, директор Научно-исследовательского института железа в Дюссельдорфе, сообщил по поводу самого древнего использования металла следующие сведения:

«Можно с уверенностью утверждать, что золото было первым металлом, которым научился пользоваться человек. Россыпное золото легко поддается чеканке, ему можно придать нужную форму в холодном состоянии, и его легко ковать. Человек каменного века не мог на основе наблюдений над метеорным железом научиться использовать земное железо… Технолог должен прийти к неопровержимому выводу, что железо было первым металлом, использовавшимся в быту».

В противоположность этому Квиринг считает, что медь повсеместно была древнейшим металлом, которым научился пользоваться человек наряду с отдельными случаями применения метеорного железа.

Английские исследователи также сообщили, что маленькие медные резцы применялись в Египте еще примерно в 5000 г. до н.э.[80] Между тем страны Передней Азии смогли получить их впервые только в начале IV тысячелетия до н.э. из Армении и с Южного Кавказа. [454]

Об этом свидетельствует необычайно высокое содержание мышьяковистых соединений в металле.[81]

Согласно Квирингу, картина использования железа в древнейшие времена по важнейшим странам представляется в следующем виде.

Египет. По мнению Шарффа, египтяне, видимо, установили связи с Малой Азией и Испанией еще около 4000 г. до н.э.[82] Золото и медь использовались уже в додинастическом Египте, в так называемую эпоху Бадари (4500—4200 гг. до н.э.), но подвергались только холодной обработке.[83] Однако в начале IV тысячелетия до н.э. стали уже выплавлять медь из руды. Последнюю раньше завозили с Синайского полуострова и Кипра, а позднее из Испании. Уже примерно в 3900 г. до н.э. возникло «оживленное судоходство в Средиземном море». Один из самых выдающихся исследователей доисторической Испании Шмидт еще в 1907 г. заявил, что испанские металлы, видимо, в глубокой древности вывозились в Египет и другие страны Восточного Средиземноморья.

К 2800 г. до н.э. египетские разведчики металлов должны были появиться не только в Стране золота на Замбези (см. стр. 448 и след.), но и в Испании, где они искали россыпное золото. Это позволило им открыть несколько позднее в реках Тахо, Дуэро, Силь и Миньо первое россыпное олово, которое они вначале приняли за серебро. В это же время были открыты испанские месторождения медной руды в районе Рио-Тинто, возле Калы, Альхустреля и Руи-Гомеса. По «инициативе египтян или критян» началась их разработка.

Первоначально повышение твердости меди достигалось присадкой серебра. Позднее был открыт сплав меди и олова, или бронза. Через довольно продолжительное время нашли самое целесообразное соотношение сплава: 10% олова и 90% меди. Самые древние изделия из несомненно испанской бронзы, в которой содержится еще слишком много олова (около 20%), были найдены в Египте и относятся к эпохе IV династии. Это бронзовый посох из Медума, кольцо из Дашура и бронзовая бритва. Между 2350 и 2100 гг. бронза временно исчезает из Египта. Возможно, это было связано с пиратскими набегами царя Саргона из Аккада, которые привели к расстройству судоходства критян, служивших посредниками при вывозе металла. Только при XI династии, правление которой приходится примерно на XXI в. до н.э., начался главный бронзовый век египетской культуры, что почти тотчас же привело к развитию «интенсивной торговли между Иберией и Востоком».[84] [455] Произошло это примерно в то время, которое Шультен называет «дотартесской эпохой».[85]

Передняя Азия. По знакомству с металлами и их использованием древнейшая эпоха походила здесь на египетскую. В течение более 1000 лет медь наряду с метеорным железом была единственным металлом, который использовался человеком. Медный век продолжался в Месопотамии с 3900 до 2750 г. до н.э. Медь привозилась главным образом с Южного Кавказа и из Армении,[86] причем этот металл уже примерно к 3700 г. использовался как платежное средство. Медь эта отличалась высоким содержанием мышьяковистых соединений. Первая бронза, которая, как и в Египте, содержала слишком большой процент олова, появилась около 2600 г. до н.э., при II династии Ура. Олово и медь привозили из Испании, или Страны олова, известной под названием Анаку. Так же как и в Египте, бронза полностью исчезает между 2350 и 2100 или 2050 гг., когда морские связи с Испанией, очевидно, были прерваны.

Крит. Древнейший «раннеминойский» Крит приобщился к средиземноморской культуре и торговле около 2900 г. до н.э.[87] Не считая перерыва, длившегося 250–300 лет, с XXIV по XXI в., когда Крит был захвачен царем Саргоном, этот остров был самой древней морской державой на Средиземном море и играл важнейшую посредническую роль в морской торговле между Востоком и Западом. Квиринг высказал предположение, что критские разведчики золота проникали даже во внутриматериковые области Европы вплоть до Восточной Германии. Автор пока еще считает эту точку зрения слишком смелой и по меньшей мере не подкрепленной доказательствами.

Испания. Это была единственная страна, где одновременно встречались золотоносные и оловянные россыпи. Разработка месторождений олова на юге страны, в провинции Хаэн, у истоков Гвадалквивира, восходит, вероятно, к IV тысячелетию до н.э. Важнейшие, хотя и не очень богатые месторождения олова на северо-западе страны были открыты впервые около 2750 г. Юго-западная Испания с ее «Предтартесом» и Тартесом была в течение бронзового века европейским центром выплавки бронзы и торговли металлами. После того, как от использования россыпей перешли к разработке руд, месторождения металла вскрывались до глубины 125 м. Главную роль в выплавке бронзы играли переселившиеся из Африки иберийцы и этруски, которые, согласно Шультену, пришли сюда с Востока.[88] Кроме Испании, где месторождения олова были рассеяны по большой территории, залежи этого металла в начале II тысячелетия до н.э. были обнаружены в Британии и в Центральной Франции (см. гл. 13). Несколько позднее были обнаружены чрезвычайно богатые британские месторождения Корнуэлла.[89] Испания сохраняла [456] свое господствующее положение на рынке металлов до тех пор, пока около 537 г. до н.э. ее не захватили карфагеняне. Следует предположить, что в течение всего этого периода поддерживались «оживленные торговые связи между Иберией и Востоком». Посредником в этой торговле с XII в. до н.э. стал Тартес и находившийся поблизости от него Гадес, основанный финикиянами.

Германия. Виттер, о работе которого уже упоминалось ранее (см. гл. 13), предполагает, что добыча и переработка металлов начались в Фогтланде еще в глубокой древности. Думается, что здесь он подпал под влияние национал-социалистской идеологии, которая все культурные достижения человечества приписывала нордической расе. Во всяком случае, Квиринг отмечает что на территории Германии не обнаружено никаких находок металла, относящихся к периоду до 2350 г., а до 2150 г. здесь не было ничего, кроме меди. Бронзовый век на германской территории начался только около 1375 г. Знакомство с металлами пришло, видимо, с Востока. Об этом свидетельствует тот факт, что все древние слова, служившие для обозначения металлических изделий, были заимствованы из кавказских и переднеазиатских языков.[90] Древнейшие находки металлических изделий у Иордансмюле в Судетах обнаружили, что какой-то чужеземный народ, представители которого было низкорослыми мезо- и брахицефалами с выдающимися челюстями, впервые показал здесь знакомство с металлами. «Да и позднее, в бронзовом веке, разведкой полезных ископаемых на территории современной Германии занимались балканские и карпатские горняки, вероятно, по инициативе критян. Об этом свидетельствуют найденные горные инструменты. Этот важнейший вывод сделан новейшими исследователями истории горного дела».

Китай. Хотя современные китайцы вправе гордиться своей древней культурой, не подлежит сомнению, что металлы начали добывать в Китае позже, чем в Средиземноморье и Передней Азии. Медь стали применять в Китае только с III тысячелетия, а бронзу — со II тысячелетия до н.э.