Глава 46. Римляне у Гельголанда (16 г.)

(23) Но лето приближалось к концу, и Цезарь [Германик] отправил часть легионов сухим путем на зимние квартиры, а большую часть сам посадил на флот и рекою Амизией вывел в море. Сначала спокойные воды шумели только под ударами весел множества кораблей или рассекаемые парусными судами; но вскоре небо затмилось, пошел град, взрывы ветра со всех сторон подняли страшные волны, заслонившие даль, и невозможно стало править кораблями. Солдаты в страхе, незнакомые со случайностями моря, мешают матросам, подают им помощь не вовремя, препятствуют знающим лицам распоряжаться. Вскоре небо и землю объял южный ветер; возвышенность германской земли, глубина рек, необъятная масса облаков придавали ему силу, а холод соседних северных стран делал его еще неистовее; корабли были увлечены и разметаны по открытому океану, по скалистым островам, по скрытым подводным камням. Сначала еще можно было кое-как избегать этих опасностей, но, когда сделался отлив и море стало относить корабли в одну сторону с ветром, якори не могли их больше сдерживать и не было средств выкачивать наполнившую их воду. Стали бросать в море лошадей, рабочий скот, багаж и даже оружие для облегчения кораблей, получивших течь с боков и все более и более погружавшихся в воду.

(24) Ярость океана страшнее всех других морей, климат Германии суровее всех других стран, — и эта буря среди неприязненных берегов или так далеко от них и на такой глубине, что море казалось беспредельным, превосходила все другие бури своими страшными размерами и новизной. Часть кораблей потонула, большее число было выброшено на дальние острова, солдаты на этих необитаемых островах умирали с голоду или поддерживали жизнь трупами лошадей, выброшенными туда же бурей. Только трирема Германика пристала к берегам хавков; там днем и ночью блуждал он по скалам и мысам, обвиняя себя в этом страшном бедствии, и друзья едва могли отклонить его от намерения броситься в море. Наконец начался прилив, настал попутный ветер, и поврежденные корабли возвратились, иные без весел, с натянутыми вместо парусов платьями, другие — влекомые потерпевшими менее вреда. Германик, исправив их как можно скорее, послал по островам; большая часть солдат была отыскана: многих выкупили [341] и возвратили нам недавно покорившиеся ампсиварии, некоторых, попавших в Британию, прислали назад тамошние царьки. Возвратившись из дальних стран, каждый рассказывал чудеса о силе вихря, о неслыханных птицах, о морских чудовищах, о получеловеках и полузверях, — была и правда, было и порождение страха.[1]

* * *

[Фризы] окаймляются Рейном вплоть до океана и, кроме того, окружают огромные озера, в которых плавали римские флоты. Оттуда мы даже пускались в океан. Молва говорила, что еще до сих пор существуют Геркулесовы Столбы, потому ли, что туда приходил действительно Геркулес, или потому, что люди согласились относить к его славе все, что только есть где-нибудь величественного. Не было недостатка в отваге у Друза Германика, но океан не допустил исследовать ни себя самого, ни того, что касалось Геркулеса. После уже никто не отваживался (на это), рассудили, что относительно деяний богов более святое и благоговейное дело верить им, чем знать их.[2]

* * *

Ни один из них [декламаторов] не умел говорить с таким подъемом, как Педон, который при описании морского путешествия Германика сказал:

[они видят], уже давно за ними день и солнце скрылись,

И уже видят они, вытесненные из знакомых пределов Земли,

Смело продвигаясь через неведомую тьму

До границ вещей и крайних пределов мира,

Теперь тот океан, который внизу в ленивом чреве волн, быть может, несет огромных чудовищ,

Океан, который [порождает] всюду страшных акул и тюленей, подымается, чтобы схватить корабли.

Сам шум усиливает страх. Уже корабли застряли в иле.

Им кажется, что и флот, покинутый двигавшими его дуновениями ветра,

И они сами предоставлены равнодушной судьбой морским чудовищам,

Чтобы быть растерзанными в роковой участи.

И один, который с высокого носа

Старается пронзить храбрым взором темный воздух,

Но не может ничего различить в оторванном мире,

Облегчает свое измученное сердце таким восклицанием:

«Куда идем? Даже день скрывается, и покинутый круг Земли

Природа заключает в вечную тьму на своем конце. [342]

Или [ищем] мы народы, далеко внизу под другим полюсом

И землю, которой не касаются дуновения ветра?

Боги зовут назад и запрещают узнать конец мира глазам смертных,

Что [тревожим мы] веслами чужие моря

И святые воды и [нарушаем] покой обиталища богов».

«jam pridem post terga diem solemque relictum

jamque vident, notis extorres finibus orbis

per non concessas audaces ire tenebras

ad rerum metas extremaque litora mutidi,

nunc ilium, pigris immania monstra sub undis

qui ferat, Oceanum, qui saevos undique pristis

aequoreosque canes, ratibus consurgere prensis.

accumulatque fragor ipse metus, jam sidere limo

havigia et rapido desertam flamine classem

seque feris credunt per inertia fata marinis

jamque non felici laniandos sorte relinqui

atque aliquis prora caecum sublimis ab alta

aera pugnaci luctatus rumpere visu,

ut nihil erepto valuil dinoscere mundo,

obstructa in talis effundit pectora voces:

quo ferimus? jugit ipse dies orbemque relictum

ultima perpetuis ultra sub car dine gentes

atque alium flabris intactum quaerimus orbem?

di revocant rerumque uetant cognoscere finem

mortales oculos: aliena quid aequora remis

et sacras violamus aquas divumque quietas

turbamus sedes?»[3]

* * *

Великая катастрофа в Тевтобургском Лесу отбила у Августа желание продолжать германские походы. На протяжении нескольких лет римляне вели себя спокойно. Но позор понесенного поражения побуждал их к восстановлению чести своего оружия. Когда скончался 77-летний император Август (19 августа 14 г. н.э.), молодой и прекрасный сын Друза, Друз Германик, именуемый в отличие от своего отца, носившего то же имя, чаще всего просто Германиком, находился в качестве главнокомандующего на Рейне. Смена престола вызвала опасные волнения в войске. Чтобы отвлечь и занять своих солдат, юный Друз решился на поход против германцев, призывая к отмщению. Так в 14—16 гг. был совершен последний акт оставшегося безрезультатным [343] в политическом отношении похода римлян против германцев. Но он закончился новой славой римского оружия. Герой битвы в Тевтобургском Лесу, Арминий, был разбит при Идистовизо, у Вестфальских Ворот,[4] благодаря превосходству военного искусства и вооружения римлян. Жена и сын Арминия в качестве пленников попали в руки римлян; останки римских воинов, павших в 9 г. н.э., были погребены. Летом 16 г. Германик мог считать свою задачу выполненной и оставил побежденного, хотя и непокоренного врага, с тем чтобы больше никогда сюда не возвращаться. Римляне еще летом предыдущего года при попытке переправить войска в Рейнскую область по воде познакомились с коварством Северного моря.[5] На этот раз им пришлось несравненно хуже.

При походе под командованием Друза римляне встретились только с безобидными мелями. Их суда к тому же держались тогда так близко к берегу, что при отливе оказались на суше. Итак, успехи римлян в мореплавании были тогда действительно весьма скромны.

Позднее, правда, римский флот совершил отважный поход, несомненно заслуживающий высокой оценки, а именно плавание до Скагеррака и Каттегата. Но, очевидно, в тот период погода особенно благоприятствовала мореплавателям, и они так и не узнали Северного моря в его гневе. Тем страшнее оно показалось им в 16 г.

Германик намеревался только повторить довольно короткий переход по заливу Вадден-Зе от устья Эмса до Флевского устья Рейна. Такое плавание неоднократно совершали оба Друза, отец и сын. Германик отплыл со своим флотом при тихой погоде, но вскоре попал в тяжелую беду. Вряд ли римляне встретились с исключительно сильным штормом. Как ясно говорит Тацит, лето было в разгаре, а в это время года очень сильные штормы на Северном море наблюдаются редко. Поскольку ранее в сообщении говорилось о граде и плохой видимости, с которых началась катастрофа, можно предположить, что разразилась сильная гроза, застигшая флот в плавании, после него долго держалась плохая погода со штормовыми западными и северо-западными ветрами. Ясное сообщение о перемене ветра с южного (юго-западного) на северный (северо-западный) позволяет сделать на этот счет довольно определенный вывод. Но римляне, слишком быстро утратившие в бурном море присущее им мужество, восприняли это явление как «превосходящее всякое представление». Если сообщение Тацита надежно, то юго-западный шторм пронес римские суда мимо Гельголанда, единственного острова в этой области, где есть «крутые утесы».[6] Затем их, вероятно, подхватил запад-северо-западный ветер и выбросил на плоские берега, где экипажи попали в опаснейшее положение. Им предстояло либо оказаться в плену у местных жителей, либо быть выброшенными на пустынные, покрытые дюнами Фризские острова. То обстоятельство, что как раз корабль Германика, единственный из всех, был отнесен [344] довольно далеко на юг и его прибило к берегу между Везером и Эмсом, можно считать счастливой случайностью. Туда же несколькими днями позже возвратились остатки разбитого флота. Только благодаря энергичным мерам пришедшего было в отчаяние полководца удалось спасти большую часть войска. Счастливой случайностью оказалось и то, что некоторые корабли, блуждая по морю, достигли Римской Британии, где дружественно настроенные вожди племен приютили экипажи и позаботились об их возвращении на родину.

Итак, если последствия катастрофы на море оказались не слишком тяжелыми, все же это событие, видимо, необычайно ослабило предприимчивость римских полководцев. Весьма знаменательны следующие слова Тацита: «После этого никто больше не плавал по Северному морю».[7] И действительно, на протяжении десятилетий ничего не сообщалось о плавании римлян по Северному морю севернее устья Рейна. Повторное плавание по сооруженному в военных целях каналу Друза, то есть современному Иссельскому устью Рейна, кажется, вообще никогда уже не совершалось римлянами. Но этим самым они отказались от своей главной стратегической базы, которая позволила Друзу совершить походы между Эмсом и Эльбой в глубинных районах Германии. Внезапное и продолжительное прекращение римлянами попыток покорения германцев поразительно точно совпадает во времени с роковым для них штормом в Северном море. Если главная причина заключалась даже в последовавшем в 17 г. отозвании Германика и назначении его наместником на Востоке, то все же, видимо, именно эта трагедия на Северном море со своей стороны раз и навсегда отняла охоту у его преемников ко всяким дальнейшим походам против Германии. Битва в Тевтобургском Лесу и буря на Северном море привели к тому, что после 16 г. н.э. граница Римской империи окончательно закрепилась у Нижнего Рейна.

Интересным дополнением к драматическому описанию шторма в Северном море, сделанному Тацитом, может служить использованное им произведение предводителя конников Педона Альбинована, близкого друга Овидия, сражавшегося под началом Германика в Фрисландии.[8] Педон совершенно очевидно был участником одной из первых, удачных морских экспедиций. В своих прекрасных стихах, отрывок из которых сохранился у Сенеки, Педон в поэтической форме отразил переживания и ощущения римской «сухопутной крысы» на довольно спокойном Северном море. Со своей стороны Тацит позднее с необычайной драматической силой изобразил беснующееся Северное море. При этом не обошлось без некоторых преувеличений. На непривычную для них природу римляне смотрели испуганными глазами и видели много странного и устрашающего в том, что в действительности было в высшей степени безобидным явлением. Так, например, упоминаемые Тацитом морские чудовища, помесь человека с животным, определенно были мирными тюленями Северного моря. Эти животные с глубокой древности и до нового времени бесконечно часто воспринимались как морские существа в человеческом образе, [345] как сирены, морские девы и т.д. Тюлени поразили даже воображение Колумба.[9]

Упоминание Тацитом «крутых утесов» довольно определенно свидетельствует о том, что флот Друза достиг Гельголанда. В той части Северного моря, которую обошел римский флот, нигде, кроме Гельголанда, крутых утесов нет. На возможность такой географической идентификации указывает своеобразное утверждение, содержащееся в «Германии» Тацита, согласно которому в пределах Северного моря якобы имеются «Геркулесовы столбы». Раньше, пользуясь только картой, это место из Тацита толковали весьма нелогично, предполагая, что упомянутыми «столбами» были мысы Скаген и Линдеснес в Норвегии, стоящие у входа в Скагеррак. При этом игнорировали тот факт, что мысы отстоят друг от друга на далеком расстоянии и их нельзя одновременно увидеть с корабля. К тому же Скаген представляет собой совсем низкую косу, простирающуюся в море на 1 км, и его никак нельзя принять за «столб». Поэтому Мюлленгоф с полным основанием выступил против такого неправдоподобного толкования.[10] Впрочем, сам Мюлленгоф считает, что Тацит придумал «Геркулесовы столбы» в Северном море, исходя из теоретических умозаключений, поскольку такие столбы имеются в южном море. С этой точкой зрения тоже нельзя согласиться. Такой трезвый писатель, как Тацит, вряд ли занимался чисто философскими построениями.

Напротив, вполне убедительным представляется объяснение Детлефсена, что северные «Геркулесовы столбы» могли быть только утесами Гельголанда. Между современной главной скалой острова с ее красноватой окраской и дюнами даже в новое время долго возвышался утес из гипса. Еще в XVII в. он по высоте не уступал соседней красной скале и соединялся с ней узким низким перешейком. Но жители острова занялись добычей камня, из которого был сложен белый утес, и продавали его в Гамбург. Последний остаток белой скалы был смыт приливом во время шторма 1 ноября 1711 г. Принимая во внимание сообщенные факты, нам представляется вполне убедительным следующее соображение Детлефсена:

«Тому, кто подплывал к Гельголанду со стороны Фризских островов, то есть с юга, уже с большого расстояния оба утеса должны были казаться парой расположенных рядом столбов примерно одинаковой ширины и высоты».[11]

Вся древняя география, тяготевшая к мифологии и царству чудес, все же основывалась на зрительном восприятии. Это слишком часто упускали из виду античные толкователи сомнительных мест в литературных источниках. Правда, зрительное восприятие часто затем неверно толковали или излагали, но это особый вопрос. Следовало бы, однако, тщательно избегать каких-либо географических умозаключений, сделанных учеными за письменным столом, если есть хоть малейшая возможность использовать свидетельства очевидцев. [346]

«Геркулесовы столбы» на Северном море — вот характерный пример для иллюстрации этого положения. Как бы то ни было, можно считать достоверным, что римляне, участвовавшие в плавании флота Германика в 16 г., видели скалистый остров Гельголанд. Правда, это было, видимо, единственным соприкосновением людей античного мира с Гельголандом. На протяжении многих веков этот остров больше нигде не упоминается. Его не знал даже великий Птолемей, который в большинстве случаев располагал очень точной информацией. Лишь около 700 г. н.э. появляется новое сообщение о Гельголанде (см. гл. 80).[12]


[Дополнения и поправки из 2-го издания II тома]

[471]

[…]

К гл. 46 (Римская Британия, Гельголанд)

В своих письмах корреспонденты автора сделали ему правильное замечание, что он не должен был употреблять термин «Римская Британия», говоря о 16 г. до н.э. Автор, разумеется, имел в виду ту часть побережья Англии, которая позднее с 43 г. н.э. вошла в состав Римской империи.

Проф. Прелль внес также поправку в рассуждения автора о существовавшей ранее на Гельголанде белой скале. Он считает, что скала эта находилась не между современным главным островом и дюнами, а была «довольно значительно сдвинута по направлению на северо-запад, служа как бы волноломом для перемычки, связывавшей дюны с островом».

Загрузка...