Новелла ГДР. 70-е годы

МАРГАРЕТА НОЙМАН После долгой-долгой замы

© Aufbau-Verlag Berlin und Weimar, 1974.

© Перевод на русский язык «Иностранная литература», 1977, № 1.

Это случилось в первый день, который мы провели в этом году за городом, после долгой зимы с сугробами и снежными бурями, с белой неподвижной равниной, там, где — мы уже и позабыли об этом — синело кудрявое от волн озеро. В пятницу весь день светило солнце, и было решено в воскресенье обязательно поехать на прогулку. Снег на крышах совсем стаял. Сначала мы поспорили; Роберт, разумеется, хотел погрузить всех в «вартбург», это всего удобнее. По дороге можно вылезти в любом месте, где понравится.

Мне же хотелось не только из окна увидеть, мне хотелось ощутить на вкус, почувствовать по запаху, что зима прошла. Я сказала:

— Давайте отправимся на прогулку. Побродим. Мы так давно не гуляли.

Мы долго спорили. Наконец Виктору пришло в голову удачное решение. Виктор длинный, худой как жердь.

— Поедем на велосипедах, — сказал он. — Мы будем двигаться быстро, но это все-таки не то что в машине.

Очень может быть, он предложил велосипеды потому, что это было среднее решение. Роберт так и подумал. Возможно, впрочем, у Виктора была и какая-то задняя мысль. Уж очень быстро Стефа сказала:

— Велосипеды лучше всего. И мама немножко займется спортом.

Я слушала в изумлении. Это было что-то новое. В голосе, в тоне. Может быть, и вправду наступает та единственная минута, когда понимаешь — твой ребенок перестал быть ребенком, он стоит перед тобой, наблюдает за тобой, и на губах его мелькает улыбка, дружелюбная, понимающая и слегка насмешливая, самую малость. И тут же исчезает.

Я подумала: «Конечно, Стефе уже семнадцать…»

Она продолжала:

— Но если мы поедем на велосипедах, Виктору не на чем. Это несправедливо.

Правильно, до самой осени он ездил на детском велосипеде, но сейчас уже вырос.

— У папы велосипед тоже не блестящий. Заведующий отделом может ездить на велосипеде, только это должна быть приличная машина. — Стефа сказала это таким тоном, что Роберт сразу клюнул.

— Если папа купит тебе новый, старый можно отдать Виктору. Выбрасывать жалко. Надо только опустить седло.

Роберт, который уже взял одеяло, чтобы отнести его и машину, остановился.

Дело вдруг приняло иной оборот. Теперь речь шла о том, нужен ему велосипед или нет.

Стефа добавила:

— Тебе следует возобновить занятия спортом.

Роберт молчал. Я попыталась поймать заговорщический взгляд брата и сестры, но Виктор глядел в окно.

— Уже половина шестого, — сказала Стефа, — тебе надо торопиться в магазин.

Она взмахнула каштановыми волосами и разделила их на затылке рукой.

— Завтра я заплету косы, — сказала она.

Мы выехали ранним утром, еще стоял туман.

Впереди Виктор, за ним Стефа и Роберт, последней я.

Туман рассеялся, и день стал голубым. Мы подъехали к берегу. В бухте звенели осколки льда, маленькие сильные волны снова и снова ударяли ими о берег.

Озеро было прекрасно.

Неужто зеленые листья, крепкие и блестящие, с четкими жилками, прятались всю зиму под снегом или они и впрямь так быстро вылезли из земли?

Мне даже почудилось, что появилась свежая трава. Зато на прутьях лещины и вправду висели желтые сережки. И раздавался птичий голос: пинь-пинь, пинь-пинь.

Остальные то и дело оглядывались на меня, но я кивала им, пусть едут дальше, я их догоню.

Они соглашались, хотя не вполне понимали меня.

Дорога свернула в лес. Она была разъезжена тягачами, которые вывозили бревна. Там, где раньше лежали штабеля бревен, остались длинные светлые ленты коры. Земля в лесу была еще коричневой от прошлогодней листвы.

Неподалеку от деревни почва стала песчаной, слева и справа за загородками на ухоженных грядках стояли маленькие, по колено, сосенки и крошечные елочки.

Дети по-прежнему ехали впереди, теперь они свернули к деревне.

Я почувствовала жажду и даже голод. Лес показался мне сегодня строгим и серьезным. Слишком долго мы не были здесь, и теперь он смущал нас своим покоем, своей жизнью, которая протекает в иных временны́х границах, чем наша.

В кабачке было дымно и шумно, то и дело хлопала дверь. Входили люди в синих спецовках и резиновых сапогах. Они покупали шипучку и сигареты, громко разговаривали с хозяйкой, смеялись.

Хозяйка, низенькая худая особа на тонких ногах, с короткой стрижкой и носом как у дятла, быстро и уверенно ставила на столы лимонад, тарелки с сосисками, хлеб и горчицу.

Снова пускаясь в путь, мы решили поехать к летнему городку. Нам казалось вполне вероятным, что там мы встретим кого-нибудь из наших прошлогодних друзей.

— Надо поглядеть, — сказал Виктор, — не испортил ли снег бунгало, не опрокинул ли киоск и в порядке ли насос.

От деревни к палаточному городку вела мощеная дорога. Мы, все четверо, ехали в ряд. Виктор неотрывно глядел вниз на косогор.

— Для грибов еще рано, — сказала Стефа, и я внезапно почувствовала вкус грибов во рту.

У большого валуна, где дорога снова подошла к озеру, мимо нас пролетела желтая бабочка.

Палаточный городок был пуст. Опасения Виктора не оправдались: насос был заботливо размонтирован. Даже стекла в окнах киоска уцелели. Только поблекла синяя, красная и желтая краска бунгало, да Виктор поискал и не нашел удочек, спрятанных им осенью под лесенкой.

Мы пошли к причалу. Столбы еще стояли, а доски были разбросаны вокруг, одни валялись на берегу, другие плавали на мелководье.

— Это натворил лед, — сказал Роберт.

Виктор не поверил.

— Лед! — повторил он. — А мои удочки?

В эту минуту мы увидели юношу. Он сидел внизу у воды на стволе осины, которая упала кроной в озеро еще три года назад.

Он, вероятно, все это время наблюдал за нами. Он сказал:

— Извините, не бойтесь меня.

— Бояться? Почему? — спросил Роберт. Он действительно вздрогнул.

— Я тут сижу. Вы меня не заметили.

Молодой человек поднялся и подошел к нам.

— Еще холодно, — сказал он.

И достал пачку сигарет.

— Вы курите?

— Спасибо. — Роберт взял одну. Они прикурили, закрываясь рукой от ветра. Стефа и даже Виктор держались в стороне.

— Здесь можно где-нибудь поесть?

— Там, — Роберт указал на восток, — в деревне. — И спросил: — Вы пешком?

Молодой человек покачал головой, и теперь мы увидели у крайнего бунгало мопед.

— Вы доберетесь за пять минут, — добавил Роберт. Тем не менее мы не уходили. Мужчины курили. Стефа глядела себе под ноги, ее темные косы свисали вниз. Может быть, мы уже понимали, что стоим здесь из-за нее.

Виктор сказал:

— Вы можете сесть, на мысу есть скамейка.

Роберт еще раз глубоко затянулся, потом бросил сигарету и наступил на нее.

— Можно, — предложил он, — развести на мысу костер. Сейчас только четыре.

Мы с изумлением смотрели на него.

Здесь рано темнеет. Солнце сразу заходит за лес, который поднимается над равниной.

Мыс — место вечерних встреч жителей летнего городка. Он выступает узким полуостровом в озеро. Огонь на нем виден в летние ночи издалека, даже из города.

И мы в самом деле начали собирать хворост. Незнакомец притаскивал такие охапки, словно намеревался проводить здесь дни и ночи.

Только с четвертой попытки удалось Роберту зажечь хворост. Дым стелился по земле. С лета здесь лежали качели, мы уселись на них, и каждый порыв ветра обвевал нас дымом.

Вдалеке в тумане вставал город, его башни и белые высотные дома, построенные только осенью; они казались нам чужими и красивыми.

Костер разгорелся и перестал дымить; он трещал и брызгал искрами, излучая тепло.

— Вы здесь раньше не бывали? — спросил Роберт.

— Мне хочется построить здесь бунгало, — сказал незнакомец, — я и решил оглядеться.

Роберт кивнул.

Стефа подняла глаза и поглядела на него с удивлением.

Он понял, пожал плечами, но ничего не сказал.

Стало тихо, только шорох и треск огня. Мы вдруг сразу отдалились друг от друга, как будто порыв ветра пронесся между нами. Почему?

— Я принесу музыку, — сказал молодой человек, словно перепрыгивая через невидимое препятствие. Ушел и вернулся с небольшим ящичком. Конечно, безумная музыка, которая околдовала нынче всю молодежь. Когда я смотрю на них, на него, на Стефу, на Виктора — тот даже перестал мешать палкой в костре, подперся рукой и самозабвенно слушает, — мне кажется, что дыхание этой музыки на минуту захватывает и меня. Роберт выуживает сигарету из пачки. Потом молодой человек выключает свой ящичек, и мы снова окунаемся в тишину.

Виктор поправляет костер, который снова шумит и потрескивает. Противоположный берег освещается солнцем, оно коснулось горизонта за лесом.

— Послушайте, — говорит юноша и наклоняется к Стефе, но в этой удивительной тишине слышно каждое его слово, — я притащил сюда эту штуку, чтобы вы спели, А если вам не хочется петь, скажите что-нибудь на пленку. Чтобы я мог взять это с собой.

Я вижу, как пугается Стефа.

— Не даром, — быстро говорит он, — я заплачу, сколько вы скажете.

Стефа не отвечает. Она смотрит на него спокойно, с легким любопытством и явным удивлением.

— Мне нужна только пленка. Я выну ее, а ящик подарю вам.

Он даже не стесняется, ни Роберта, ни меня. У костра Виктор в упор смотрит на него.

Стефа, по-прежнему глядя ему в лицо, встает и поворачивается, чтобы уйти. Быстрым нервным движением он удерживает ее.

— Что случилось? Что плохого я сказал?

Теперь должен бы вмешаться Роберт, но он молчит. Мы словно окаменели.

И Стефа снова садится и снова слушает молодого человека.

— Что плохого я сказал? Я сказал, как оно есть. Никогда нельзя обманывать самих себя.

— Иногда бывает лучше обмануть самого себя. По крайней мере какое-то время кажется, что так лучше, но я уже прошла через это.

— Не очень-то долго это продолжалось.

— У меня было мало времени.

Стефа сидит тихо, слегка прищурив глаза. Смеркается. Тучи затягивают небо. Виктор снова подбросил дров в костер. Серебристо-серая гладь озера неподвижна. Из зарослей камыша доносится песня льда — тонкая, высокая, на два голоса.

— Мне нет нужды прятаться. Ни от кого. Я кое-чего достиг. Можете мне поверить. Вы думаете, это было просто? Вам этого не понять.

Маленькая деревушка, представляете? Девять километров до города по проселку. Моя мать батрачила у крестьян по всей округе. Кто бы чужой ни приходил в деревню, он спал у нас. Вот так. С ней. Что случилось с моим отцом, я не знаю. Они говорили, погиб. Я никогда не допытывался. Потом родилась сестренка, а потом еще мальчик. Она подняла нас всех. Вполне заурядная история; таких историй сотни тысяч. Никто больше не хочет слышать их. Только для меня она одна-единственная, моя. У человека бывает всегда одна.

Мать много пела. В поле, в хлеву, у печки, за стиркой. Она знала много песен.

Она радовалась, что я учусь, но никогда не могла понять зачем.

Я навещаю ее иногда. Теперь не очень охотно. Когда мы выросли, она снова вышла замуж. За пенсионера, по объявлению в газете.

Когда я стал студентом, она гордилась мной. Она взяла мою фотографию для паспорта и поставила в комнате на радиоприемник.

Мне нет нужды ничего скрывать. Я всего добился сам. Аттестат зрелости. Государственные экзамены. Мне двадцать восемь, и я зарабатываю кучу денег. Я еще не сказал, чем занимаюсь: я судостроитель. В этой области у нас большие успехи. Я опубликовал несколько статей — можете смеяться. Понимаю, в этом нет ничего особенного.

Он умолк. Молчали все. Стефа склонилась к огню и терла руки, словно ей было холодно.

— Я добился того, — сказал он, — что задумал. Достиг того, чего хотел. Я знаю себе цену. И могу это всем сказать.

Он протянул руки к огню, расставил пальцы.

— Но все уходит между пальцев. Все. И то, что выглядит как счастье. Почему? Почему у меня так? Другим легче. Мне никто не давал форы, никогда. Другие смогли бы удержать все.

Тишина. На воде заблестели огни. От костра падает длинный пылающий отсвет. Тишина и нежное позвякивание танцующих льдинок.

— Почему? А что они делают из него, господи, когда я на это смотрю!..

Я поворачиваю голову и взглядываю на него. Он не лжет. Все это правда. Так он думает, так чувствует. Он сплел пальцы и свесил руки между колен.

Он наклонился к Стефе, мимо меня.

— Я болтаю чепуху, — сказал он. — Не принимайте этого всерьез.

Он схватил свой ящичек и крутит верньеры.

— Спойте, — попросил он, — или скажите несколько слов.

Я с усилием сдержала себя. Я смотрела на Роберта. Должен же он что-то сделать. Но он не пошевельнулся.

Долгая тяжелая минута проходит в молчании. Молодой человек хочет подняться. Стефа не пускает его. Взглядом она удерживает его. Она забрасывает косы за спину, сначала одну, потом другую. Она спрашивает:

— Зачем? Зачем вам это нужно? Мы ведь только начали разговаривать друг с другом. У нас еще много времени.

Она смотрит на него своими серьезными зелеными глазами, они у нее и в детстве были такими.

Из толстого уже почерневшего сучка внезапно вырывается синее пламя и несколько секунд свободно парит в воздухе.

Мы встаем. Меня знобит. У меня застыли колени. Виктор бросает тлеющие сучья в костер, остальные заботливо засыпают кострище песком.

Прежде чем идти к велосипедам, мы вглядываемся в колеблющуюся серую пелену и не знаем, где кончается озеро, где начинается небо. Со стороны мерцающего белым пятном города заблестели первые огни.

Перевод Э. Львовой.