Новелла ГДР. 70-е годы

ХЕЛЬМУТ РИХТЕР Открытие мира

© Mitteldeutscher Verlag Halle (Saale), 1975.

Облокотившись о перила эстакады, Брагула ждал, когда придет рыболовный катер. Время от времени, попеременно опираясь то на одну ногу, то на другую, он внимательно оглядывался по сторонам.

Тень от дюны подкралась уже к самой воде, пляж быстро пустел. Только между двумя крайними западными бунами в море все еще плескалась одиночная парочка. На девушке была синяя купальная шапочка.

Ушли с пляжа и спасателя. Окна башни, из которой они весь день наблюдали за морем в цейссовские бинокли, были закрыты. Желтый флажок с красным крестом был спущен, красный шар оставлен наверху: шторм.

Хорошо, что ветер дует в сторону моря: можно поставить вспомогательный парус и сохранить силы. Хорошо и то, что волны обрастают белыми барашками: трудней обнаружить шлюпку, когда штормит.

Оставалось, стало быть, одно — незаметно отойти от эстакады. Висевший на высокой дуге фонарь едва светился, но для того, кому всякий свет — помеха, подумал Брагула, и такой слишком ярок. Часового, что стоял наверху на сторожевой вышке, он боялся меньше всего, потому что человек, взяв в руки бинокль, не смотрит себе под ноги. Бо́льшие опасения вызывали у него отпускники, которые любили здесь прогуливаться. Нужно было дождаться самого подходящего времени — часов, наверно, одиннадцати, когда любители подышать свежим воздухом уже возвратятся домой, а влюбленные парочки еще не успеют выбраться на улицы из портового бара или казино.

Катер приближался к эстакаде по асимптоте. Один из двух матросов спрыгнул вниз и, зацепив трос за сваю, помог сойти пассажирам. Сидевшие на корме насквозь промокли, кое-кто хохотал, но добрая половина еще не оправилась от качки. По лицам рыбаков было видно, что́ они обо всем этом думали.

Когда все пассажиры сошли с катера, спрыгнул и старший рыбак. Он подошел к товарищу, сказал что-то, показывая на шлюпку, укрепленную к транцу катера. Брагулу охватил страх. Но матросы отвернулись и пошли с эстакады.

Он зашагал вслед за ними и по крутым деревянным ступенькам, как и они, взобрался на дюну.

Только отсюда, сверху, было видно, с какой силой дует ветер, — даже самые мощные сосны ходили ходуном.

На каменном парапете платформы, устроенной слева от лестницы, стояла подзорная труба. Опустив в прорезь монетку, Брагула навел трубу на море. Далеко за пограничными буями он увидел ряд обволоченных пеной островков — песчаные отмели, о которые бились волны. Приникнув к окуляру, он долго вглядывался в горизонт и мысленно прикидывал, как далеко может быть до тех отмелей. Три мили? Меньше? Больше?

Конечно, он без труда мог ответить на этот вопрос, достаточно было листка бумаги и карандаша, но осмотр захватил его, и он не хотел отвлекаться.

Никогда прежде мысль эта не приходила ему в голову. Не думал он об этом ни в самолете, ни в автобусе, что привез его сюда из аэропорта. Все мысли его были устремлены в глубь страны. Он думал о Тильде и хотел послать ей телеграмму, текст которой уже набросал на картонной подставке для пива в кафе «У моря»: «Извини точка приезжай точка» Этого было вполне достаточно: женщиной она была требовательной и вместе с тем покладистой. Но потом он сунул подставку в карман и дал себе два дня сроку, чтобы принять окончательное решение. Это был первый день, когда идти на пляж не стоило, так что, выпив кофе, он отправился гулять.

У теннисного корта, глядя на двух девушек, он проклинал свою чрезмерную грузность. Он осмотрел древние захоронения, предмет гордости курортного городка, и долго топтался в пустых могильных склепах, размышляя, как поступить, если громадные валуны обрушатся и блокируют выход.

В парке он выпил стакан морской воды, отвратительной на вкус, но, вероятно, очень полезной. Наконец подошел к эстакаде, как раз когда катер закончил последний прогулочный рейс и причаливал.

Все было так же, как сегодня: сидевшие на корме насквозь промокли, кое-кто хохотал, но добрая половила еще не оправилась от качки. По лицам рыбаков было видно, что́ они обо всем этом думали.

Рыбаки пришвартовали катер и сошли на берег. Брагула смотрел им навстречу. Он стоял в конце эстакады, там, где опоры деревянной конструкции вонзаются в песок. Оттуда до лестницы, ведущей на верх дюны, было метров тридцать. Старший матрос сунул руку в карман и, уже сходя с последней доски на песок, вытащил носовой платок — огромный, в красную клетку, — а с ним и ключ.

Самый обыкновенный маленький ключ на грязно-белой полотняной тесемке. Ключ беззвучно упал в песок.

Брагула быстро нагнулся, хотел окликнуть рыбаков… но не окликнул, только посмотрел им вслед. Они уходили, тяжело ступая по песку.

Когда же, поднявшись по лестнице, они исчезли из виду, Брагула открыл сжатый кулак — самый обыкновенный ключ к замку, каким запирают сараи или кроличьи загоны. Но Брагула сразу решил, что это ключ от шлюпки. «Ключ, открывающий мир», — подумал Брагула.

Находка преобразила его. Еще минуту-другую назад он праздно стоял на эстакаде, не имея никаких намерений. Теперь же, подняв с песка крохотный кусочек железа, он по-иному воспринимал окружающий мир. Топтание на эстакаде неожиданно приобрело смысл, стало замыслом, равнодушный взгляд обрел зоркость.

Поведение прохожих Брагула тоже начал оценивать по особой системе, определяющим критерием которой был ключ. Не заметила ли чего-нибудь девушка-блондинка, вроде бы случайно спускавшаяся в ту минуту по лестнице? И он предпринял наивную попытку обхитрить ее: поднял камешек и демонстративно швырнул его в море.

Спать он улегся рано, ключ привязал к ремешку часов.

Ключ, открывающий мир, — так ли выразил он свою мысль? Что имеешь в виду, думая о мире? Есть мир социалистический, мир капиталистический, третий мир, далекий мир, огромный далекий мир и манящий простор этого далекого мира.

И если вначале, выстраивая эту цепь понятий, он еще не имел никакого конкретного представления ни об одном из них, то теперь ему явственно представился огромный лайнер над рекламно-голубыми волнами с рекламно-золотым пляжем и рекламно-роскошными отелями. К тому же он вспомнил, что Клебер летает на похожем самолете и время от времени шлет открытки с подобными видами, хотя никто ему на них не отвечает.

Море на тех открытках могло быть и Средиземным морем, и Тихим океаном, и Атлантикой, а пляж мог быть любым пляжем в Тунисе, на Таити или Коста-Браве: однотипные и взаимозаменяемые. Одно он знал наверняка — пляж на открытке не мог быть тем пляжем, на котором он с Тильдой загорал прошлым летом.

Девушки на открытках тоже были похожи друг на друга как две капли воды. Но улыбались они улыбкой, очень его волновавшей, — абстрактной улыбкой всех женщин мира. Улыбка эта напоминала ему о былом юношеском чувстве, не выдержавшем испытания жизнью.

Под утро у него мелькнула мысль, что решение зависит не только от него. Рыбаки могли обнаружить пропажу и заменить замок. Тут сердце у него оборвалось, как при известии о большом несчастье.

Встал он одновременно с чайками. Заплатил за кресло, что стояло в западной части пляжа, где песок был мельче, а дюна не такой высокой. Когда восточная сторона пляжа вся уже лежала в тени, западная все еще освещалась солнцем. К креслу Брагула, однако, не пошел, а устроился рядом со сходнями. Часов в девять пришли рыбаки. Он ни на минуту не упускал их из виду. Они откачали воду из трюма, подготовили парус, подладили что-то в двигателе. Когда катер был полностью готов, матрос, что помоложе, ваял в руки горн и протрубил, давая знать желающим покататься. К шлюпке в то утро они не подошли.

Весь день он оставался на своем наблюдательном посту. В полдень только сходил к киоску, купил две сардельки и бутылку лимонада.

— Будет шторм, — сказала продавщица, — ноги ломит.

Ветер к этому времени окреп, а к вечеру на волнах появились барашки. Закончив последний рейс, возвратился катер, и рыбаки что-то говорили про шлюпку. Брагула понял, что необходимо действовать.

Подойдя около одиннадцати к эстакаде, он обнаружил, что фонарь светит ярче, чем он ожидал. Для просмотра местности тут не нужен был и ночной бинокль. У воды он закатал штанины, башмаки сунул в сумку с копченой колбасой и бутылкой коньяка. Кроме этого, он прихватил шерстяное одеяло и кусок брезента, подобранный им во дворе у хозяев. Вода была холодной, пришлось идти на цыпочках. Оказалось, что тут глубже, чем он предполагал, брюки намокли, но возвращаться он не хотел.

Он прошел под эстакадой и перевалился в лодку. Здесь, под прикрытием катера, он был в безопасности. Сняв с ремешка ключ, он вставил его в замочную скважину. Ключ подходил!

Цепь загремела, когда Брагула протягивал ее сквозь кольцо, к тому же он не успел ее подхватить, и конец бултыхнулся в воду. От испуга у Брагулы замерло сердце. Он осторожно направил нос лодки в сторону моря. Впереди белела широкая полоса, которую нужно было пройти быстро, но без помощи весел. Сильным движением он толкнул лодку вперед. Под кормой вскипела вода. Он грудью навалился на заднее сиденье, ноги волочились по воде. Лодка поплыла прямо в темноту, но вскоре шла уже так медленно, что время тянулось бесконечно; Брагуле приходилось все чаще прогибаться в пояснице. В детстве он с родителями жил во дворе бывшей экспедиционной конторы, и когда темными зимними вечерами отец посылал его за ромом, то ему приходилось бежать мимо открытых дверей каретного сарая, пугавшего его своим черным бездонным зевом. Когда он выходил из дому, было не так страшно, тылом ему служил надежный подъезд, а впереди виднелась освещенная улица, да и ворота во двор никогда не закрывались. Мимо кошмарно-черного проема он проскакивал единым духом. Страшнее было, когда он возвращался. Двери в доме были закрыты, и в потемках не сразу удавалось нащупать щеколду. И тогда чудище, выползая из черной пасти, тянулось к нему своими длинными щупальцами, и, чтобы избежать их, он, сколько было возможно, прогибался в пояснице. Наконец он выбрался из освещенного круга. Забрался в лодку и опустил штанины. Они были мокрые, так что, если придется грести, будут натирать руки, но Брагула надеялся на ветер.

Он сел на скамью и вставил весла в уключины. В конусе, образуемом светом фонаря, увидел силуэт катера, наверху, на набережной, — прохожих, еще дальше — город…

Все это он оставил позади. И оказалось, что сделать это проще, чем ему думалось. Совсем просто. Стоило только оттолкнуться, подобно прыгуну с трамплина. Остальное довершала сила притяжения. Он ожидал, что испытает хотя бы сожаление. Но сожаления не было. И это его огорчило — ведь он как-никак прожил там двадцать восемь лет своей жизни. Там жили друзья, которым он мог теперь лишь посылать почтовые открытки: совсем как Клебер. И тут он припомнил, что однажды назвал Иоахима Клебера предателем. Да там ведь жила и Тильда. И тогда он наконец понял, что бросает довольно много. Как много, этого он не знал. У них с Тильдой никогда не заходило разговора, станут ли их отношения чем-то серьезным, а не просто летним праздником. Теперь он понял, что они не говорили об этом потому, что для них само собой разумелось — они остаются вместе. А дальше? Дальше ничего определенного. Быть может, это объяснялось тем, что все в жизни далось ему без напряжения, бороться ему не довелось. Когда-то он ощущал в себе силу льва и, готовясь, бывало, к прыжку на жирную зебру, всякий раз надеялся, что так просто она его не подпустит. Но всякий раз убеждался, что жертва накрепко связана благосклонными к нему богами, и тогда у него пропадала вся царственно-львиная прыть, он лениво топал за своей жертвой и досыта нажирался. А случалось, что и обжирался. Хоть раз пришлось ему рискнуть? Все загодя обдумывали и подавали ему готовеньким другие. Если человек хоть чуточку старался, ему оставалось только взрослеть, жизнь его превращалась в равномерное продвижение по служебной лестнице. Школа, профтехучилище, институт, а то, гляди, инженер и руководитель стройки, директор стройтреста, министр… Там все было возможно. Но все ли этим исчерпывалось? Где-то у Геббеля он прочел, что Адам потерял рай потому, что получил его в подарок.

Шторм начался неожиданно. Еще минуту назад Брагула максимально широким гребком протаскивал весла: волна там была очень высокой, поэтому всякий раз, почувствовав, что вошел в воду одновременно обоими веслами, он старался использовать это, — так что, когда налетел воздушный вихрь, он чуть ли не лежал на скамье. Ему стоило большого труда сохранить равновесие. Сначала он испугался, но потом обрадовался — теперь не надо было грести. Втащив весла в лодку, он, словно треугольным парусом, прикрепил к одному из них кусок старого брезента и поднял это весло. Используя в качестве опоры шпангоут, Брагула приставил его к скамье. Как только он разжал пальцы, брезент взвился и оборвал кольца: видимо, слишком долго пролежал под открытым небом.

Брагула не отважился подняться еще раз. Он переставил вспомогательную мачту. Ему казалось, что лодка все-таки идет хорошим ходом. Во всяком случае, огни на берегу становились все меньше, и каждый раз, взлетая на гребень новой волны, он замечал, что окна гостиницы сдвигаются все ближе и ближе. Все это, да еще в кромешной тьме, чертовски возбуждало. «Эй, там, на суше!» — ревел он против ветра, в сторону берега.

Шторм шел с юго-юго-востока, значит, гнал лодку к Гедсеру, до которого, судя по карте, было пятьдесят километров. Брагула прикинул, сколько он может пробыть в пути, если не изменится ветер. Волны уже вечером на гребнях были покрыты барашками и, как он мог разглядеть до наступления темноты, заметно пенились. О штормовом юго-юго-восточном ветре предупредили и по радио. Теперь Брагула прикинул скорость штормового ветра. Ураганными считаются скорости воздушных потоков свыше тридцати метров в секунду. Между ними, то есть между ветром ураганным и ветром штормовым, должны, очевидно, быть еще шторм и сильный шторм. Наконец он решил, что скорость штормового ветра составляет двадцать метров в секунду. Выходило семьдесят километров в час. Какова же тогда скорость лодки? Одна треть, одна пятая от этого? При одной пятой до берегов Дании ему потребуется ровно четыре часа. Разумеется, при условии, что не изменится ветер и не помешает какое-нибудь течение.

Сидя на корме, он правил одним веслом. Вдруг он почувствовал, что его резко подбросило вверх, но вниз лодка шла уже по плавной кривой. Движение по вертикали обратилось в движение по горизонтали. Теперь он услышал и мощный шум прибоя. Бурлящая масса обволокла его, лодка вышла из повиновения и норовила перевернуться. Песчаная отмель! Очередная волна подбросила его, и он, судорожно напрягая мускулы, приготовился, что его вновь закрутит, но, как и перед отмелью, лодка плавно опустилась в ложбину волны. Вниз-вверх. Похоже, лодка прошла банку в узком месте, слева и справа ветер доносил до его слуха шипенье бурунов.

Все это произошло так внезапно, что Брагула даже не успел испугаться. Теперь же, когда лодка снова поднималась и опускалась в ритме волн, он понял, что ему повезло. Везение — это случай. С тем же успехом все могло кончиться бедой.

Теперь он отчетливо вспомнил, как мощно бились о берег волны, когда ветер, бывало, дул с моря в глубь материка; как волны сбивали иногда с ног людей и несли их, будто щепки, и это при ветре в четыре-пять баллов. И тут он словно еще раз увидел себя на платформе рядом с лестницей, когда смотрел в подзорную трубу. Он видел, что берег ограждает цепь песчаных отмелей. Целая цепь отмелей. Пристально вглядываясь в огромное аспидное чрево, разверзшееся перед ним, Брагула почувствовал, как по спине медленно ползет холод. Сзади рокотал и ревел прибой и, казалось, подталкивал его вперед. А что было впереди, он не видел и не слышал. Тогда он со всей силы ударил веслами во тьму и изловчился развернуть лодку.

Теперь он оказался в горловине. Первая отмель преграждала отход к суше, остальные — выход в открытое море. Но он все еще пытался выбраться из западни. Посмотрел в сторону пляжа. Фонарь на эстакаде был еще хорошо виден, ему он послужил ориентиром. Брагула греб осторожно. Его и правда относило в сторону. Время от времени оборачиваясь, он отмечал, что фонарь опять сдвинулся влево. Он греб, не давая себе передышки, греб на подъеме, греб на спуске. Укрощать лодку было нелегко. Если, спускаясь с гребня, он налегал на весла, лодку захлестывало водой, а все решетки, кроме той, что была у него под ногами, и так уже давно плавали. Стояла такая кромешная темень, что объявись там вдруг совы, и тем стало бы не по себе. Брагула чувствовал чудовищное волнение моря, слышал рев прибойной волны, но зловещую тьму ничто, казалось, не могло растревожить.

И это делало ничтожным значение всего, что происходило вокруг.

Как далеко протянулась эта отмель? И что было за нею?

Так, вероятно, чувствует себя попавшая в вентерь рыба, что сначала мечется от крыла к крылу, но, обессилев, в конце концов прекращает борьбу. Кто же расставил здесь сети? Брагула обернулся. Огни исчезли. Видимо, он прошел мыс, выдававшийся в море западнее города. Не было видно ни одного, даже крохотного огонька. Казалось, покинутая им земля в свою очередь отказывалась от него. Это болью отозвалось в его сердце, болью такой сильной, какой он еще не испытывал в своей жизни. Ведь огни — это словно бы глаза земли, которая не упускала его из виду, что бы он ни делал. Теперь она, очевидно, отвернулась от него, стала к нему спиной. А окутавшая его чернота, казалось, говорила, что это навсегда. Тут-то он догадался, в чьи сети угодил. И решил вернуться. Любой ценой. Надежды добраться до берега при таком сильном встречном ветре было мало, но другого ему ничего не оставалось, и он это понимал.

Брагула греб, греб беспрерывно, греб сколько было сил. Ладони горели, поясницу ломило, но руки и ноги еще повиновались, и он в самом деле подошел к первой отмели. Прибой усилился, волны бились все сильнее и сильнее и наконец снова отбросили его назад. Брагула испугался, испугался не на шутку, но понимал, что должен прорваться здесь, именно в этом месте. На поиск места более подходящего сил уже не было. Он хотел выбраться как можно быстрее, но найти горловину он уже не мог, оставалось только попытаться прорвать эту дьявольскую сеть.

Он снял свитер, протащил его под скамьей и узлом завязал рукава на левой ноге, то же проделал с рубашкой и правой ногой. Он понимал — если лодка у отмели перевернется и пойдет на дно, то раздавит его, но решил не покидать ее, что бы ни случилось. Она не могла потонуть. Больше всего он боялся теперь лишиться последней опоры, какой была для него лодка.

Вскипающие волны обдавали спину. Он внезапно очутился в водовороте — все вокруг дыбилось пеной. Но это было не опасно. Опасность подстерегала его с наветренной стороны, где волны, вырастая языкатыми гребнями, лавиной опрокидывались вниз. А чтобы пройти первый бурун, нужно было набрать ход в этой бурляще-бушующей буче. Он понимал — если он не пройдет бурун, если волны отбросят его назад, то он, чего доброго, капитулирует. До Гедсера он, конечно, доберется, но — разбухшим иссиня-фиолетовым трупом.

Он еще раз сбавил ход, снял нательную рубашку, разорвал ее на две полосы и, закрепив их на румпеле, завязал концы на веслах, чтобы они не выскакивали из пазов. Теперь он смело направил лодку навстречу бурлящим волнам.

Хорошо, что первая водная громада разбилась о нос лодки, шрапнелью пролетев мимо него; он греб короткими резкими гребками, и второй вал застал его не в самой низкой точке. Закрутившаяся воронка не достала до дна, и он выбрался. Погнал лодку в следующую низину, новая громада тут же настигла его, вода обрушилась в лодку, но Брагула понимал, что самое страшное позади. Вниз-вверх. Вверх лодка едва-едва, но все-таки взбиралась. По стихающему гулу Брагула заключил, что удаляется от отмели.

Он упрямо греб навстречу ветру. Он им еще покажет. Кому им, он не знал, но в голове вертелась одна и та же мысль: я еще покажу вам. Он жаждал снова ступить на эту землю, которая будто пряталась от него. Ступить во что бы то ни стало. Он вспомнил о Тильде, о недостроенной электростанции, о всех тех электростанциях, что еще будет строить.

Временами его охватывало отчаяние. Ему вдруг казалось, что ветер повернул и дует узко с востока и что теперь придется пройти все Балтийское море. Но он греб несмотря ни на что, греб и греб…

Потом Брагула в очередной раз размашисто отвел весла, со всей силы толкнул лодку вперед — и неожиданно очутился в безветренной полосе крутого берега. В штиль он попал так же внезапно, как еще недавно — в шторм. Он уже готовился в который раз провалиться в яму, но не ощутил привычного сопротивления и повалился навзничь. Подумал, что теперь уже не поднимется. Но тут лодку погнало назад, и ветер вновь попытался завладеть ею, тогда он выпрямился и короткими натужными гребками повел ее к берегу.

Выбираясь из лодки, Брагула зацепился за борт, споткнулся и упал лицом в песок.

Он лежал, словно прибитое к берегу бревно. Головокружение медленно, но проходило. Песок был прохладный и сырой, от него пахло свежестью, чистотой. Он, Брагула, был первым, кто касался его своим телом.

Но вот Брагула наконец встал и, словно приняв решение, зашагал навстречу темноте, за которой — он знал — были свет и люди.

Перевод А. Репко.