Он. Она. Другая (СИ)

Глава 11. Ты всегда была только моей

Сабина

— О, новенькая! Привет!

Поднимаю заплаканные глаза и вижу в дверях полноватую женщину в очках и мальчика лет пяти. Он смотрит на меня с интересом, а его, скорее всего, бабушка, мягко улыбается. До их прихода я сидела в ногах спящей дочери и смотрела в одну точку, вспоминая и анализируя прошлое и настоящее. С каждой минутой боль нарастала, а рана от ножевого увеличивалась и кровоточила, высасывая последние силы.

— Давай знакомится, — женщина подводит мальчугана ко мне и тот протягивает ручку. — Это Ерлан, внук мой.

— Здрасьте, — приветствует он.

— Привет! — натягиваю дружелюбную улыбку.

— Ажека (казахский — бабуля), — он поворачивается к бабушке, которая уже успела сесть на кровать. — А теперь можно планшет?

— Можно, — вздыхает она. — Полку открой и бери.

— Ура! — Ерлан делает то, что говорит бабушка, устраивается на подушке и включает игру.

— Только сделай тише. Видишь, девочка спит. Еще тише! — строго велит она, а после поворачивает голову ко мне. — Я — Куляш. Все называют меня Куляш-апай.

— Сабина, — коротко киваю.

— А дочку?

— Нафиса.

— Красивое имя. Чем отравились?

— Абрикосовым соком. Натуральным. А вы?

— В гостях что-то съел не то. Это внук. Дочка недавно родила, поэтому с ним легла я.

— Понятно, — судорожно вздыхаю и смотрю на свою девочку.

Анализы еще не были готовы, а нам уже сказали, что это однозначно отравление. Когда я упомянула сок, врач подтвердил, что от натуральных такое может быть. Предупредил, что Нафису в первые дни будет часто рвать. Отпаивать регидроном и давать много жидкости. А в основном она будет спать.

Глажу ножки своей принцессы, вспоминая, что только сегодня она пела нам песню про дождик. На глаза снова наворачиваются слезы. Прикусываю нижнюю губу и всхлипываю, не в силах унять этот порыв.

— Эй, Сабина, ты что? Не плачь.

— Извините, — складываюсь пополам, скрещиваю руки на коленях, роняю в них голову и плачу.

Куляш-апай встает с кровати, подходит ко мне и касается спины, приговаривая:

— Пока детей вырастишь, столько всего будет. То отравится, то обожжется, то руку сломает, то ногу. И это хорошо, что девочки спокойные. А у меня мальчишки внуки ну такие неугомонные.

— Это я виновата! — признаюсь я и поднимаю голову. — Я налила ей этот сок. Я дала его ей, — прикладываю руку к груди. — Если бы я только почувствовала. Может, от него запах какой-то не такой шел. Но я же их даже не различаю. Золовкин сын сделал глоток, сказал: “Фу, не вкусно”. А моя все выпила. Она любит соки.

— Не вини себя. Знал бы где упасть, соломки бы постелил. Ты же не могла знать. Эти соки на каждом шагу продаются.

Ничего не отвечаю, потому что не могу перестать плакать. Навалилось все сразу — отравление, больница, осознание, что у мужа, которого я безумно люблю, есть вторая семья. “Они тоже мои” — звучит у меня в голове. “Мои”…

— Эх, Сабина, столько всего еще в жизни будет, — снова вздыхает она и по-матерински касается волос. Этот ее добрый жест напоминает мне о родителей. Если бы только они были рядом, если бы я могла им все рассказать. — У тебя, кажется, мобильный звонит.

Смотрю равнодушно на тумбочку. Таир оборвал мне телефон. Звонит, не переставая с того момента, как мы пошли на осмотр, а я уже не беру. Не хочу сейчас его ни видеть, ни слышать. Отвез, наверное, “своих” и вернулся. Только поздно. Слишком поздно.

Трубка вибрирует, не переставая. Мне неудобно перед Куляш-апай, поэтому подхожу к тумбе, беру мобильный и вижу, что это не Таир, а Надира.

— Да, хэдэ, — говорю устало.

— Саби, мама собрала вам вещи в больницу. Что-то еще надо? — спрашивает золовка.

— Воду в литровых бутылках. Штук пять пока. И полотенца бумажные.

— Хорошо. Это мы по дороге возьмем.

— Вы привезете? — голос предательски дрогнул, а золовка вздохнула.

— Мы. Сабин, он не уехал, — шепчет она. Наверное, закрылась в одной из комнат, чтоб никто не слышал. — Я лично видела, как он посадил их в такси и вернулся. Он сейчас в больнице. Ждёт нас с вещами. Говорит, ты трубку не берешь.

— Я не хочу, — сдавленно отвечаю. Не могу говорить о личном при посторонних.

— Саби, я все решу. Ты же знаешь. Мы все тебя любим и в обиду не дадим. А эта шл…женщина ничего не получит.

— Она уже получила. Его получила. Вы сами все видели.

— Сейчас давай о Нафисе думай. Апа, вот это еще положите, — золовка говорит громче. Видимо вышла из укрытия.

“Я все решу” — это так по-Надировски. В каждой уйгурской семье есть такая старшая сестра или тетя, держащая всех в узде. К ней прислушиваются родители, братья и сестры, в том числе и двоюродные. Она — авторитет и “решала”. Обычно именно к ней сливается вся информация и сплетни, которые она потом фильтрует. И скорее всего, Надира либо все рассказала родителям, либо скоро расскажет.

— Ой, тут папа у меня трубку отбирает, — чувствую, что золовка в растерянности.

— Сабина, дочка! Это я виноват! — сокрушается свекор. — Зачем я только взял этот дурацкий сок. Прочитал, что натуральный, а вон как оказалось!

— Дада, не надо. У вас давление. Мы же не думали, что так получится, — успокаиваю его, а самой выть хочется.

— Ну всегда же “Фруто няню” брал или “Агушу”. Старый дурак. Как там моя доченька?

— Спит. Врач сказал, будет много спать, — о том, что она периодически просыпается, чтобы вырвать и сходить в туалет, молчу.

— Как легче будет, позвони. Хочу ее услышать, — просит отец.

— Да, конечно. Надеюсь, завтра получится.

— А навещать можно?

— Нет. Здесь карантин из-за вспышки кори.

Свекор тяжело вздыхает.

— Дада, все, идите посидите, а то опять давление подскочит, — велит его старшая дочь. — Так, мы почти все собрали. Если что еще завтра довезем.

— Хорошо. Я пришлю название отделение и палату.

— Давай. Сейчас поедем.

Кладу телефон обратно и только сейчас понимаю, что у меня футболка в засохшей рвоте. Представляю, как несет от нее. Но у меня пока нет сменной одежды. Только легкая ветровка. Иду в туалет, который находится в палате, снимаю ее и застирываю. На голое тело, поверх бюстгальтера надеваю куртку и застегиваю ее.

Моя соседка Куляш-апай — дама продвинутая. Сидит в беспроводных наушниках и разговаривает, как я поняла, с дочкой — мамой Ерлана. Я же поправляю одеяло, проверяю, есть ли температура. Лоб теплый, что радует. Обычные дела помогают отвлечься и не думать о неизбежном, хотя на душе кошки скребут. Смотрю в окно, где в вечерних сумерках темнеют золотистые деревья. Мы должны были поговорить с Таиром сегодня вечером и до меня только сейчас доходит, что он хотел мне сказать. Я уже давно заметила, как он изменился. Такое было перед смертью родителей, но потом он окружил меня заботой, вниманием, любовью. Любовь…была ли это она, или лишь ее фантом? Я подозревала, что он разлюбил, потому что стал не просто холодным — ледяным. Искала причины, не думая об измене. Потому что верила, доверяла, любила. А у него другая семья.

И тут в ушах резко звенит, подкатывает тошнота, затылок больно тянет. Я поняла, осознала. Мальчик, похожий на Таира…ведь ему год, или чуть меньше. Двенадцать месяцев плюс девять. Почти два года обмана. А это значит, что на момент аварии муж уже мне изменял, а его любовница была беременна. Родила сына. Сына, которого сегодня он поставил выше нашей дочери, когда выбрал отвезти их домой, а не остаться с Нафисой. Таир предал нас обеих.

— Сабина, пойдем в столовую, — Куляш-апай коснулась моего плеча и я обернулась. — Попросим медсестру присмотреть за дочкой.

— Я не голодная. Кусок в горло не лезет.

— Тогда чай тебе хотя бы принесу.

— Рахмет, Куляш-апай, — грустно улыбаюсь ей.

Когда они с внуком уходят, выключаю в палате свет, чтобы дочке было комфортно. Она стонет во сне, но пока у нее нет новых позывов. Стою у кровати и смотрю на своего ангела. Такая бледная, худенькая, измученная. Девочка моя, как же я тебя люблю. Ты всегда была только моей. Теперь я это поняла.

Тук-тук. Тук-тук.

Слышу негромкий, но навязчивый стук в окно. Палата на первом этаже, поэтому я думаю, что это скорее всего папа Ерлана пришел. Поворачиваю голову и холодею мгновенно от ярости. При свете фонарей в больничном дворе лицо Таира кажется совсем чужим. Он смотрит на меня, подносит телефон к уху и показывает на него пальцем. В этот момент мой мобильный дребезжит от вибрации. На дисплее высвечивается слово, утратившее значение. “Любимый”.

СПРАВКА: Во многих казахских, уйгурский, корейских семьях в нашей стране дети обращаются к родителям на "вы". Однако есть и более современные семьи, где родители не запрещают обращаться на "ты". По моим наблюдениям 50 на 50.