Он. Она. Другая (СИ)

Глава 13. Купол разбился

Таир

Из больницы возвращаюсь домой в девятом часу. После разговора с Сабиной еще долго ходил-бродил под их окнами, издалека смотрел, как вещи вытаскивает, как на зайца смотрит. А внутри все горело от злости на самого себя. Я все сделал не так, как должен был, смалодушничал и снова испугался.

Посадив Элю с Аланом в такси я сразу же вернулся в больницу. Сестра смотрела на меня волком и не разговаривала. Рядом стоял мой зять Ибрагим, который сказал, что раз уж я пришел, то они поедут за вещами девочек. Разговор с ним вышел натянутым. Надира смотрела на меня с неприкрытой злостью. И я знаю, что она все расскажет.

Сабина не брала телефон. Сколько бы я не звонил, все время слышал долгие гудки. Через коллег, которые недавно работали с городской администрацией, вышел на человека из Департамента здравоохранения, который пообещал, что свяжется с главврачом и попросит держать мою Нафису “на контроле”. Потом удалось поговорить с дежурным доктором.

А когда добрался, наконец, до ее окон чуть с ума не сошел. Взгляд Сабины, ее голос, мимика, движения — все изменилось. Вся ее мягкость и кротость улетучилась. Она взирала с ненавистью и неприязнью, хотя только сегодня утром я видел в ее глазах совсем другое. Впервые за четыре года я узнал другую ее сторону. Темную. На светлую я теперь права не имею.

После нашего катастрофически ужасного разговора, написал ей сообщение:

“Я устрою вас в платном отделении. Оно в другом корпусе, я узнавал”.

Она долго не отвечала, хотя галочки внизу окрасились в синий. Потом все-таки отправила:

“Я тебе уже сказала: не надо ничего. Не пиши и не звони мне”.

Отправляю следом:

“Пришли хотя бы фотографию Нафисы”.

“Зачем тебе?”

“Я переживаю”.

“За сына переживай”.

“Сабина, пожалуйста. Я хочу на нее посмотреть”.

Через несколько минут приходит снимок дочери. Она лежит на больничной койке в своей розовой пижаме и прижимает зайца, которого я привез ей из командировки. Она бледная такая, худенькая, мелкая. Даже при тусклом свете видны круги под глазами. Маленькая. Я очень виноват перед тобой. Я очень тебя люблю.

Убираю телефон на панель автомобиля, стискиваю зубы и давлю на газ, когда загорается красный. Еду домой, зная, что меня там ждет. Вот и пришел этот день.

Заезжаю в ворота, ставлю машину под навес. Заметил на улице автомобиль зятя. Значит, сестры тоже остались. Через минуту он появляется на крыльце. Спускается. Смотрит отстраненно, хмуро. Подает руку, а я спрашиваю:

— Уже уезжаешь?

— Дети с Мансуром. Надо помочь ему, — коротко отвечает, имея ввиду мужа младшей сестры Фирузы. — А тебя уже ждут, — бросает взгляд на дом, где горит свет в гостиной. — Ворота сам закрою.

Попрощавшись с ним, поднимаюсь по ступеням, открываю дверь, попадаю в тамбур. Из комнаты слышу приглушенные голоса сестер, а вот родительские — нет. Вхожу в гостиную и мгновенно приковываю к себе взгляды. Папа сидит во главе стола, мама — по правую руку от него, Фируза — напротив. Старшая сестра стоит у окна.

— Пришел, — вздыхает Надира, скрестив руки.

— Подойди, — приказывает отец. Он сидит, насупившись, прожигает меня насквозь своими красными глазами. Мельком смотрю на мать. Она прикрыла лицо руками. Пересекаю комнату, а папа резко встает из-за стола, идет на меня и бьет по лицу ладонью. Звонкая пощечина разрезает гробовую тишину.

— Дада! — сокрушаются сестры.

— Масимжан! — выкрикивает мама, подлетая к нам. — Не надо!

— Как. ты…посмел? Как ты мог так поступить с женой и дочкой?

Отец никогда в жизни не поднимал на меня руку. Даже когда папы друзей давали им подзатыльники, мой просто убивал взглядом. В наших семьях мы не перечим взрослым, а слово родителей — закон.

— Надира сказала, твоему сыну на стороне год! Ты всех водил за нос, унижал Сабину все это время! Как мы теперь ей в глаза смотреть будем? Ей, ее дяде и тете. Сабина же нам как дочь!

— Виноват я. Мне и отвечать, — говорю твердо. — Вы здесь при чем?

— При чем? Это я, — отец бьет себя по груди, — я воспитал тебя. Я воспитал предателя, труса, обманщика. Как у тебя совести хватило изменять жене? Это такой позор! Вторая семья! Ребёнок!

— Я узнал о нем только, когда она родила. Он лежал в реанимации и она попросила помочь, — объясняю в надежде, что в нем проснуться хоть какие-то чувства к внуку. Но кого я обманываю?

— Так может это не твой ребенок, — внезапно восклицает мама, — Может, она его тебе специально подсунула. Ты ДНК тест делал?

— Апа, это его сын, — вмешалась Надира. — Я видела его. Он — копия Таира в детстве.

— О, Аллах! — всхлипнула мама. — Откуда она вообще взялась! Ты же день и ночь на работе.

Родные ждут ответа, буравят взглядами, а потом Фируза округляет глаза и шепчет:

— Вы работали вместе? Ты изменял Сабине с коллегой?

Пересохшее горло сковывает спазм, огромный ком блуждает туда-сюда, а младшая сестра не останавливается:

— Я права, ака? (уйг. — ака — обращение к старшему брату, или уважительное обращение к мужчине старше вас)

— Гаденыш, — шипит старшая сестра. — Ты хоть понимаешь, что натворил? Ты понимаешь, что поставил всех под удар? Сабину, Нафису, родителей. Да даже нас с Фирузой? Мы тоже жены и снохи! Ты думаешь “жут” (уйг. — община по национальному признаку)* не будет об этом судачить? Не перемоет всем нам кости? И как все будут смотреть на нас, ведь папа — “жигит-беши” (староста в общине).

— Вас только это волнует? — с вызовом смотрю на сестер.

— А тебя, что волнует? М, Таир? Почему мы всей семьей не могли дозвониться до тебя, когда твою дочь рвало? Страшно рвало! Почему Ибрагим нес ее на руках до скорой, когда это должен был делать ты — ее родной отец? Где ты был? С ней? Со своей токалкой и сыном?

— Эля — не токалка!

— О, мы теперь знаем, как ее зовут, — презрительно фыркнула Надира.

— Надира, может, она его приворожила? Почитала что-то над ним, — сквозь слезы причитает мать. — Он же хороший мальчик. Таир! Что с тобой? Ты же всегда был серьезным, умным. Постоянно все взвешивал, ни во что не ввязывался. Я не узнаю тебя, балам (уйг. — сынок)!

— Чушь! — рычит отец. — Никто над ним не “читал”. По глазам вижу, что он сам. — он испытующе глядит на меня из-под седых бровей. — Что у тебя с ней? Интрижка? Думаешь, начал хорошо зарабатывать, появились деньги и все можно?! Что ты молчишь! Отвечай! — повышает голос до предела.

— Дада, давление, — предупреждает Фируза.

— Плевать мне на давление. Я хочу, чтобы он нам ответил. Что у тебя с ней?!

— Я люблю ее, — выкрикиваю, понимая, что нарушаю сейчас все правила. — Люблю. И сын — мой. И я от них не откажусь. Я уже сам устал всем врать. Сегодня мы с Сабиной должны были поговорить. Я хотел попросить развод.

Отец взрывается, материться по-русски, выкрикивая слова, от которых стены трясутся и окна дрожат. Мать и младшая сестра плачут, старшая качает головой.

— Тогда вон из этого дома! Вон! Видеть тебя не хочу! — кричит папа. Впервые в жизни на меня кричит. — Ноги твоей здесь не будет, пока не вернешь нам Сабину и Нафису. Иди, собирай вещи и уходи!

Выбегаю из комнаты, в спину летят проклятия. Это конец всего. Купол, под которым я жил два года, разбился.

СПРАВКА: Где бы ни проживали уйгуры, они создают местную общину жут, которую также называют «махалля». В каждой общине выбирают главу — своеобразного старосту. Он является главным организатором всех мероприятий в общине, включая ритуальные: свадьбы, обрезание, поминки и так далее. Глава именуется «жигит-беши» — главой джигитов. Им становится самый авторитетный человек с ораторскими и организаторскими способностями.

В Казахстане эта неоплачиваемая общественная должность имеет определенную иерархическую структуру: жигит-беши выбирают Совет жигит-беши, который входит в Республиканский этнокультурный центр уйгуров Казахстана.