Он. Она. Другая (СИ)

Глава 24. Мы оплакиваем любовь

Сабина

Поцеловав ее в щеку и укрыв ее одеялом, осторожно, на цыпочках выхожу из комнаты, прикрываю дверь. Надо бы разобрать чемодан, а то стоит как бельмо на глазу. Делаю пометку в голове, то из дома свекров надо забрать оставшуюся одежду — все-таки зима близко.

— О, чё делаешь? — Ирада заглядывает в зал и на ходу собирает свои непослушные кудряшки в жгут и цепляет их толстой заколкой.

— Вещи разбираю, — сижу на корточках, склонившись над своими пожитками.

— Давай помогу.

Она садится на пол и вытягивает оттуда наряд за нарядом. Странно морщится, театрально вздыхает.

— Что не так? — не выдерживаю.

— Мать, ты чё правда в этом ходила? — она встает, расправляет мое строгое платье, которое я надевала, когда у нас были гости, и прикладывает на себя. — Никогда его на тебе не видела.

— Я в нем гостей встречала.

— В этом? — заламывает она бровь. — Еще и платочек повязывала, глазки в пол и поклон.

— Ну не надо, — останавливаю ее я.

— Сабина, это одежда для старой девы, — комкает платье и отшвыривает в сторону. — Так, что там еще есть?

Роется в чемодане, кряхтит, ругается.

— Я не поняла, что случилось с твоим стилем? Ты же всегда хорошо одевалось, а эти тряпки для работы не годятся. Тут все либо черное, либо коричневое, либо темно-синее. Я даже представить не могла, что все так плохо.

— Это деловой стиль, — парирую я.

— Это монашеский стиль, — не унимается сестра. — Ну вот джинсики есть, блузка поярче. Почему не носила? Смотрим какой fabric, details? А где “Дайсон”, который мы подарили тебе на Новый год?

— На дне.

— Ага, вот он. Хорошо, что забрала, — она обнимает коробку. — Знаешь, какой сейчас дорогущий? А где этот супер навороченный утюг, что мама брала в приданое?

— Дома оставила.

— Саба, ебтвмт!

— Эй! — осаждаю ее. — Ну как бы я его вынесла? Стыдно. Да и вообще в последнее время я все гладила отпаривателем. После него на рубашках вообще никаких складочек и заломов.

Ирада опускает голову, открывает рот и подносит к нему указательный палец, изображая рвотный рефлекс.

— Меня вырвет сейчас. Складочек и заломов, говоришь не было? Вот ты ему рубашечки эти гладила, а какая — то шалавенция их снимала и на пол бросала. Потом небось после трах-тибидоха надевала его вещи и мерзким томным голосочком говорила: “Мне так нравится носить твои вещи. Они пахнут тобой”. — Ирада скорчила рожицу и изменила голос на тоненький и приторно-сладкий.

— Наверное, его рубашки пахли ею. Но я же не слышу запахи. И поэтому я ничего не замечала, — с грустью замечаю я.

— Так все, отставить сопли! — приказывает она и выуживает из стопки черную ветровку. — Не поняла, ты что Таировские вещи с собой прихватила? Это явно мужская.

Сестренка брезгливо держит ее кончиками пальцев, бросает на пол и делает вид, что моет руки.

— Фу, беее, — презрительно морщится она.

— Это не Таира, — признаюсь я. — Вчера я под дождь попала и меня чуть не сбила машина. Водитель остановился, дал свою одежду, потому что моя промокла. Я в ней так и ушла.

— Хм! — хмыкает Ирада, тянется к ветровке, поднимает ее с пола и подносит ее к лицу. — Пахнет как мужчина.*

— О как быстро переобулась, — усмехнулась я. — И чем пахнет?

Она ведет кончиком носа по ткани, прищуривается и выдает:

— Парфюм дорогой. Древесные нотки, кожа, что-то еще. Симпатичный хоть водитель?

— Не помню, — пожимаю плечами. — Не разглядывала. Я вообще была тогда не в себе.

— Возвращать не планируешь владельцу?

— У меня нет его номера, — пожимаю плечами, хотя знаю, что он — брат соседа. Но как представлю, что прихожу к Исламу и вручаю ему ветровку Наримана, стыдно становится от того, что он может подумать.

— Очень жаль, — вздыхает Ирада.

В этот момент в домофон звонят. Встаю и чертыхаясь иду открывать. Надеюсь, Нафиса не проснется от резкого звука.

— Ты кого-то ждешь? Курьера? — спрашиваю сестру на бегу.

— Нет, это точно не ко мне.

Снимаю трубку домофона и недовольно бурчу:

— Кто там?

— Это мы! — хором кричат подруги.

Вот это неожиданность. Я же дала Ксюше сегодня отбой, а она приехала, прихватив с собой Айгерим.

— Поднимайтесь! — радостно говорю я.

Мы втроем учились в одной группе в институте и подружились на первом курсе. До замужества часто встречались, а потом мне надо было заниматься дочкой и домом, но раз или два в месяц я выбиралась куда-нибудь с подружками. Нафису оставляла либо со свекрами, либо у своих родителей, а когда она была грудничком, брала с собой. Ксюша и Айка — девушки незамужние, поэтому всегда любили нянчится с моей девочкой.

— А вот и мы! — Ксения громко сообщает о себе с порога.

— Тссс, — прикладываю палец к губам, — Ребенок спит.

— Ой, простиии, — подружка виновато закрывает рот ладонью.

— Я же говорила, у них скорее всего тихий час, — шепотом сокрушается Айка, передавая мне розовый бумажный пакет. — Это нашей кнопке.

— Айка, ну зачем? — охаю я и вытаскиваю куклу Барби в большой, красивой упаковке.

— Так это не тебе, — цокает Ксюша, — а ребенку. Подгончик, — подружка трясет тортиком перед глазами.

— Спасибо, — целую подруг по очереди. — Проходите, девочки.

— Привет-привет! — из зала выходит Ирада, которая очень хорошо знает Ксюшу и Айку. Я часто брала ее с собой на наши посиделки. — Вы как раз вовремя!

— А что такое?

Они проходят в зал и натыкаются на бардак, который мы с сестрой устроили.

— У нас здесь “Модный приговор”, а я Эвелина мать ее Хромченко. Я ей уже давно говорила, что надо одеваться ярко и красиво, но у нее полный чемодан монашеской одежды. Грусть-тоска.

— Нормальная одежда, — фыркаю я и беру девочек под руку, уводя из комнаты. — Девочки, а пойдемте на кухню пить чай. — А Ирада пока здесь все уберет.

— Эй, почему я? Это твои вещи! — негодует сестра и тихо кричит вслед. — Торт мне оставьте тогда.

— Как ты, Саби? — спрашивает Айка, когда я сажусь за стол и ставлю на него горячий заварочный чайник. Все делаю на автомате, как привыкла. Заварила так, как любит свекор, даже налила до середины, как надо или как у нас говорят “без уважения”. Наливать полную пиалу — дурной тон, намек на то, что хозяин тебе не рад и хочет, чтобы ты побыстрее ушел.

— Нормально, — пожимаю плечами и передаю девочкам пиалки. А когда себе наливаю, рука дергается и струя попадает не в цель, а мне на пальцы. — Ой. Я сейчас протру.

Не смотрю в глаза подругам, хотя знаю, что они глядят на меня с сочувствием. Не хочу, чтоб жалели. Хотя плакать до сих пор тянет.

— Может, завтра все-таки сходишь в больницу, анализы сдашь? Со здоровьем не шутят, — советует Ксения. Ей я еще утром рассказала, что со мной случилось.

— Да это все стресс, — отмахиваюсь. — Все болезни же от нервов.

— Вот ты улыбаешься, а видно все равно, что плохо, — Айка тянется через стол и берет меня за руку.

— А я не могу не улыбаться. Мне нужно, чтобы Нафиса не видела меня размазней.

— Но ты так долго не протянешь, — считает подружка.

-”Этот” что? Который “скоробывшиймуж”? — кривится Ксюша.

— Этот, — судорожно вздыхаю и опускаю глаза. — Сказал вчера, что никогда не любил меня.

Девочки охают и я слышу, как упала на пол маленькая ложка.

— Да вот так просто. Он женился на мне, потому что его атаковала родня, потому что часики тикали. А я просто подвернулась ему и понравилась. Только вот я в него с первого взгляда влюбилась. Господи!

Снова роняю голову в дрожащие ладони. Ну когда же! Когда же полегчает? Когда эти чертовы слезы высохнут и я смогу говорить о нем без боли?

— Мне ведь и мама его, и сестры говорили, что он с детства такой неразговорчивый, задумчивый, педантичный. Я же его холодность принимала за характер!

— А когда он ухаживал, ты ничего не заметила? Отстраненность, например? — спрашивает Айгерим.

— Нет! — восклицаю я. — У меня перед глазами будто пелена была, — провожу рукой перед глазами. — Он дарил цветы, пару раз пригласил на свидание, после взял даже за руку. А когда провожал до подъезда, целовал в щеку и желал спокойной ночи. Я же тогда чувствовала себя самой счастливой! Поверила, что мужчина, в которого я влюбилась, ответил мне взаимностью. Какая же я глупая! Уж в 23 года я могла отличить любовь от нелюбви.

— Не могла, — всхлипывает Ксюша. — Это как с моим бывшим. Помните Витю — одноклассника моего? Тоже “люблю-не могу на выпускном, ты у меня одна, дождись, пока я универ закончу”. Ездила как дура к нему в Новосибирск на каникулах. Думала, любовь у нас, отношения, хоть и на расстоянии. Меня же вся семья его знала! Я в голове уже нарисовала себе нашу совместную жизнь. А потом оказалась, что не я одна в этот Новосиб ездила. А когда я ему рассказала, что знаю про еще одну такую же дуру, он и не отрицал. Спросила же его тогда: “Ты меня любишь?” А он промолчал. Значит, и не любил.

Мы с Ксюшей начинаем одновременно плакать. У Айки тоже глаза на мокром месте. Она отправляет в рот большой кусок торта, жует и с набитым ртом говорит:

— А меня вообще никто никогда не любил. Потому что я толстаяяяя…

— Ты не толстая, Айкааа, — сквозь слезы отвечает Ксюша. — Ты “плас-сайз”.

— Какая разница, если меня все равно никто не любит. И на вторые свидания даже не зовут после первых!

— А его любовница знаете какая? — поднимаю голову и вытираю мокрые щеки. — Красивая, роскошная, как модель. Волосы длинные, талия тонкая, ноги от ушей. И я…серая мышь. Ирада права. Одеваюсь, как монашка.

— Во-первых, Ирада всегда права, — заявляет сестра, входя на кухню. — Во-вторых, что это за “плач Ярославны” вы устроили? Чё-то крепкое в чай добавили что ли? — она берет пиалу со стола и принюхивается.

— Мы оплакиваем любовь, — Айка съедает еще один кусочек “Наполеона”.

— Ой Боже мой. Ну и что? У меня тоже никого не было. И не надо мне этой вашей любви. Чтоб потом вот так сидеть и сопли на кулак наматывать?! — строго спрашивает она и садится на соседний стул. — На меня посмотри! — велит Ирада, взяв мое лицо в ладони. — Пошел он на х*й. И шалава его с ним же. Ты красивая, добрая, светлая. А все остальное я тебе устрою. Новую прическу, новую одежду хочешь?

— Нееет, — мямлю, шмыгнув носом.

— Так блин, я ждала другого ответа, — хмыкает сестренка. — Короче, я тебя не спрашиваю. Мы из тебя сделаем такую офигенную Сабину, что пипирка твоего мужа отсохнет и отвалится от ревности, — она сильно сжимает мои щеки, так что губы складываются в бантик. — Или от венерического заболевания.

— Господи, Ирада! Ну сколько можно пошлить? И какая ревность? Нелюбимую не ревнуют. И вообще-то у него там не пипирка, а вполне нормальный, — с губ слетает нервный смешок.

— Пипирка отвалиться! — вслед за мной ржет в голос Ксюша.

— Ой не могу! — чуть не давится тортом Айка.

— Тихо, дурынды! — усмехается сестра. — Ребенка разбудите!

Дорогие девочки! Внеплановая прода по случаю круглой цифры — 2000 подписчиков. Спасибо большое всем! Обнимаю!