Пешеходы — те же дети. За хорошее поведение их надо поощрять, а за плохое — наказывать.
Под прямым, под косым —
все равно под каким,
но крестами попарно
проспекты лежат,
где под серой броней
Петербург сохранен
тот торцовый, что прямо
к болотам прижат.
Вот и нашим шагам
уж недолго звучать,
а поднимут асфальт —
и не станет следов.
Оглянувшись назад
и сощурив глаза —
что увижу я
в тающей дымке годов?
…Где скрестились и упали
две булыжных магистрали,
храбро на камни вползает трава.
Под балконом трехоконным
с колокольным перезвоном
старый жестяный трясется трамвай.
А в скрещенье, как на сцене,
весь в булыжном окруженье
гладкий кружок из асфальта встает.
На асфальте, словно в вальсе,
мерно кружится начальство,
белой перчаткой отмашку дает.
А с балкона — просто кино —
панорамная картина:
распластавшись по вагону,
уцепился за края
в перечиненных порчинах
лет двенадцати мужчина —
гордый, смелый и свободный,
то есть в чистом виде я.
Но, согласно распорядку,
снежно-белая перчатка
ухватилась за загривок —
и свободы нет как нет…
…Тот проступок был последним
и, воспитанный беседой,
правил я не нарушаю
вот уж скоро тридцать лет.
Ну когда же, сержант,
ты похвалишь меня,
что всегда я иду
на зеленый сигнал,
что в трамвае талон
на билетик менял,
даже спички горелые
в урны бросал.
Ты меня обманул,
добродушный сержант,
и, наверно, не только
меня обманул:
много лет образцово
идет пешеход,
и наград никаких
не увидеть ему…
«Песенка об образцовом пешеходе» чисто смысловая. Не было этого эпизода, чтоб меня стягивали с «колбасы», хотя катался, конечно, но обычно убегал, если опасность была близко. Дети войны — шустрые были дети, падали всегда на четыре лапы, как кошка. Ни от чего животы у них не болели, аллергий никаких не было, и уж если попадали в тюрьму — то за дело.