Марине
Здрасте, Марина! Вот время нашел — звоню.
Предлагаю одновременно выйти
на нашу общую авеню
(впрочем, учтя, как она шустрит, —
это все же скорее стрит).
Я надеюсь, меня простил
бы поэт, придумавший этот стиль.
Тем более — так уж Господь положил —
стрит — та самая, где он жил.
И в русской поэзии один, между прочим,
разглядел — даром что сам еврей —
под вывеской какой-то случайной молочной
коричневые, представьте, крылышки дверей.
И не только — он много чего вмещал
в разглядыванье дерева или там лица.
Жаль — избыток юмора помешал
разглядеть все именно здесь и до конца.
А впрочем, над Сеной, Гудзоном и Темзой
он занят все тем же.
А мы, разглядывая его стихи,
сами себе отпускаем грехи,
ибо, плотно усевшись в лужу,
видим, что, в общем, других не хуже.
Просто он говорил, что мокрое — мочит,
а мы принимаем это, как и ждут от нас, — молча.
Сами видите — такой разговор
требует выхода на оперативный простор.