Маме

Как все помнится — так и было,

хотя лучше б то было во сне:

ты не поровну хлеб делила,

отдавая большее мне.

И выхватывает коптилка

или памяти тонкий луч

с кожей смерзшиеся ботинки

и алмазный иней в углу.

В свете пляшущем тени пляшут:

мальчик, женщина… (В горле ком.

Осторожно, никто не плачет.)

Мальчик мучается с чулком.

Ну конечно — ни к черту память!

Вон же валенка уголок.

Но до ужаса не отлипает

насмерть вросший в ступню чулок.

«Ты согреешься — он оттает.

Ну не бойся так, не дрожи.

Вон конфетка тебе осталась».

— А твоя где? — «А я уже».

Ту конфету, батончик, мама,

я теперь бы… Ах, нет, не то.

И лежит поверх одеяла

ватой стеганное пальто.

Все подробности, все детали —

четко так, что сойти с ума.

Как под вспышкою моментальной:

лица белы — в глазницах — тьма…

…Пискаревских костей ступени…

У которой — перед тобой

опуститься мне на колени?

«У любой, сынок… у любой».

1974 — 27 января 1984

Из того же ряда, что «Возвращение», спустя десять лет. Здесь просто воспроизведено то, что в жизни было на самом деле. Почему я жив, почему она — нет? Тем более, что этажом выше, на чердаке жили Курочкины, где все было наоборот, где пайку ребенка съедала мать, а ребенок умер. Я не обвиняю. Надо быть великим человеком, человеком великого мужества, чтобы пойти на такое. И те, кто думает, что какая мать поступит иначе, очень ошибаются. По-разному поступит каждая мать.

1989

Загрузка...