Мокро. В лужи ночь глядится.
Что ни лужа — то провал.
Стоит только отступиться — и пропал.
Полетишь, как в бездну в небо,
мокрый воздух теребя.
В ту же самую секунду все
забудут про тебя.
Прочь — от добрых и свирепых,
вверх! — (а кажется — что вниз)…
…Ты влетел ступнями в небо
и повис.
И тем, кто теперь от тебя отдален,
по черной земле бредет,
уже занимается новый огонь,
и светит он, и не жжет.
И может — навек, а может — на час,
для всех ли, для одного ль,
пробьется сквозь темень хотя бы раз
этот ночной огонь.
И, может быть, кто-то, ступив на луч,
удержит себя на нем.
И выпадет если кому этот путь,
он станет и сам огнем.
От усталости можно простить,
можно даже любить от усталости.
Ветерок облака шевелит —
тоже, может быть, просто из жалости.
Облака не плывут в Колыму,
не плывут облака и в Америку.
Я глаза к облакам подыму,
и вы знаете, вы поверите! —
словно кто-то зубами сверкнет —
что внизу ему, ясному, нравится?!
С края облако он отогнет,
свесив голову, улыбается…
Вот ладонь его ляжет на грудь,
вот меня он окликнет по имени,
и окрепнет протянутый луч —
не зови меня, ах, не зови меня…
Брызнут слезы — он глянет в глаза
и к ногам мне положит ладонь свою…
Ну нельзя же, я знаю — нельзя! —
и стою уже, над землей стою
и не падаю.