Похождения Рокамболя.Книга 2. Девица Баккара и сестра Луиза

…

Между тем Баккара со страшным волнением ждала второго свидания с доктором. Чтобы убить время, она отправилась в сад, где на солнце прогуливались три или четыре помешанные.

Был полдень.

То был чудесный зимний день; воздух был теплый, точно в мае месяце; солнце наводняло сад своими лучами. Баккара, дрожа, сделала несколько шагов по песчаной аллее, в конце которой виднелась дерновая скамья. Она испытывала чувство ужаса при мысли, что она, психически здоровая, навеки обречена жить с существами, лишенными разума.

Ее заметила какая-то женщина и подошла к ней.

Это была женщина лет около сорока, с грустным и несколько бледным лицом. Она была еще прекрасна, и на губах ее играла меланхолическая, полная прелести улыбка; одета она была в черное с белым платье.

В то время, как Баккара вошла в сад, женщина в трауре сидела на скамье, прислоненной к дереву, и внимательно читала книгу в желтом переплете. Услышав шаги Баккара, она встала и направилась к ней. Сначала она с каким-то недоверчивым любопытством рассматривала молодую женщину, но потом, как будто успокоенная своим наблюдением, поклонилась ей с улыбкой.

- Здравствуйте, - сказала она.

Баккара поклонилась.

- Извините мою фамильярность, - продолжала дама в черном, торжественным и несколько покровительственным тоном, - извините меня, дитя мое, но вы так хороши и так молоды, что я от вас без ума. Мне здесь ужасно скучно, и вы-первая личность, которая меня заинтересовала за все те десять лет, которые я здесь живу.

- Боже мой? -сказала Баккара, - вы здесь уже десять лет?

- Да, дитя мое.

Грешница содрогнулась.

«Что, если и я проживу здесь десять лет!»-подумала она.

- Пойдемте, мое дитя, - сказала сумасшедшая, взяв ее под руку, - прогуляемся по саду. Погода чудесная, солнце точно весеннее. Как вас зовут?

- Луизой.

- Хорошо, - сказала больная, это славное имя. Меня зовут Жанной. Было у меня и еще имя, да уж оно теперь не мое, у меня его украли.

Баккара с удивлением посмотрела на даму в трауре; та, по-видимому, угадала значение итого взгляда и, в свою очередь, посмотрела на свою собеседницу, как бы желая прочитать ее имели.

- Дитя мое, - сказала она, - я не знаю, как вы сюда попали, но я не сомневаюсь в том, что вы не сумасшедшая.

- Как! -вскричала Баккара, - вы это заметили, вы?..

- Для итого не нужно быть доктором, дитя мое. Безумие и разум кладут свои печати на лица. Я с первого раза увидела, что вы не безумная.

Грешница обеими руками схватила руку женщины в черном и с жаром поцеловала ее.,

- Но вы-то, сударыня… - спросила она, дрожа.

- Я? - грустно сказала старуха. - О, я безумная… уж десять лет. По крайней мере, таково мнение моего мужа, мнение докторов, мнение всего Петербурга, наконец…

- Петербурга! - с -удивлением повторила Баккара.

- Да, - тихо сказала женщина с желтой книгой, - я-русская.

Она довела Баккара до дерновой скамьи и усадила ее там возле себя.

- Что же вы такое сделали, мое бедное дитя? -сказала она. - Отчего вы здесь? Какой тиран преследует вас? Потому что я вижу, что вы не больше моего…

И дама в черном резко остановилась на половине фразы.

- Послушайте, - сказала она, - есть бессовестные люди, низкие души которых способны на все. Вы не безумная, так же как и я, но найдутся люди, которые будут утверждать противное и доказывать, что вы сумасшедшая. Войдя сюда, мое дитя, надо отказаться от надежды когда-нибудь выйти.

Русская дама говорила кротко, без увлечения, без гнева; она продолжала, горько улыбаясь:

- Безумие есть часто предлог для наказания или спасения преступников. Я совершила некогда преступление и вот десять, лет искупаю свой грех, живя с безумными…

Баккара смотрела на свою собеседницу с удивлением, смешанным с ужасом.

«Какое же преступление, - думала она, -лежит на душе у этой женщины?»

- Представьте себе, - продолжала старуха, - я заслужила смертную казнь, но я заслужила ее при таких обстоятельствах, что смотрю на себя не как на, преступницу, а как на жертву.

Она хотела, по-видимому, начать рассказ о своей жизни, когда к разговаривающим подошла молодая белокурая девушка высокого роста, худая, белая, как лилия; глаза ее, окруженные черными кругами, блестели странным огнем.

На ней было белое платье, в волосах виднелись засохшие цветы; грустно было смотреть на ее печальную и рассеянную улыбку.

- Ах, милая тетушка, - сказала она, дотронувшись до плеча дамы в черном,-вы опоздали; поезд уже отправился, они в церкви, ждут только нас с вами… Скорее, скорее!

Она поклонилась Баккара и быстро пошла своей дорогой.

- Бедная женщина, - прошептала русская дама, смотря вслед безумной, удалявшейся быстрыми и неровными шагами.

- Что с ней? - спросила Баккара.

- Она сошла с ума накануне своей свадьбы, когда ее жених к отверженный искатель поссорились в маскараде и решили драться. Она явилась на место дуэли, разняла противников, но было уже слишком поздно: она потеряла рассудок!

Баккара и русская дама встали с дерновой скамьи и пошли гулять. Они заметили старую женщину, которая сидела у садового столика и с глубоким вниманием рассматривала какой-то Вертящийся предмет. Это была миниатюрная рулетка, внутри которой катался шарик из слоновой кости; старуха прислушивалась к этому шуму с какою-то мучительною радостью.

- Это - женщина-игрок, - сказала собеседница Баккара. - В прошлом году она сорвала банк в Бадене и в ту же минуту помешалась от. радости. С тех пор, как она здесь, она все ищет средства играть наверняка. И хоть вы из пушек палите возле нее, она не пошевельнется, не поднимет головы, до такой степени она погружена в свои расчеты. Это Архимед в юбке. Но, - продолжала русская дама, - я вам все еще не рассказала, каким образом я здесь, я, которая также помешана, как и вы…

- Я вас слушаю, - сказала Баккара, которой все слова ее собеседницы казались вполне разумными; она была особенно поражена проницательностью, которую дама в трауре высказала, объявив, что не считает Баккара сумасшедшею.

- Я дочь генерала. Д., служившего, на Кавказе, - продолжала русская дама, - пятнадцать лет тому назад я вышла замуж за полковника К.

Полковник был человек жестокий, резкий, ревнивый, как Отелло, он был мне не мужем, а тираном. Он не хотел оставить меня в Петербурге, в доме моего отца, а увез с собой в Лифляндию, где он был начальником крепости. Там мне пришлось жить в совершенном уединении под бдительным надзором двух казаков, преданных моему мужу…

Но в Петербурге я внушила серьезную и глубокую страсть молодому гвардейскому офицеру, которого звали Степаном. Степан имел неосторожность и безумие последовать за мной, он вступил переодетым в дом моего мужа и исполнял там самые низкие обязанности. В продолжение нескольких месяцев наша любовь и наше счастье сохранялись в тайне и ревность полковника К.. не находила себе пищи. Но, однажды вечером, когда граф Степан в своей лакейской ливре стоял передо мной на коленях, дверь быстро отворилась и мы увидели полковника…

На этом месте своего рассказа русская дама остановилась и залилась слезами.

- Бедный Степан, - шептала она.

Баккара была в высшей степени заинтересована и с нетерпением ожидала продолжения рассказа, когда к ним, раскланиваясь, подошло новое лицо.

Это был человек, одетый с ног до головы в черное; в петлице у него виднелось несколько разноцветных ленточек, голову он держал высоко и несколько назад, как подобает важной особе.

Но на его уже плешивой голове (ему можно было дать лет пятьдесят)-была женская шапочка, а на руке болтался ридикюль.

- Здравствуйте, мои милые, здравствуйте, - сказал он, покровительственно кланяясь. - Вы обе прелесть как хороши, и если бы я был еще… гм! гм!..

Странная личность взяла Баккара за подбородок и продолжала с улыбкой:

- Вы, верно, какая-нибудь фея театральная или погибшее, но милое создание, и когда я был мужчиной…

- А теперь, значит, вы не мужчина, - наивно спросила молодая женщина.

- Нет, моя милая, я был превращен в женщину.

- Вот как! - И Баккара расхохоталась.

Но важная особа продолжала:

- Ничего не может быть вернее, моя крошка. Мой младший брат, герцог Миропуло, потому что я ни больше ни меньше, как владетельный князь Миропуло, мой младший брат, желая лишить меня престола, и занять его со всеми признаками законности, столкнулся с одним очень искусным волшебником и тот превратил меня в женщину. Министры княжества Миропуло, свидетельствовали меня на торжественном заседании и признали факт превращения. Я был лишен моего титула и назван вдовствующей герцогиней.

Баккара не могла удержаться от смеха, но русская дама остановила ее.

- Тш! - сказала она тихо, - не смейтесь.

- Вам хорошо рассуждать, - возразила Баккара-но согласитесь, что не имея привычки видеть этих сумасшедших…

- Князь вовсе не сумасшедший, мое дитя, -сказала ей на ухо русская, - он такой же сумасшедший, как и я. Он был действительно превращен в женщину…

На этот раз Баккара испустила крик ужаса и со страхом посмотрела на свою собеседницу, которую она долго считала совершенно здорово и рассказу которой она было поверила: несчастная была такая же помешанная, как и другие.

Баккара убежала, полная сомнений и в том странном состоянии, которое невольно овладевает здравыми умами при столкновений с умами больными.

Она не хотела слышать продолжения истории графа Степана, русской дамы и ее мужа, полковника К… Она побежала к себе, в ту маленькую комнатку, которая сделалась два часа тому назад ее новым обиталищем, и там-то она почувствовала всю тяжесть той мысли, что если безумные часто бывают так поразительно похожи на людей в полном уме, то как же сумеют понять ее те, которые всю жизнь свою проводят с этими существами, тем более, что безумные почти всегда настаивают на том, что они совершенно здоровы и преследуются жадными наследниками или кем-нибудь в этом роде..

И Баккара, которая еще недавно так сильно надеялась на доктора, начала опасаться, что он сочтет бесполезным наводить про нее какие-либо дальнейшие справки и, положившись на уверения сэра Вильямса, зачислит ее без церемонии в разряд безумных, пункт помешательства которых состоит в перемене имени или личности.

Скоро пришел доктор, он был спокоен, улыбался и смотрел на Баккара с каким-то состраданием.

- Бедная женщина, - сказал он, - так хороша, так молода!..

- Были ли вы на улице Монсей? - с живостью спросила его Баккара.

- Да, дитя мое, - отвечал он.

Баккара чуть не вскрикнула от радости.

- О, - сказала она, - я знала, что вы добрый, честный человек, что, прежде чем запереть бедную девушку, вы постараетесь убедиться в самом ли деле она безумная. Вы ведь видели мою мать? -продолжала она с нетерпением, - она придет за мной… и вы пойдете со мной, мы отправимся в префектуру обвинять этого подлеца Вильямса, да? Я знаю префекта полиции. О, будьте уверены, дело попадет в хорошие руки, и Фернан не долго просидит в тюрьме. Ага, сэр Вильямс!.. А Фанни, эта дрянь, эта сволочь, которая продала свою госпожу…

Баккара, сжимала руку доктора, смеялась и плакала от радости.

- Я уйду отсюда, - продолжала она, - сейчас уйду, я не хочу больше видеть этих безумных, которые наводят на меня ужас.

В это время в комнату вошла Фанни, которая до сих пор была с сиделкой в передней.

- Ага, дрянь, - сказала ей Баккара, - ты мне сейчас поплатишься за измену.

Фанни посмотрела на доктора. Доктор был спокоен и грустно улыбался.

- Вот первый серьезный припадок, - тихо сказал он Фанни. - Кажется вечером придется обратиться к помощи души.

- Конечно, сударыня, - обратился он к Баккара, - вы выйдете, но не сегодня… завтра… когда вы совсем поправитесь… Сегодня вам немножко дурно…

- А, - прошептала, дрожа и бледнея, Баккара, - он думает, что я сумасшедшая!

- О, дитя мое, это такие пустяки… неделя, не больше, и вы будете здоровы… Но надо быть терпеливее, не расстраивайте себя.

Баккара была уничтожена. Ей вспомнилась русская дама и она уже спрашивала себя, не в самом ли деле она сама с ума сходит.

- Но, - спросила она вдруг с живостью, - значит вы не были на улице Монсей?

- Я оттуда.

- Видели вы мою мать, моих слуг?

- Я видел госпожу Баккара, - отвечал доктор.

На этот раз Молодая женщина поняла все. Сэр Вильямс подменил ее, и теперь ей уже не на кого было рассчитывать для получения свободы.

В первую минуту Баккара, дрожащая, истомленная, с мрачным и неподвижным взглядом, вся предалась своему отчаянию, и подумала даже, что лучше тотчас умереть, чем оставаться в этом страшном положении. Но скоро ею овладела ее нравственная энергия и. в ней заговорила та тайная мысль, которая, всегда является в голове узника и есть ничто, иное, как стремление к свободе.

Она села, сжав себе голову руками, безучастная к окружавшему ее шуму и к словам, которыми обменялись доктор и Фанни. Тем не менее она расслышала следующее:

- Я спрашивал у директора больницы, - говорил доктор, - можете ли вы остаться на ночь при своей госпоже, но он мне отказал; я сегодня слишком увлекся, говоря с вашим господином, баронетом сэром Вильямсом. У нас есть правило, по которому после десяти часов никто из посторонних не может оставаться в лечебнице. Но вы можете приходить каждое утро в семь часов и уходить не ранее десяти часов вечера.

- Но, сударь, - возразила Фанни, - по крайней мере, кто же будет ночевать в спальне моей барыни?

- Вот тут, в гостиной, ляжет сиделка.

- Бедная моя барыня! - всхлипывая, проговорила Фанни.

Баккара, все еще неподвижная и, по-видимому, погруженная в глубокое раздумье, очень хорошо расслышала этот разговор и запомнила все его подробности. Но она не выдала своего внимания ни одним движением, она даже глаз не подняла и не произнесла ни одного слова.

И тотчас же в ее возбужденном уме родилась страстная надежда, и эта надежда основывалась на ежедневном выходе Фанни. Баккара уже мечтала о свободе с той сосредоточенною настойчивостью, которой все: удается; и рука ее ласкала рукоятку маленького кинжала, который она утром, выходя из дома, тихонько сунула в карман.

Доктор вышел. Фанни осталась одна с Баккара.

- Ты, любезная, играешь со мной в плохую игру, - сказала Баккара.

- Я знаю, - смело отвечала субретка, - но это для вашей же пользы.

- Что такое? - с удивлением спросила Баккара.

- Разумеется. Вы наделали бы глупостей с этим маленьким Фернаном, а здесь вы будете рассудительнее.

Баккара с презрением посмотрела на нее.

- Ты мне поплатишься за это, - проговорила она тихо, так тихо, что Фанни скорее угадала, чем расслышала ее слова.

- У вас дурной характер, сударыня. Через некоторое время вы оцените мою преданность.

В это время пришли спросить Баккара, желает ли она обедать одна, у себя, или вместе с той особой, которая выдает себя за русскую даму.

- Мне все равно, - отвечала она.

И Баккара пошла вслед за сиделкой в столовую, где уже сидело трое или четверо безумных, которых она встретила в саду-

- А, моя милая, - сказала русская дама, указывая ей место подле себя. - Вы очень любезны, что пришли сюда обедать. Я еще вам не досказала своей истории.

- Да, да, - машинально отвечала Баккара, вся погруженная в мысль о бегстве.

- Итак, я вам говорила, - продолжала русская дама, - что муж мой, полковник К…, войдя внезапно в мою комнату, застал графа Степана у моих ног.

- Да, я помню.

- Граф, эта благородная душа, быстро поднялся и сказал полковнику: «Смилуйтесь, сударь, смилуйтесь!.. Я бедный лакей, увлеченный дерзкою мыслью, осмелился оскорбить мою госпожу… Убейте меня, как собаку, но смилуйтесь над ней, потому что она оттолкнула меня с негодованием и презрением!..» Тогда полковник, который уже приставил было дуло пистолета к моему лбу, опустил оружие и сказал мне: «Правду ли говорит этот человек? Правда ли, что он только лакеи, а не любовник ваш?» Я едва могла прошептать: «Да». «Если так, - сказал он, - то этот человек раб, и так как мы всегда вправе убить взбесившуюся собаку, а этот человек оскорбил вас, то… убейте его». И полковник сунул мне в руки пистолет, прибавив: «Цельтесь в Сердце и стреляйте!»

На этом месте драматический рассказ русской дамы был прерван одним из обитателей лечебницы, сидевшим возле Баккара с другой стороны.

- Послушайте, сударыня, - вскричал он, обращаясь к русской даме, - когда вы перестанете выдавать эту историю за свою? Вы знаете очень хорошо, что вычитали ее в Моем романе, изданном пять лет тому назад под заглавием: Лодоиска, русская повесть.

Баккара с изумлением посмотрела на романиста. Это был высокий, белокурый молодой человек, очень худой, бледный, с длинными волосами. Он наклонился к уху Баккара и сказал ей:

- Я писатель, сударыня. Я начал нормальной школой и кончил театром Порт-С.-Мартэн. Я автор множества мелодрам, которые были даны сотни раз. Последняя, между прочим, из фламандского быта, составляла славу этого театра в продолжение полугода. Сюжет, впрочем, дала мне одна необыкновенно умная дама, которая даже присоединила бы свое имя к моему под этой пьесой, если бы моя манера более подходила к ее.

Баккара уже не слушала русскую даму, а обратилась к драматургу.

- И не думаете ли вы, сударыня, - продолжал он, - что я здесь сижу в качестве сумасшедшего? Меня преследует ненависть, зависть. Романисты завидовали моим романам, поэты моим стихам, драматурги моим драмам. Они-то меня и засадили сюда.

Баккара насмешливо расхохоталась, что впрочем не подействовало на поэта. Притом же он уже увлекся другими мыслями и затеял политический спор со своим соседом направо, совершенно позабыв о Баккара.

Баккара рано вышла из-за стола и ушла к себе, мало заботясь о конце недосказанной истории русской дамы. В девять часов она при помощи Фанни легла в кровать. Услуги Фанни она приняла беспрекословно, но, когда та отвернулась, быстро сунула под подушку свой маленький кинжал.

- Не желаете ли вы, сударыня, чтобы я вам что-нибудь принесла из Парижа? - спросила, уходя, Фанни.

- Да, - отвечала Баккара. - Принеси мне рабочий ящик, который стоит у меня в кабинете.

- Прощайте, моя милая барыня, - сказала горничная насмешливым тоном. - До завтра!

- До завтра, - отвечала Баккара. - Завтра мы с тобой сведем счеты, голубушка, и мы увидим… - прибавила она про себя.

Если бы Фанни заметила молнию, блеснувшую в эту минуту в Глазах Баккара, она не ушла бы так спокойно.