Поиграй со мной

ГЛАВА 18

СЛОВО НА БУКВУ «Д»

Зимы на Восточном побережье — отстой.

Не так-то часто я по ним скучаю, только когда в Ванкувере наступает особенно мягкая зима и играть в хоккей под открытым небом невозможно. Я дома уже два дня и часами катался на замерзшем пруду либо с друзьями, либо со своими сестрами.

Но прямо сейчас я лежу на снегу на лужайке перед домом моего детства, и меня забрасывают снежками.

Особенно жесткий обледеневший снежок попадает в мои яйца, и я со стоном падаю на спину.

— Упс, — говорит Алекса, и я понимаю, что она сделала это нарочно.

— Гаррет! Ты в порядке? — Габби морщит нос, стискивает зубы и с боевым кличем, который эхом разносится в морозном воздухе, бросается на Алексу. Они сталкиваются, падают на землю и визжат, вокруг них снежная масса.

Надо мной появляется лицо Стефи. Оно загораживает солнце.

— Мы с тобой единственные нормальные люди, — честно говорит она, затем пытается поднять меня. Ей десять, она тощая, с торчащими конечностями и, вероятно, весит семьдесят фунтов лишь когда вся одежда на ней мокрая до ниток. Во мне двести с лишним футов. Она прилагает усилия, но ничего не выходит.

Я безжизненно лежу, и в конце концов она сдается, падает на меня сверху, и выбивает тем самым воздух из моих легких.

Она откатывается, ложится рядом со мной на снег и улыбается.

— Я действительно скучаю по тебе, когда ты не здесь. Я бы хотела, чтобы ты приезжал домой чаще.

— Думаю, мы должны убедить маму и папу переехать в Ванкувер. Тогда нам никогда не придется больше скучать друг по другу.

— Заманчиво. Но папа говорит, что у вас там невкусные омары.

Вы можете готовить что угодно и где угодно, если зарабатываете столько, сколько это делаю я, но ничто не сравнится с лобстерами на восточном побережье. Вот почему вчера на мне был один из этих пластиковых нагрудников в Harbour Lobster Pound. Разговоров было минимально, а стоны выражали вершину блаженства. Я съел так много, что рано уснул и пропустил созвон с Дженни.

Из-за наших загруженных графиков мы мало говорили с нашей последней встречи. По крайней мере, я смогу увидеть ее во время сегодняшнего концерта, даже если только по телевизору.

Когда солнце начинает садиться, а прохладный воздух становится слишком влажным, чтобы наслаждаться им, мы возвращаемся в тепло, и я отправляю сообщение Дженни.

Я: Не могу дождаться, когда увижу, как ты надерешь всем задницу. Надеюсь, ты почувствуешь мою поддержку отсюда, солнышко.

— Гаррет переписывается со своей девушкой! — Габби визжит, перепрыгивая через спинку дивана ко мне на спину, пытаясь повалить меня на землю. — Он назвал ее «солнышком»!

— Она не моя девушка, ты, маленький чудик. — Я обнимаю ее за голову и щекочу, посмеиваясь, когда она пытается отбиться от меня. — Дженни просто мой друг.

Она вырывается из моих объятий и вскакивает на ноги. Затаив дыхание, она убирает свои темно-русые прилипшие к щекам волосы.

— Да, друг, с которым ты смотришь рождественские фильмы и готовишь мороженое. — Она высовывает язык и с визгом убегает, когда я бросаюсь на нее.

— Дженни, — шепчет мама, хлопоча у плиты. Она бросает на меня взгляд через плечо. — Это же не Дженни Беккет?

Когда я не отвечаю, она раскрывает рот.

— Гаррет Андерсен, пожалуйста, скажи мне, что ты не встречаешься с младшей сестрой капитана своей команды.

— Окей. Я не встречаюсь с младшей сестрой капитана моей команды.

Она упирает кулак в бедро, на лице совсем не веселое выражение.

— Что? Мы не встречаемся. Мы просто дружим. — Технически, я не вру.

— Картер знает, что вы дружите?

— Э-э, да. Мы живем в одном здании. Он в курсе. — Все еще вру.

— Хорошо, позволь мне перефразировать свой вопрос. Картер знает, что ты смотришь фильмы по вечерам с его младшей сестрой и готовишь ей мороженое?

Я скрещиваю руки на груди и отворачиваюсь, ворча:

— Молчи. — Габби встречает мой пристальный взгляд, частично спрятавшись за стеной. Я указываю на нее пальцем. — Тебе крышка.

Маниакальное хихиканье срывается с ее губ.

— У Алексы тоже есть парень! Джейкоб Дэниелс!

— Габби! — Алекса визжит.

— Я видела, как они держались за руки на перемене! — Габби, убегая, кричит, дверь спальни захлопывается за мгновение до того, как Алекса оказывается около нее.

Стефи встречается со мной взглядом.

— Что я тебе говорила? Единственные нормальные.

— А что насчет тебя? — Я толкаю ее в бок. — Есть кто?

Ее щеки пылают, и она смотрит на свои руки, лежащие на коленях.

— Я приму это за согласие.

Она поднимает свой взгляд на меня.

— Что, если я хочу девушку, а не парня?

Я притягиваю ее к себе, целую в макушку.

— Тогда тебе нужна девушка, вот и все.

Стефи прижимается ко мне, и телефон на стене звонит, мама снимает трубку. Мои родители — единственные, у кого до сих пор есть домашний телефон.

Мама отворачивается, понизив голос.

— Ну, во сколько мы можем тебя ждать? Твой сын пробудет дома всего пару дней… Я этого не говорила. Я знаю, что ты экономен. Но было бы здорово, если бы ты смог потратить еще немного денег… хорошо, ладно. Увидимся, когда ты вернешься. — Она вешает трубку, натянуто улыбаясь мне.

— Все в порядке?

— Твой папа собирается поужинать с парнями с работы.

Я не удивлен. Он почти не появлялся с момента, как я приехал вчера утром. Он встретил меня в аэропорту. Это была неловкая поездка, вынуждающая к разговору, который не хотел завязываться.

Я люблю своего отца, и знаю, что он любит меня, но я также знаю, что он испытывает непреодолимое чувство вины за то, что его не было в моем детстве, и за ту боль, которую он причинил. Он прошел через долгую терапию, приложил усилия, чтобы восстановить наши отношения, когда вернулся в нашу жизнь, но я думаю, что ему легче, когда меня тут все эти годы нет. Иногда я чувствую себя не более чем напоминанием о его борьбе.

Я рад, что мои сестры знают его другую версию, но все же я хочу, чтобы сейчас наши отношения были другими, особенно когда он наконец входит в дверь и мои сестры бросаются к нему в объятия.

— Привет, Гэр. — Он сжимает мое плечо. — Извини, я пропустил ужин. Чем занимаетесь? — Его глаза усталые и покрасневшие, и он ненадолго задерживает взгляд на мне. Мозг подсказывает мне поискать в воздухе любой намек на ванильную пряность, дымный аромат его любимого напитка. Сердце напоминает мозгу, что мы ему доверяем.

— Мы собираемся смотреть отчетный танцевальный концерт девушки Гаррета, — говорит ему Габби, когда я настраиваю прямую трансляцию.

— Она не его девушка, — бормочет Алекса.

Я сжимаю ее колено.

— Спасибо, Лекс.

Я опускаюсь на диван, когда группа балерин выходит на сцену, и Габби прижимается ко мне, Стефи сидит на полу между моих ног. Алекса смотрит на нас с Габби и медленно, чертовски медленно, начинает придвигаться ближе.

Ухмыляясь, я хватаю ее, притягивая к себе.

— Иди сюда, ты.

Она хихикает, расслабляясь рядом со мной, и папа улыбается нам.

Он хлопает кулаком в ладонь, когда моя мама находит свободное место.

— Э-э, вы не возражаете, если я… присоединюсь к вам?

— Конечно нет, — говорю я ему. Он улыбается, мгновенно превращаясь из неловкого в восторженного, и это чертовски напоминает мне меня во время тех самых первых встреч с Дженни.

Он заваривает для всех по кружке горячего шоколада, добавляет маршмеллоу и выключает свет.

— Которая из них твоя девушка?

— Она не моя… — Я вздыхаю, вытирая рукой лицо, но когда прожектор освещает танцоров, когда начинается музыка и тело Дженни оживает, я тянусь к экрану. — Вот она.

Я не уверен, что когда-либо видел что-то настолько потрясающее. На ней темно-изумрудное платье, её длинные волосы заплетены лентой цвета шампанского. Когда она плывет по сцене — она затмевает всех. Каждый прыжок, каждое вращение, все, что она делает, выглядит легко и естественно, словно она была рождена для этого.

Дженни и Саймон — продолжение друг друга, всегда так или иначе соприкасающиеся. Кажется, он знает, где она, даже когда не видит ее, и странное чувство охватывает меня, будто я хочу взять ее за руку и притянуть к себе, спрятать ее, чтобы она была только моей.

Я выбрасываю эти мысли из головы, сосредотачиваясь на моей любимой девушке, которая танцует несколько номеров на протяжении девяностаминутного концерта, и все это время моя семья комментирует, как изящно она двигается. В конце Дженни выходит на сцену последней, моя грудь переполняется гордостью, и я долго не ложусь спать, чтобы рассказать ей об этом, когда она позвонит.

Когда фотография Дженни ярким лучом озаряет мой экран, я осознаю, почему «солнышко» — это идеальное прозвище для нее. Потому что она излучает его, и, когда она так широко улыбается, на щеках появляются ямочки, а ее голубые глаза блестят от волнения, она, блять, светится.

— Что думаешь? — Возможно, она вибрирует от волнения.

— Ты была невероятна, Дженни.

Ее глаза искрятся от возбуждения.

— Ты действительно так думаешь?

— Я так горжусь тобой. От твоего вида захватывало дух.

Она теребит бантик на конце своей косы.

— Я думала о тебе во время выступления. Я… я не была уверена, что ты все еще собираешься смотреть. Ты не ответил на мой звонок прошлой ночью, поэтому я подумала, может быть… — Она поднимает плечо и позволяет ему упасть. — Я не знаю. Забудь об этом. Это глупо.

— Расскажи мне.

— Не знаю. Наверное, я подумала, что ты уехал домой и, возможно, забыл обо мне. — Ее лицо вспыхивает, и она машет рукой в воздухе. — Глупая.

Я еще не совсем разобрался почему, но слова Дженни вызывают у меня в груди боль, которой раньше не было. Она — загадка, эта смелая, уверенная в себе женщина, которая отказывается вступать в отношения, но при этом всегда, кажется, ждет подвоха. Она будто ожидает, что в любой момент я уйду, как будто эти отношения ценны для меня не так, как для нее.

— Разве мы уже не говорили о том, что я по тебе очень скучаю?

Дженни перекидывает косу через плечо.

— Так и есть. Ты без меня не выживешь.

Я хихикаю, растягиваясь на маленькой кровати и закидывая руку за голову.

— Прости, я пропустил твой звонок прошлой ночью. Я съел так много лобстера, что вырубился в девять и проспал четырнадцать часов подряд. Ты подумала, что я игнорирую тебя?

Она подтягивает колени к груди, виновато улыбается. Ее зубы прикусывают нижнюю губу. Наконец, она набирается смелости сказать то, что хочет.

— Сделаешь мне одолжение? Когда ты захочешь прекратить это, например, если ты встретишь кого-то и захочешь переспать, начать встречаться или что-то в этом роде, ты прекратишь наши отношения до того, как с этим человеком что-нибудь случится? Я не хочу чувствовать себя глупо или что-то типа того.

Ее вопрос застает меня врасплох, но я удивляюсь каждый раз, когда она показывает мне свою уязвимость. Раньше она говорила, что хотела бы заглянуть в мою голову, но в последнее время я обнаруживаю, что хотел бы заглянуть в ее.

— «Закрытые» отношения, помнишь? Больше никого не будет.

Дженни закатывает глаза.

— Гаррет, ты богатый профессиональный хоккеист. И ты чертовски горяч. Ты постоянно встречаешься с девушками.

— Конечно, и если они замечают только это, то они не для меня.

Стыд исказил ее тонкие черты.

— Я не имела в виду… Я знаю, что в тебе есть нечто большее, Гаррет.

— Я не хочу, чтобы ты сомневалась в нас. Да, я встречаюсь со многими девушками, и, по общему признанию, я мог бы заниматься этим с любой из них. Но есть причина, по которой я делаю это с тобой. Ты мне нравишься, Дженни. Ты веселая и с тобой я улыбаюсь. Мне нравится командовать тобой в спальне, а тебе нравится командовать мной в остальное время. Мы совместимы, и между нами невероятная химия, вот почему я думаю, что наши отношения сработают. Вдобавок ко всему, ты быстро поднимаешься на вершину списка моих лучших друзей.

Ее носик мило морщится.

— Ты просто мне льстишь.

Что неправда. Не знаю, когда она стала моим самым любимым человеком, но это так. Ловлю себя на том, что думаю о ней, когда гуляю с ребятами после игры или разминаюсь на льду. Я пишу ей без всякой причины, просто мне нравится с ней разговаривать.

Мне весело дома, я встречаюсь со старыми друзьями, провожу Рождество со своей семьей, но я не могу дождаться, когда вернусь домой, и проведу вечер, напоминая Дженни, как мне нравится ее компания. Потому что по какой-то долбаной причине, я думаю, она может считать себя подружкой-на-одну-ночь.

— К тому же, наши снеговики на моей елке выглядят рядом друг с другом просто бомбически.

Дженни смеется, и затянувшееся напряжение рассеивается, ее плечи опускаются, когда она оживленно рассказывает о концерте, на который Картер пригласил всех после.

У меня два часа ночи, а у нее десять вечера. Я спрашиваю Дженни:

— Если бы ты могла проснуться завтра и получить на Рождество то, чего ты больше всего хочешь, что бы это было? — Я жалею о сказанном, как только слова слетают с моих губ, и еще больше жалею, когда взгляд Дженни вспыхивает, свет в ее глазах тускнеет.

Я знаю ответ. Это то, чего хочет любой человек, который потерял кого-то особенного.

Больше времени. Еще одно объятие. Прощание, которого не было.

Дженни тянется к невидимому медальону, который должен висеть у нее на шее.

— Принцесса Жвачку. Это глупо, я знаю. Это всего лишь мягкая игрушка, просто ожерелье. Я не могу вернуть своего папу, но… по крайней мере, я могу носить его с собой.

Затем она удивляет меня широкой и ослепительной улыбкой. В ее глазах глубокая грусть, но она улыбается самой ослепительной улыбкой, которую я когда-либо видел.

— Ты когда-нибудь смотрел «Ловушку для родителей»? Это был мой любимый фильм в детстве. У Энни и ее дворецкого было тайное рукопожатие. Это было суперсложное, необычное рукопожатие. Мы с папой часами изучали его. Мы делали это каждый день. Каждый божий день. Перед тем, как он уходил на работу, перед тем, как укладывал меня спать. — Она задумчиво улыбается. — Думаю, если бы я могла получить что-нибудь, что-нибудь, что было бы на самом деле возможно… это была возможность сделать это рукопожатие. — Она машет рукой в воздухе. — Чего бы хотел ты?

Мои мысли возвращаются к сегодняшнему вечеру, к тому, какой единой была моя семья, когда мы вместе сидели на диване и смеялись, просто… были рядом, счастливые и беззаботные. Поэтому именно это я и говорю Дженни.

Когда я заканчиваю, она спрашивает:

— Вы с отцом не в самых лучших отношениях?

— Они просто напряженные. Он испытывает большое чувство вины, а время, проведенное вдали друг от друга, позволяет дистанции в наших отношениях расти.

— В чем он чувствует себя виноватым? Ты не обязан говорить мне, если не хочешь.

— Все в порядке. Я не против. — Устало вздыхая, я провожу рукой по волосам. — Мои родители влюбились в старших классах школы, и мама родила меня, когда ей было семнадцать. Когда мне было шесть, они поженились. Папа… Думаю, он чувствовал, что многое упускал, став отцом в таком молодом возрасте. Он начал много пить, и это довольно быстро вышло из-под контроля. Мама решила, что с нее хватит, когда он забыл забрать меня с хоккейной тренировки. Мне было девять, а он напился в баре.

Выражение лица Дженни осторожное, когда я рассказываю ей о недолговечном браке моих родителей, о борьбе моего отца с алкоголем, даже после того, как моя мама ушла от него, но в ее глазах боль за меня, из-за предательства, которое я почувствовал много лет назад, когда человек, на которого я должен был больше всего положиться, так и не смог быть рядом, потому что он был недостаточно зрелым.

— Когда мне было одиннадцать, папа пригласил меня на ужин. Мы пошли в одну забегаловку. Там было темно и воняло несвежим пивом. Я молча ел пиццу, пока он пил. Один час превратился в два, и в итоге перевалило уже за десять вечера в будний день. — Моя рука скользит по подбородку при воспоминании, от которого у меня сжимается горло. — Я вел машину домой, потому что он не мог.

— Гаррет. — Дженни тихо ахает. — Тебе было всего одиннадцать.

— Наш сосед видел, как я пытался затащить его в дом. Мой папа лишился прав на вождение и прав на встречи со мной.

— Прости, Гаррет. Это звучит так сложно. Жаль, что я не могу обнять тебя.

— Так оно и есть. В конце концов, это было к лучшему. Это был толчок, в котором он нуждался, чтобы обратиться за помощью, и он получил ее. Он вложил в это все силы и с тех пор не притрагивался к алкоголю. Я горжусь им.

— Ты хороший сын.

— Когда ты сказала мне, что не пьешь, мне понадобилось какое-то время смириться с этим. Может, я принял неправильное решение, начав пить после всего того, через что прошел мой отец, после всего, через что он заставил пройти меня и маму. Должен ли я был избегать алкоголя? — Я пожимаю плечами. — Возможно. Вероятно. Но, наверное, я не хотел позволять его ошибкам прошлого управлять моей жизнью.

Я буквально вижу, как крутятся колесики в голове Дженни, когда она обдумывает мои слова.

— Думаешь, решив не пить, я позволяю смерти моего отца управлять моей жизнью?

— Я вовсе так не думаю, Дженни. Думаю, ты видела, какое разрушительное воздействие алкоголь может оказать на семью, и решила, что не хочешь иметь с этим ничего общего. Мы справляемся с этим по-разному, и никто из нас не ошибается.

— Я рада, что ты не позволяешь прошлому твоего отца влиять на тебя.

— Иногда мне кажется, что позволяю. Не сильно, но слегка. Когда он выпивал, он говорил много такого, чего не имел в виду, а может, и имел. Тем не менее, он говорил много обидного, так что в конце концов я понял, что безопаснее держать рот на замке. Если я буду молчать, у меня будет меньше шансов услышать его слова. Иногда мне все еще трудно высказываться, будто я беспокоюсь, что кому-то может не понравиться то, что я хочу сказать.

Чувство вины скривило губы Дженни.

— Мне жаль, что я заставила тебя почувствовать, что ты не мог говорить со мной свободно раньше.

Я мотаю головой, тихо посмеиваясь.

— Я ценю извинения, но в них нет необходимости. Конечно, ты меня запугивала, и из-за этого мне было трудно разговаривать с тобой. Но это потому, что ты была чертовски сексуальна, говорила то, что думала, и я хотел тебя, но знал, что никогда не смогу заполучить. Был велик шанс, что все, что я скажу, выведет из себя, либо тебя, либо твоего брата.

Она расплывается в улыбке, у нее появляются ямочки на щеках. Она очаровательна.

— Я бы никогда не стала динамить твой член. Я люблю твой член.

— Ты бы полюбила его еще больше, если бы пустила в свой Диснейленд.

Дженни смеется, но слегка напряженно, знак, что она немного закрывается. Она опускает взгляд, и мы замолкаем. Не знаю, когда, черт возьми, я научусь держать рот на замке, и начну сначала думать, и лишь потом говорить. Иронично, учитывая наш только что состоявшийся разговор. Но теперь, когда я лучше узнал Дженни, я чувствую себя свободным в своих мыслях. Я не чувствую, что мне нужно так уж сильно скрывать их от нее, потому что знаю, что она ценит мою честность.

В моих словах не было умысла, но возможно для Дженни это прозвучало иначе.

— Эй, прости. Я не пытаюсь подтолкнуть тебя к сексу со мной, хотя я понимаю, что это звучит именно таким образом. Я уважаю твое решение и больше не буду поднимать эту тему.

Дженни кивает, рисуя какой-то узор на своем покрывале.

— Но ты можешь поговорить со мной. Знай это.

Она поднимает голову, ее голубые глаза внимательны.

— Поговорить с тобой о чем?

— О том, что произошло.

Ее взгляд затуманивается и темнеет.

— Картер тебе рассказал?

— Нет, Дженни. Картер мне ничего не рассказывал.

Жаль, что я не рядом, чтобы поговорить с ней об этом лично. Ее первый инстинкт — убежать, а мой — обнять. Все, что я хочу сделать, это заключить ее в свои объятия и пообещать ей, что у всего случившегося есть другая сторона, финал, в котором она сможет пережить это и перестать позволять этому так влиять на ее жизнь.

— Ты замыкаешься каждый раз, когда мы заговариваем о старшей школе, бывших или сексе. Вот откуда я знаю. И я хочу, чтобы ты знала, что, если ты когда-нибудь захочешь поделиться этим, я сохраню это в тайне. — Я защищу тебя.

Она теребит свое одеяло, облизывает губы.

— Как ты думаешь, мы были бы друзьями без Картера? Подсел бы ты ко мне в кафе?

— Думаю, нас связывает нечто большее, чем твой брат. С ним или без него, я бы без колебаний впустил тебя в свою жизнь и держал там.

Есть что-то такое душераздирающее в искре жизни, которую эти простые слова зажигают в ее глазах, в том, как она сдерживает дрожащую улыбку, которая хочет вырваться на свободу, будто она никогда не чувствовала себя такой желанной и не знает, что делать с этим чувством. От этого мне хочется посвятить остаток своей жизни тому, чтобы она больше никогда не забыла это чувство.

— Я бы хотела рассказать тебе однажды, но я не готова. — Глаза Дженни ищут мои, умоляя подождать. — Это нормально?

— Когда ты будешь готова, Дженни, я буду рядом.

Благодарность, сияющая в ее улыбке, сбивает меня с толку. Похоже, все, что ей было нужно все это время, — это чтобы кто-нибудь дал ей шанс подружиться, построить значимые отношения, дать время, чтобы она почувствовала себя непринужденно, открылась и стала самой собой. Я счастлив и для меня большая честь оказаться этим человеком, но мне грустно, что она провела годы без этого. Я хочу, чтобы она чувствовала себя в безопасности, оставаясь со мной самой собой.

Но у меня есть еще один вопрос, который тяжелым облаком нависает надо мной.

— Дженни? Я просто должен узнать одно. — Когда она кивает, я спрашиваю: — Он причинил тебе боль?

Ее рука тянется к косе, когда она опускает взгляд.

— Не физически, нет.

— Пожалуйста, не отмахивайся от того, что произошло, лишь потому что он не оставлял синяков на твоем теле. Синяки, которых ты не видишь, могут причинить такую же боль, как и те, что видимы.

Ее глаза осторожно поднимаются на мои, в их уголках слезы.

— Мне больно не так сильно, когда я с тобой, — шепчет она. — Спасибо тебе за то, что ты мой друг, Гаррет. Думаю, ты действительно был мне нужен.

Тяжесть спадает, когда Дженни расспрашивает меня о моих сестрах, о том, чем мы занимались. Она смеется и улыбается, и я наслаждаюсь каждой из улыбок, которыми она меня одаривает, пока сижу здесь и думаю об этом гребаном слове на букву «Д», о ярлыке, который я поторопился на нас навесить.

Друзья.

О чем, черт возьми, я думал?