Поиграй со мной

ГЛАВА 8

УПС

На моем пороге четыре игрока НХЛ, каждый из которых весит больше двухсот фунтов. Квартира площадью две тысячи двести квадратных фунтов кажется небольшим шкафом. Разве есть что-то лучше?

Ну, Адам, хотя бы принес подарки.

Он сует мне в руки огромную коробку. Я немного боюсь открывать ее. Вдруг оттуда выскочат резиновые члены? Я уже не могу смотреть Картеру в глаза. Я знаю, чем по ночам занимается его младшая сестра, и вроде как хочу помочь ей в этом.

Особенно, теперь, когда я видел ее сиськи.

Они милые. Правда милые. Круглые и стоящие, с охренительно розовыми сосками. Они идеального размера, поместятся в мои ладони.

Я так думаю. Чтобы быть уверенным, теорию надо проверить.

— Ты откроешь коробку или продолжишь пялиться на нее так, словно хочешь заняться с ней любовью? — смеется Адам. — Это от моей мамы. Отправила срочной доставкой в четверг вечером, как только увидела тебя по телевизору.

От его мамы?

— О-о-о-о, блять, да, Бев, — родители Адама живут в Колорадо. Они потрясающие, но Бев лучше всех, потому что она — мой дилер иностранных вкусняшек. Мне не терпится увидеть, что она приготовила для того, кто получил сотрясение мозга.

Я словно открываю врата в рай. На меня смотрят яркие упаковки, которые только и ждут, чтобы их развернули. Редкий вкус «Поп-тартс», снятые с производства «Дункару», какие-то невероятные новые вкусы хлопьев. Это лучший подарок, что я когда-либо получал. В моем рейтинге он идет сразу после подарка два дня назад, в виде увиденных мною сисек Дженни и большей части ее тела, потому что ее бикини было чертовски крошечным, чтобы скрыть что-то.

— Когда мама Локвуд пришлет вкусняшки мне? — Картер вскрывает упаковку «поп-тартс» со вкусом пирога с банановым кремом и заглатывает их. — В фтатах они фейчас пфодают лимифилованные офео, — он с трудом проглатывает, крошки засыпают его рубашку. — Они назыфаются…

— У тебя нет сотрясения, — напоминает ему Адам.

— Но она всегда присылает ему всякую всячину!

— Может, Гэр нравится ей больше, чем ты, — предполагает Эммет, от чего Картер дуется на него.

Адам и Эммет распаковывают мои вкусняшки и другие штучки, которые принесли с собой. Каждый раз, когда они убирают сладость, Картер, исследуя упаковку, вытаскивает ее обратно. Иногда они раздражают и чересчур заносчивы, но они моя семья. Я не хочу оставаться вне игр, и именно по этому поводу жалуюсь.

— Это всего лишь один выезд, — напоминает мне Адам.

— Доктор разрешил мне вести машину этим утром. Я могу понаблюдать из ложи для прессы.

Картер стучит костяшками пальцев по моему виску.

— Не шути с тем, что здесь.

— Ты расстроен, но тебе нужно позаботиться о себе, — Эммет указывает на диван. — Тусуйся, задирай ноги, смотри, как мы надираем задницы, и вернешься в игру уже на следующей неделе.

— Я ненавижу смотреть хоккей в одиночестве.

Картер, не отрывая взгляда от пакета с горячими конфетами Flamin’ Hot, говорит:

— Посмотри с моей сестрой. Мы только что отвезли ей Дублина. Она будет смотреть, а друзей у нее нет.

— Картер, — хохочет Адам. — Это грубо.

— Что? Ей сложно заводить друзей. У нее проблемы с доверием.

Я не удивлен. Дженни кажется в целом скептическим человеком — ее косой взгляд пугает — и я не уверен, что она поверила, когда я сказал, что больше не сплю с Эмили.

Картер проверяет свой телефон.

— Нам пора. Рейс через час, и я должен связаться с Райли.

Джексон Райли — наш новичок, прямо из Нэшвилла, и сегодня его первая игра. Бесит, что меня там не будет. Он высокомерный осел, а я такое не люблю. Картер знает это, поэтому, когда я ворчу, он ухмыляется.

— Я буду держать его в узде, — обещает он. Это может показаться пустым звуком, но несмотря на то, что в личной жизни у него нет бразд правления, в игре он справляется с целой командой, не моргнув и глазом. На льду и в мужской раздевалке — он прирожденный лидер.

— Не волнуйся, Гэр. Мы будем скучать по тебе так же сильно, как ты будешь скучать по нам.

И это правда. Моя семья на другом конце страны. Постоянное присутствие этих парней и их девушек рядом, облегчает разлуку. Теперь, когда меня отстранили из-за травмы, а Кара и Оливия уезжают вместе с ними, я чувствую себя более одиноким, чем когда-либо.

Может быть, именно поэтому после полудня я обнаруживаю себя перед дверью Дженни.

Я поднимаю кулак, чтобы постучать, но вместо этого запускаю пальцы в волосы.

— Что я делаю? Она всего лишь девушка. Она не укусит.

Я заставляю себя постучать, вытягиваю пальцы, трижды сжимаю рук в кулаки. Открывается дверь, но не та, на которую я надеюсь.

Оглядываясь через плечо, я вижу Эмили, стоящую в дверях с застенчивой улыбкой на лице.

— Мистер Андерсен. Давно не виделись. Твоей дерзкой подружки нет дома. Она ушла чуть раньше, с милой собачкой.

— Дерзкой..?

Откуда Эмили знает…

— Да, она продолжает называть меня Эммой, и сегодня она закатила глаза, когда я напомнила ей, где она могла слышать мое имя. Возможно, она мне нравится, и я думаю, не мне одной.

— Что? — я понял примерно 5 процентов из сказанного.

Она подозрительно улыбается и указывает на свою квартиру.

— Хочешь зайти? Собираюсь надеть форму чирлидерши и потренироваться.

— Я-я-я-я… — я закрываю глаза и перевожу дыхание. Я одинок, да, но не настолько, чтобы отказаться от своего слова, данного Дженни. — Я не могу.

— Позже?

Я мотаю головой.

Она улыбается.

— Так я и подумала.

Прежде чем я успеваю попросить разъяснений, она подмигивает и исчезает. Я вздыхаю, смирившись с тем, что останусь сегодня вечером один.

Пока через пять минут не получаю сообщение.

Картер: В итоге Дженни останется на выходных у меня, чтобы ей не пришлось 2 раза подниматься и 2 раза спускаться в лифте, из-за ее гребаной лодыжки, когда Дублин захочет пописать. Ты можешь потусоваться с ней там. Не трогай мои орео, тебе крышка.

Отлично. Но я беспокоюсь не о том, что прикоснусь к Орео.

Есть ли слово, обозначающее возбуждение от чьего-то гнева?

Потому что я стою на крыльце, а на меня с порога злобно щурятся голубые глаза Дженни, ее руки прижаты к груди, и я сжимаю губы, чтобы удержаться от предложения выебать все напряжение, вибрирующее между нами.

— Что ты здесь делаешь? — Спрашивает Дженни.

Я протягиваю пакеты, и Дублин воспринимает это как приглашение наброситься на них.

— Я принес поесть.

Ее взгляд скользит по мне, минуя сумки, но задерживается на остальной части меня, в частности, на нижней половине тела.

— Чертовы серые спортивные штаны, — бормочет она. — Всегда в серых, — ее взгляд переключается на меня. — Прости, что ты сказал?

— Эм, я принес… Тайскую еду и закуски. Картер сказал, что ты здесь одна, и я был один, и подумал, может быть, мы могли бы посмотреть игру вместе и не быть…

— Одна? — в ее глазах скептицизм. — Мне не нужна нянька только потому, что моего брата нет в городе.

— Нет, я… можно мне войти, пожалуйста? Здесь чертовски холодно.

— Может, стоило одеваться по погоде, — язвит она, но все равно отходит в сторону. На ней оверсайз футболка, свисающая с одного плеча, и шорты из спандекса, которые, скорее всего, едва прикрывают ее задницу, но я жду, когда она повернется, прежде чем вынесу окончательный вердикт. — Я что, должна подниматься наверх и одевать тебя каждое утро, прежде чем ты выйдешь из своей квартиры?

Я ухмыляюсь, потому что, честно говоря, звучит не так уж плохо.

— Послушай, я хотел прийти. Мои друзья уехали на все выходные, и, по правде говоря, мне было одиноко дома.

— Да? — что-то мягкое и ранимое мелькает в ее глазах. — И ты подумал обо мне?

— Я подумал о тебе.

— О, ну, это… — она теребит растрепанную косу, перекинутую через плечо, дергая за ярко-голубую ленту. Думаю, это первый раз, когда я вижу, как она краснеет. — Мило, — она морщит нос и сдерживает улыбку. — Прости, что наворчала на тебя. Плохая привычка.

Я в курсе, поэтому мне так нравится называть ее «солнышком».

Я улыбаюсь. Затем Дженни поворачивается, и вердикт следующий — эти шорты совсем не прикрывают ее задницу. О черт, разве могло быть по другому.

— Гаррет?

— А? — вот дерьмо. Страшный взгляд.

— Я спросила, идешь ли ты, но ты был слишком занят рассматриванием моей задницы, говнюк, — она показывает на свои голые ноги. — Это будет проблемой, или мне пора надеть штаны?

Честно говоря, я не знаю, как на это ответить. Да, это будет проблемой. Нет, пожалуйста, не надевай штаны.

Выражение моего лица, должно быть, говорит само за себя, потому что Дженни закатывает глаза и вырывает пакеты у меня из рук.

— Мужчины. Если у «этого» есть сиськи и задница, значит это можно трахнуть.

— Неправда, — к чему я это говорю? — Мне нужно больше, чем сиськи и задница, — я должен немедленно закрыть свой рот, черт возьми.

— О? Так я подхожу, или у тебя есть запросы посерьезнее?

Мой мозг наконец-то получил указание заткнуться. К сожалению, Дженни ждет ответа. Жаль, что я не могу его сформулировать.

— Гаррет? Я жду.

— Пожалуйста, не делай мне больно, — наконец шепчу я.

С самодовольным урчанием Дженни расставляет посуду на кухонном островке. Она протягивает мне пиво, и когда у меня полная тарелка еды, я плюхаюсь на диван и тянусь за пультом дистанционного управления.

— Что ты смотрела?

Дженни бросается ко мне на колени, почти попадая в мой пад-тай (прим. блюдо тайской кухни), и шарит в поисках пульта.

— Ничего, Гаррет, отдай мне пульт.

Я держу его над ее головой, заинтригованный.

— Что ты смотрела?

— Я не смотр… — она поджимает губы, когда я нажимаю кнопку воспроизведения. Симба, Нала и Зазу заполняют экран, поют о том, как Симбе не терпится стать королем. Дженни натягивает ворот рубашки до самого носа. — Молчи.

— Господи, как же вы, Беккеты, одержимы Диснеем.

— Я пою лучше Картера, — ворчит она.

— Так ты пела?

Ее щеки горят.

— Нет.

— Звучит так, будто ты пела, солнышко.

— Заткнись, Медвежонок Гаррет, — она тычет меня кулаком в плечо и крадет спринг-ролл с моей тарелки, устраивается на своем месте, закидывает ноги на кофейный столик. Ее левая лодыжка сильно опухла, она красная, и рядом с ней тает пакет со льдом.

Дженни рыдает так сильно, когда Симба пытается разбудить Муфасу после давки, что начинает задыхаться, кашлять, и вытирать глаза горловиной рубашки.

— Э-э, нужно тебя…

— Мне не нужны объятия! — она толкает меня в грудь. — Перестань смотреть на меня! — она вскакивает на ноги, хлопая себя по мокрым щекам. — Я тебя ненавижу! — кричит она, затем бросается в ванную. Все это прихрамывая из-за ее больной лодыжки, и я поджимаю губы, чтобы сдержать смех.

Когда она возвращается, включен спортивный канал, я готов к игре и вымыл посуду.

Дженни засовывает руку в миску с вишневыми мармеладками, которые я только что насыпал.

— Прости, я сказала, что ненавижу тебя. Это было сгоряча.

— Все в порядке. Шрам — мудак.

— Злодей Диснея.

Я посмеиваюсь, и достаю из холодильника еще одно пиво.

— Хочешь еще?

— У меня не было первого, и нет, спасибо. Я не пью.

— О.

Дженни тянется к ключице, будто собирается теребить ожерелье. Вместо этого ее пальцы порхают по обнаженной коже. Я замечаю, как резко вздымается ее грудь, и она быстро отводит взгляд.

Я возвращаю пиво, и беру вместо него энергетик.

Дженни хмурится.

— Ты можешь пить, Гаррет. Меня это не беспокоит. Просто я сама не пью.

И это выбор, который я буду поддерживать, когда мы рядом. Если бы пьяный водитель забрал кого-то у меня, я не знаю, смог бы я когда-нибудь снова даже просто смотреть на алкоголь.

Иногда я сам не знаю, зачем вообще начал пить. Я никому бы не пожелал детства, где приходилось наблюдать за отцом, который напивается. По правде говоря, это мало было похоже на детство. В конце концов, я, наверное, решил, что не позволю ему забрать у меня что-то еще, что у меня будет контроль, которого нет у него, и что я буду делать выборы лучше.

Я направляюсь к дивану с энергетиком и свежим пакетом льда и, заметив озадаченное выражение лица Дженни, объясняю:

— Для твоей лодыжки.

— А, — она нерешительно кладет ногу на подушку на кофейном столике, и резко вдыхает, когда я прикладываю лед к ее лодыжке. — Спасибо.

Я не отрываю глаз от телевизора, когда игра начинается.

— Что произошло на самом деле? — мне не нужно знать Дженни слишком близко, чтобы понять, что ответ, который она дала мне в лифте два дня назад, был чушью собачьей.

— Подвернула во время танцев.

Краем глаза я замечаю, как она грызет большой палец.

— Я думал, ты споткнулась о свою сумку?

Она поворачивает голову в мою сторону.

— Почему ты спрашиваешь, если я уже дала тебе ответ?

— Почему ты врешь?

— Ты такой надоедливый, — она засовывает руку в миску с попкорном. — Я споткнулась о своего партнера по танцам. Ну вот, ты доволен?

— Стив?

Она хихикает.

— Саймон. Картер называет его Стивом только для того, чтобы позлить.

— Картер ненавидит его, — он всегда ворчит по поводу того, что Дженни пора бросить парные танцы и уходить в соло. — Говорит, что тот хочет залезть к тебе в штаны.

Дженни пренебрежительно хмыкает, затем вскакивает на ноги.

— Офсайд! Это был офсайд! Ты так ни одну оранжевую карточку не выдашь, приятель, когда так игнорируешь нарушения!

Из-за того, что она продолжает кричать на судью, мне требуется одна минута, чтобы забыть тот факт, что она не хочет говорить со мной о своем партнере по танцам, и еще четыре, чтобы осознать, что она, возможно, мой самый любимый человек, с которым я когда-либо смотрел хоккей. Я даже забываю о том, как сильно боялся упустить всё самое интересное из-за пропущенной поездки.

Когда начинается третий тайм, Дженни уже охрипла, а у меня болит живот от смеха.

— Если ты просто хотел посмотреть игру, господин судья, тебе стоило просто купить билет как всем остальным. Ты отстой, судья, — она бросает кусочек попкорна в судью в телевизоре, и целую пригоршню в меня. — Перестань смеяться надо мной.

— Я не могу. Смотреть хоккей с тобой — весело. Мои сестры ненавидят хоккей, или считают себя слишком крутыми, чтобы смотреть его. Они посещают всего одну или две игры в год и большую их часть проводят, уткнувшись в свои планшеты или строя ребятам глазки.

Дженни хихикает.

— Сколько у тебя сестер?

— Три.

— Сколько им?

Сжав челюсти, я выстраиваю даты в уме.

— Э-э, двенадцать, десять и девять.

Дженни поворачивается в мою сторону, положив ноги на подушку между нами. Пальцы ее ног выкрашены в бледно-розовый цвет, резко контрастирующий с черными ногтями на руках.

— Ого! Какая большая разница в возрасте.

— Мои родители расстались на пару лет, а потом снова сошлись, и были слишком заняты. Когда мне было тринадцать, я услышал больше нужного, и они снова поженились. Девять месяцев спустя появилась Алекса. Я быстро научился убегать из дома, когда они смотрели на друг друга тем самым взглядом.

Дженни хихикает, вытягивая ноги, упираясь пальцами в мое бедро. Она либо не замечает, либо ей все равно.

— Это здорово, что у них все получилось. Ты, должно быть, был счастлив.

— Определенно, — больше всего я рад, что мой папа впервые на моей памяти был трезв. — А какими танцами ты занимаешься?

— В основном контемпорари. Это мое любимое направление. Я выросла на балете, но влюбилась, когда открыла для себя контемпорари.

— Почему так?

Она морщит нос.

— В балете слишком много правил.

— И тебе не нравится следовать им?

Она ухмыляется.

— Не особо. Это еще убивало мои ноги, — она пожимает плечами. — Контемпорари больше похоже на меня. Я ни о чем не думаю, просто слушаю музыку и двигаю телом. Это освобождает так, как не освобождал балет. По крайней мере, меня. Я чувствовала себя слишком ограниченной, и все, что я хотела сделать, это выделиться.

— Это довольно круто. Должно быть, приятно найти свое место.

Лицо Дженни загорается также, как лицо моей младшей сестры Габби, когда я отвечаю ей в FaceTime. Она сжимает мое предплечье.

— Скоро мой рождественский концерт. Ты можешь прийти посмотреть с Картером и Оливией. Эммет и Кара тоже будут.

Ее улыбка исчезает при виде моей нерешительности и непонимающего выражения лица. Она отпускает мою руку, отводит взгляд и уходит. Я наблюдаю за тем, как ее личность ускользает, когда она снова замыкается в себе, прячась за той стеной, которую возвела, чтобы держать людей на расстоянии.

Но эта ее версия, что есть здесь сегодня вечером — она легко разговаривает и смеется со мной, я хочу сохранить это.

— Я уезжаю домой на пару дней на Рождество, но если все сложится, я обязательно приду посмотреть, как ты разнесешь эту сцену.

Мгновение она настороженно смотрит на меня, прежде чем ее плечи расправляются, а ноги опускаются обратно и касаются моего бедра.

— Не хочу хвастаться, но я там лучшая.

Я щелкаю ее по ноге.

— Ох уж эта самовлюбленность Беккетов, — она хихикает, отбрасывая мои пальцы. Когда ее ноги оказываются у меня на коленях, я накрываю ее лодыжки рукой.

— Конечно, но я надрывала задницу, чтобы стать уверенной в себе и своем таланте, поэтому этот титул принадлежит мне по праву.

— Мне это нравится. Ты должна быть уверена в себе и гордиться собой.

Наши взгляды встречаются, когда мы улыбаемся друг другу. Я любуюсь ее глубокими ямочками на щеках, губами в форме сердечка, тем, как они изгибаются в правом уголке, будто у нее есть секрет.

У меня возникает непреодолимое желание придумать причину, по которой мне пора убираться отсюда, тем более что за то время, пока мы болтали, игра закончилась. Вместо этого мой рот открывается, и я не знаю, что сейчас произнесу, пока это не прозвучит.

— Хочешь, досмотрим фильм до конца?

Блять. Это ошибка.

Потому что двадцать минут спустя Дженни наполовину превратилась в какое-то буррито из одеяла, прижимает к груди подушку, и сильно дрожит от рыданий: по телевизору звучит песня Элтона Джона «Ты чувствуешь любовь сегодня ночью?» (англ. ‘Can You Feel The Love Tonight’), а я просто подвываю.

— Заткнись! — она швыряет подушку мне в лицо.

— Это даже не грустная часть!

— Это эмоциональная часть! Они нашли друг друга после стольких лет разлуки, и они были лучшими друзьями, и это… это… это… заткнись! Перестань смеяться надо мной!

Я этого не делаю, но уворачиваюсь от второй подушки, которую она бросает. Дублин совершенно невозмутимо дрыхнет у камина, хотя эта девушка рядом со мной всю ночь была очень шумной.

— Ты вся такая «плохая девчонка», но я три раза видел, как ты плакала только на этой неделе, и два из этих раза были сегодня вечером во время просмотра мультиков.

Она даже больше не швыряет подушку, просто прижимает ее к моему лицу, пытаясь задушить меня, ее тело извивается напротив моего. Мой смех, кажется, только подстегивает ее.

Дженни толкает меня в сторону, и я опрокидываюсь на спину, она оказывается у меня между ног.

— Заткнись… Медвежонок… Гаррет!

— У меня три младших сестры. Ты не выиграешь, солнышко.

— Я росла с Картером, — ворчит она, сжимая мои руки и пытаясь прижать меня к дивану. — Он выводил меня из себя каждый день.

— Конечно, — я обвиваю одной рукой ее талию и разворачиваю, прижимая ее к себе, мои пальцы на ее запястьях. — Но я не твой брат.

И слава, блять, богу.

Дженни смотрит на меня из-под темных ресниц, ее щеки порозовели, губы от прерывистого дыхания приоткрыты. Наши груди поднимаются и опускаются вместе, быстро и тяжело, как грохот у меня в ушах. Я болезненно ощущаю теплое местечко между ее бедер, где хочу быть сам, в моей грудь бурлит желание.

На задворках моего сознания звучит голос, говорящий мне отвлечься, уйти, пока я не наделал ошибок, которые не смогу исправить.

Потому это прямо сейчас? Я и она, младшая сестра моего лучшего друга и капитана команды, спутаны друг с другом? Ошибка, от которой не отмажешься.

Но затем затуманенные голубые глаза Дженни опускаются на мои губы, и ее бедра слегка двигаются — приглашение, от которого, я не думаю, что смогу отказаться.

— Я выигрываю, — шепчу я и опускаю лицо, в то время как она приподнимает подбородок.

Мой рот накрывает ее рот без колебаний, пробуя на вкус. Черт, как же я хочу продолжать пробовать ее. Она мягкая и сладкая, нетерпеливая и нерешительная одновременно, и мой пульс учащается, пока я исследую ее. Я провожу языком по складке ее губ, прося разрешения. Я хочу поцеловать ее, и не знаю, захочу ли перестать это делать.

Она раскрывается передо мной, обвивает ногами мою талию, подпуская меня ближе, чем когда-либо. Мой язык медленно встречается с ее, и когда ее бедра, прижимаясь ко мне, приподнимаются, с ее губ срывается прерывистый стон.

И тут у меня перехватывает дыхание.

Дженни напрягается подо мной, и я знаю. Я все. Я облажался.

Я отступаю в ту же секунду, как она вырывается из моих объятий. Она пятится, пока с визгом не переваливается через край дивана, от чего ее попка оказывается задранной.

— Прости, — я поднимаюсь на ноги и тянусь к ней, пытаясь помочь подняться, но она продолжает, пятясь, выходить из гостиной и идти по коридору, тараща на меня широко раскрытые глаза. — Прости, Дженни. Я не имел в виду… Я не… Я не знаю, что на меня нашло.

Она врезается в стену и хватается за затылок.

— Ой!

— Да боже правый, позволь мне помочь тебе подняться, — я поднимаю ее на ноги, прежде чем она успевает оттолкнуть меня, и быстро взлетает по лестнице, не смотря на хромоту. — Дженни…

— Я устала! Так устала! Пора спать! — Она машет рукой на дверь. — Ты можешь просто… уйти. Запри дверь, когда будешь уходить! Спокойной ночи, Гаррет Андерсен!

Она спотыкается и падает на четвереньки наверху лестницы, бормоча, что только что назвала меня полным именем. Затем она исчезает, и захлопывает дверь.

Черт. Как же я облажался. О чем, черт возьми, я думал?

Я не думал, вот в чем проблема. Точно не той головой, что на моей шее.

Я смотрю вниз на свой член. Я полностью разочарован в нем, и собираюсь ему об этом сказать.

— Не можешь, блять, остаться в штанах хотя бы одну гребаную ночь, лейтенант Джонсон? Серьезно, чувак. Это чертова младшая сестренка Картера, — бормочу я, вытирая лицо, пока бреду обратно по коридору.

Дублин зевает и потягивается, а затем подбегает, чтобы лизнуть мою руку. Он сворачивается калачиком на подушке на кухне, пока я убираю беспорядок, который мы устроили, прежде чем быстро выпроводить себя за входную дверь. Мне нужно охладить свои синие от возбуждения яйца.

— Блять, — повторяю я по крайней мере в пятнадцатый раз за последние пять минут, тихонько ударяясь головой о дверь. — Блять, блять, блять.

Я не могу вот так уйти. Мне нужно извиниться, и нам нужно поговорить о том, что будет дальше. Я думаю, мы НИКОГДА не должны рассказывать Картеру, но, если она захочет, я расскажу. Он отрежет мне по крайней мере одну неотъемлемую часть тела, но я пойду на это, если она попросит.

Я тихонько возвращаюсь внутрь, снимаю обувь, моя шея становится липкой. Мне действительно нравилось проводить с ней время, но я на 99,999 процентов уверен, что я уничтожил все шансы на то, что мы когда-нибудь снова сможем оказаться в одной комнате.

— Дженни? — неуверенно зову я, поднимаясь по лестнице. Я нахожу единственную закрытую дверь и хватаюсь за дверной косяк. — Я хотел извиниться. Мы можем поговорить?

Отчасти я надеюсь, что она уже спит.

— Дженни, я… — я мотаю головой. Мне это не нравится. — Послушай, — пытаюсь я мягко, — можно мне войти?

Не получив ответа, я опускаю голову и вздыхаю, поворачиваясь к лестнице.

Но потом я слышу, как она тихо зовет меня по имени, и я торжествующе сжимаю кулак.

— Да, — бормочу я, прежде чем открыть дверь и словно вальсируя войти через нее. — Послушай, я был…

Слова остаются у меня на языке, челюсть отвисает, когда мой взгляд падает на самое великолепное зрелище, которое я когда-либо видел.

В воздухе разносится нежная вибрация, и кажется, что она исходит от розового предмета, который Дженни держит между своими длинными загорелыми ногами лежа на кровати.

А Дженни? Без штанов. И без трусиков. Голова запрокинута назад.

Моя рука оказывается на члене, когда мое имя вновь срывается с ее губ, точно так же, как слова, которые я не успеваю остановить, срываются с моих.

— О боги.

Дженни резко дергается вперед, ее ошеломленные глаза бродят по комнате и оказываются на мне. Я стою в дверном проеме, рука на члене, который, кстати, стал уже чертовски твердым.

Ее губы приоткрываются, и я, должно быть, самый большой мудак на планете, если думаю, что она может еще раз произнести мое имя или, что еще лучше, пригласить меня войти.

Вместо этого она визжит.

Срань господня, она визжит. Ее крик леденит кровь и разрывает уши, но все же лейтенанту Джонсону насрать.

Он также стоит во всей своей красе, умоляя меня позволить ему дать ей парочку салютов; спросить, не хочет ли она пошалить.

И, господи, как же этого хочу я.