Поиграй со мной

ГЛАВА 21

МЕНЯ ЗОВУТ ГАРРЕТ АНДЕРСЕН, И У МЕНЯ ХОККЕЙНАЯ ЗАДНИЦА

— Черт, как же хорошо я выгляжу. — Картер вертится, рассматривая себя в зеркало. Он теребит лацканы своего сшитого на заказ пиджака. — Я бы сам себя трахнул.

Он передает телефон Эммету, прежде чем прижать ладонь к зеркалу в пол, выпячивает задницу и оглядывается на нас через плечо.

— Сфоткай. Собираюсь отправить Олли. Дам ей знать, что ее ждет сегодня вечером.

Эммет подталкивает табурет к Картеру.

— Подними ногу. — Он кивает головой, делая снимки. — Да, хорошо. Олли это понравится.

Адам скрещивает руки на груди, наблюдая за мини-фотосессией.

— Черт, эти брюки действительно хороши. — Он показывает на задницу Картера в его бордовом костюме. — Не похоже, что ты сможешь их растянуть, Картер. Я впечатлен.

Картер вытягивает руки и приседает, подпрыгивая.

— Это все стреч-ткань. Они фантастические. Попробуй.

Мы пробуем, все мы. Для ясности: мы — это вся наша команда. Все двадцать пять из нас стоят, полностью в дизайнерских костюмах, сшитые специально для спортсменов с мускулистой нижней частью тела, к низу брюки сужаются. Нас приглашают на массу различных маркетинговых и коммерческих съемок, но думаю, что, возможно, это — мое любимое. Я выгляжу потрясающе.

— Черт. — Я кладу одну руку на бедро, другую на левую ягодицу и делаю выпад вперед. — Они невероятные. Такие удобные. — Я погружаюсь в растяжку, чувствуя жжение в паху, постанывая. Как танцовщица, Дженни невероятно гибкая, а я нет. У нее появляются разные идеи, и я соглашаюсь на них, но, если быть честным, угнаться за ней порой бывает трудно.

Фотограф хихикает, делая мое фото.

— Это здорово. — Ее черные волосы собраны в тугой хвост, спускающийся до середины спины. — Забудьте о постановочных фотографиях. Мы должны были просто дать вам, ребята, волю. Вы все прирожденные модели.

Когда я улыбаюсь, она улыбается в ответ. Ее зовут Сьюзи, и я на 99 процентов уверен, что она флиртовала со мной последний час, в основном потому, что мой костюм, по ее мнению, нуждается в постоянной подгонке. Она милая, но я сказал ей не больше пяти слов. Большую часть моего мозга занимает дерзкая брюнетка.

— Ты потягиваешь себя за пах? — Спрашивает Картер, когда я выпрямляюсь и потираю пульсирующее место. — Что сделал?

Кончики моих ушей горят, затылок становится влажным, особенно когда глаза Адама встречаются с моими. Он не сказал мне ни единого слова о кануне Нового года. Возможно ли, что он забыл, или я просто достаточно глуп, что надеюсь на это?

Кара пообещала никому не рассказывать, но только с оговоркой, что это было разовая акция. Она была за то, чтобы это продолжалось постоянно, но сказала, что не сможет держать рот на замке, если это будет так. Я удивлен, что она сдержала свое обещание. Эммет всю последнюю неделю крутился вокруг меня без единого понятия, были ли какие-либо части моего тела внутри Дженни.

— Я поскользнулся на льду, — наконец объясняю я или вру, как посмотреть. — Да, я поскользнулся, и мои ноги, они подкосились, как… — Я раздвигаю свои указательный и средний пальцы, потому что, видимо, я думаю, что это требует иллюстрации, — Вот так. Так что… да. Больно.

— У Дженни есть потрясающая массажная штуковина, — говорит Картер. — Я называю ее «боксер». Она выбивает дурь из твоих воспаленных мышц. Тебе стоит позаимствовать ее.

— Я определенно сделаю это, да. Я позаимствую ее «боксера». — Хотел бы я перестать трясти головой.

— Попроси ее показать тебе, как им пользоваться. Ты будешь стонать без остановки.

Ага. Определенно.

Я все еще ищу ответ, когда Адам спрашивает:

— Еще раз, что сказать? — Он поправляет манжеты, оглядывая себя в зеркале. Он одет во все черное и выглядит чертовски подтянутым.

— Меня зовут Джексон Райли, и у меня хоккейная задница, — отвечает Джексон.

Адам прочищает горло.

— Меня зовут Адам Локвуд, и у меня хоккейная задница.

Я фыркаю.

— Добавь хотя бы немного изюминки.

— Да, вот так. — Картер снова кладет ладонь на зеркало, оглядываясь через плечо. — Меня зовут Картер Беккет, и у меня хоккейная задница.

— Скорее так. — Я прочищаю горло и вожу плечами, принимая позу: одна рука на узле галстука, другая на бедре. — Меня зовут Гаррет Андерсен, — я оглядываюсь через плечо, — и у меня хоккейная задница.

Картер отталкивает меня бедром с дороги.

— Меня зовут Картер Беккет, — бормочет он хрипло и низко. Он оборачивается через плечо, прищурив глаза, выпячивает бедро и проводит рукой по правой ягодице. — И у меня хоккейная задница.

Я поднимаю пиджак и низко приседаю, бросая тяжелый, обжигающий взгляд через плечо. Я берег его для того, чтобы заманить Дженни в спальню.

— Меня зовут Гаррет Андерсен… — Я подпрыгиваю на корточках, рука поглаживает ягодицу, и поднимаю брови. — И у меня хоккейная задница.

— Черт возьми, — бормочет Картер, медленно покачивая головой. — Да. Да, вот и все.

— Это здорово, — говорит Сьюзи, делая снимок за снимком команды хоккеистов, которые приседают, покачивают бедрами, похлопывают себя по задницам. — Вы, ребята, такие веселые и откровенные. Мы должны сделать пару групповых снимков, а затем видеооператор отведет вас в сторону одного за другим.

Она подходит ко мне и тянется к моему галстуку.

— У меня опять развязался галстук? — Я убираю руки в карманы брюк, когда она начинает возиться с узлом.

Она хихикает.

— Я не знаю, как это продолжает происходить.

Я тоже, потому что единственный человек, который продолжает прикасаться к нему, — это она.

— Этот костюм тебе очень идет.

— Спасибо. Мне тоже нравится. Он супер удобный. — Это технология растягивания ткани. Костюмы узкие в талии и ногах, но достаточно широкие, чтобы вместить наши толстые бедра и — как вы уже догадались — хоккейные ягодицы.

— Ты такой высокий. Какого ты роста?

— Сто девяносто сантиметров, — отвечаю я, игнорируя смешки Картера и Джексона.

— Вау, — изумленно бормочет Сьюзи.

Я показываю на Адама, пытаясь отвлечь ее внимание. Она милая, но я не пытаюсь дать ей никаких неправильных представлений.

— А он сто девяносто шесть.

Она едва удостаивает его взглядом.

— Да, он такой большой. Твоя девушка тоже высокая?

— Эм, я… — Я чешу нос. — У меня нет девушки. — Это не ложь, но так кажется.

Ее лицо проясняется.

— О.

— У тебя есть парень? — Спрашивает Картер, подходя с раздражающей ухмылкой на раздражающем лице.

Сьюзи мотает головой, выжидающе улыбаясь мне, и Картер обнимает меня за плечи, притягивая к себе.

— Ну разве это не здорово? Вы оба одиноки, и Гаррет хочет походить на свидания. Верно, приятель?

Ну, блять. Это нехорошо.

Беременные женщины пугают.

Дженни на полфута выше Оливии, а она все еще пытается спрятаться за диван, уклоняясь от пристального взгляда Оливии.

— Может, ты перестанешь так на меня смотреть? — Дженни наконец кричит на нее. — Я понимаю, тебе не нравится рождественский подарок, который я подарила Картеру! Я не планирую умереть сегодня!

Оливия агрессивно указывает на Картера, что стоит в центре их гостиной с микрофоном, напевая слова из телевизора.

— Две недели, Дженни! Он поет каждый день в течение двух недель!

— Ну, они были на выезде пять… — Дженни закрывает рот, увидев убийственное выражение на лице Оливии. — Да, поняла. Две недели. Караоке было ужасной идеей.

Дженни и Кара смотрят друг на друга широко раскрытыми глазами, пытаясь не рассмеяться, но когда Картер поворачивается и хватает Оливию за руку, поднимает ее на ноги и кружит, пока поет «Поцелуй девушку» из «Русалочки», они взрываются смехом.

— Ладно, Дженни, — тяжело дышит он, когда песня заканчивается, вытирая пот со лба. — Ты и я. «Холодное сердце»?

— Да, черт возьми! — Она вскакивает с дивана, хватает второй микрофон, и я не знаю, что, случилось с моей жизнью, ведь я двадцатишестилетний мужчина, провожу редкий свободный вечер пятницы, наблюдая за тем, как мои друзья поют в караоке песни из мультфильмов Disney.

И все же я бы ничего не стал менять. Просто есть что-то в том, как Дженни выглядит совершенно свободной и непринужденной, будто чувствует себя в своей стихии здесь, с этими людьми, достаточно, чтобы быть самой собой.

— Иногда, — вздыхает Оливия, — кажется, что их двое.

Я похлопываю ее по руке.

— И ты собираешься добавить еще одну. Так храбро с твоей стороны, Лив.

— Мне нужна помощь. Так много помощи.

Я хихикаю.

— Могу я принести тебе что-нибудь, мамочка? — Она уютно устроилась на диване, умудряясь выглядеть одновременно и неловко, и чертовски уютно. Ее беременный животик милый, но для такого маленького человека он слишком большой и отнимает у нее много сил. Я уверен, что ей больно.

— Я бы с удовольствием выпила чаю и съела «Орео». Картер положил печенье на холодильник, куда я не смогу дотянуться, а чайные пакетики в кладовке.

Адам неторопливо подходит ко мне на кухне, пока я готовлю чайник, выглядя чертовски неловко и к тому же немного напуганным.

— Послушай, приятель, — осторожно начинает он. — Я люблю тебя.

— Я тоже люблю тебя, чувак.

— Я хочу, чтобы ты был счастлив, — пытается он снова.

— Спасибо, приятель. Ценю это. — Я наливаю кипящую воду на чайный пакетик, наблюдая, как он меняет цвет. — Я тоже хочу, чтобы ты был счастлив.

— Э-э, верно. Но для того, чтобы быть счастливым, ты должен, э-э… — Он нервно проводит рукой по волосам, обводя взглядом комнату, прежде чем наклониться ближе и прошептать. — Оставаться в живых.

Я сдерживаю желание рассмеяться только потому, что его беспокойство искреннее, а также потому, что не планирую умирать. Честно говоря, я удивлен, что ему потребовалось так много времени, чтобы прийти в себя. Держу пари, он кипел всю неделю.

Я украдкой оглядываю комнату. Все заняты, и самое главное, Картер все еще поет.

— Послушай, это было всего один раз. Это больше не повторится. — Врать Адаму кажется странным. Мне это не нравится.

— Этого вообще не должно было произойти, — кричит он шепотом. — Ты совершил ошибку!

Я вскидываю руки.

— Я все время совершаю ошибки, чувак! — Я кладу руку на грудь, чтобы успокоить свое прерывистое дыхание, пока ситуация не накалилась еще больше. К тому же, Кара наблюдает за нами из гостиной. Мне не нужно, чтобы она снова совала сюда свой нос. Это чудо, что мы вообще выбрались. — Послушай, все, что мы делали, это целовались.

— Ты сказал, что дезинфицировали!

— Да ладно, чувак! Ты вообще был пьяный? Что ты помнишь?

— Зачем дезинфицировать, если все, что вы делали, это целовались?

— Э-э, потому что Джен- она… неряшливо целуется. Да, супер неряшливо. Я думаю, у нее такое расстройство, из-за которого у нее выделяется больше слюны. — Я вздрагиваю. — Супер странно. — Она оторвет мне яйца, если это дойдет до нее. — Все равно хорошо.

Адам закатывает глаза.

— Отлично, потому что мне определенно было интересно, как она целуется в засос. — Он наклоняется ближе, свирепо бросая обвиняющий взгляд. — Для начала, что ты вообще делал в ванной наверху с ней наедине?

— Все ванные были заняты.

— Все ванные комнаты были заняты ровно в полночь, когда все праздновали наступление Нового года?

Я поджимаю губы.

— Угу.

Адам качает головой.

— Ну, а что вы с Карой делали, когда пошли вместе в ванную наверху? — Я уклоняюсь, а не обвиняю, но он все равно стучит кулаком по моему плечу.

— Потому что все ванные комнаты были заполнены после полуночи, когда нам обоим нужен был туалет, и Кара сказала, что ничего и никого не ждала, придурок.

Я фыркаю от смеха, потому что мне вроде как нравится видеть Адама раздраженным, обзывающимся и все такое.

Он вздыхает, проводит пальцами по своим темным волосам, в голубых глазах читается усталость.

— Ты обещаешь, что это было только один раз?

Я почесываю уголок рта, бормоча.

— Обещаю — скрещивая пальцы, надеясь, что однажды Адам простит меня.

— Значит, ты позвонишь той девушке?

— Девушке? Какой девушке?

— Девушке с сегодняшнего дня! Фотограф!

— Ооо, точно, точно. Она. Да, я собираюсь позвонить ей. — Уже удалил ее номер.

Сьюзи неплохая. Она была милой и очень дружелюбной. Если бы я был свободен, возможно, я бы пригласил ее куда-нибудь. Но я недоступен. Я не думаю, что я доступен. Верно?

Ну, в любом случае, она не Дженни, и это единственное, что имеет значение. Она единственная женщина, от которой я не могу отвести глаз.

Когда Адам, наконец, достаточно удовлетворен, она заходит на кухню.

Она берет кружку, и я наполняю ее горячей водой. Она опускает в нее чайный пакетик.

— О чем говорили?

— Просто хотел убедиться, что ничего не происходит.

Дженни прислоняется к стойке, пряча улыбку за кружкой.

— Бедный Адам. Мне неловко врать такому милому мужчине.

— Я тоже, особенно когда его главное беспокойство — остаться в живых.

Дженни хмыкает, кивая.

— Верно.

Я наклоняюсь к ней, и когда наши руки соприкасаются, я переплетаю свой мизинец с ее.

— Караоке было подарком для тебя или для Картера?

Дженни хихикает.

— Ну и что, что я тоже люблю петь.

— Я думаю, ты была рождена, чтобы играть на сцене.

— Рожденная сиять, детка. — Песня заканчивается, и Дженни, вскинув обе брови, смотрит на меня, убирая руку и направляясь в гостиную со своим чаем. — Следующий Гаррет! Он хочет спеть что-нибудь из Моаны!

Я бы предпочел этого не делать, но Кара вскакивает, заявляя, что споет со мной, и, прежде чем я успеваю опомниться, я уже спел половину песни, а Дженни все это время не перестает смеяться. Мне нравится быть причиной ее смеха.

Когда я наконец сажусь, запыхавшийся и голодный, Картер лопает мой пузырь счастья.

— У Гаррета свидание.

У меня отвисает челюсть, взгляд мечется к Дженни.

— Что? Нет.

— Ну, пока нет. Он получил номер телефона фотографа с сегодняшней съемки.

— Она-она-она… она дала его мне!

— Они все время флиртовали, — продолжает Картер. — Они были так увлечены друг другом.

— Нет, я-я-я… она была, но я был… Я был… — Черт. В ту секунду, когда мои глаза встречаются с глазами Дженни, она отводит взгляд, щеки ее заливает яростный румянец. Взгляд Кары мечется между нами двумя, по ее лицу расползается хитрая ухмылка. Адам просто выглядит чертовски измученным или разочарованным, а может, и тем, и другим.

— Я не флиртовал, — бормочу я, но слова теряются, когда Картер и Эмметт включают «За окном уже сугробы» из «Холодного сердца», исполняя ее дуэтом. Весь следующий час я украдкой поглядываю на Дженни.

К тому времени, как мы возвращаемся в квартиру, я совершенно сбит с толку. Она не смотрит на меня и почти не произнесла ни слова весь оставшийся вечер. Каждый раз, когда кто-нибудь обращался к ней, она просила их повторить слова. Я попытался обхватить ее мизинец своим под кухонным островком, когда мы все выстроились в очередь, чтобы наполнить тарелки, но она вывернулась и повела себя так, словно меня там не было. Максимум, чего я от нее добился, это вручение мне ключей от машины Картера и просьба отвезти ее домой, потому что она боится водить в снегопад.

— Приятно, что вы с Картером так близки. Это видно, просто наблюдая за вами двумя.

Она не отрывает взгляда от окна.

— Да, мы всегда такими были. Он мой лучший друг.

— И я тоже, верно? — Я толкаю ее в бедро и нетерпеливо хихикаю. Я не знаю, почему я ее толкаю. Все так неловко, и все, что я хочу сделать, это прикоснуться к ней, положить руку ей на колено, переплести свои пальцы с ее. — Дженни? — Я толкаю, толкаю еще раз.

Она бросает на меня быстрый взгляд, слабо улыбаясь. Я не думаю, что это ответ. Если это так, то мне это не нравится.

— Ну, ты мой лучший друг. — Потому что я не могу перестать говорить. — Итак, крепкая печенька. — Крепкая печенька? Черт возьми, пожалуйста, заткнись.

Я веду машину еще три минуты в жуткой тишине, и когда мы останавливаемся на красный свет, я больше не могу сопротивляться желанию убрать от нее руки. Я кладу ладонь лицевой стороной вверх, растопырив пальцы, и жду.

Дженни наблюдает за мной, но не заглатывает наживку, поэтому я пожимаю ей руку.

— Давай, Дженни. Возьми меня, блять, за руку, пожалуйста. Мне нельзя было прикасаться к тебе весь день, а это единственное, о чем я думал.

Уголок ее рта кривится, и этого недостаточно, но сойдет. Она проводит своей ладонью по моей, и когда наши пальцы переплетаются, и она сжимает мою руку, мои нервные окончания горят. Интересно, тепло ли ей от меня так же, как мне от нее. Ведь она словно кружка горячего шоколада после возвращения с мороза или выход на улицу весной и ощущение солнечного света на своем лице после долгой зимы.

Возвращаясь в квартиру, мы едем на лифте в еще большей тишине, но она нежно сжимает мою руку. Когда мы подходим к ее двери, она проскальзывает внутрь. Она слишком быстро начинает закрывать ее, прежде чем я успеваю зайти вместе с ней, и от этого мое сердце бьется слишком быстро. Она расстроена, а я не хочу, чтобы она была такой.

Она одаривает меня улыбкой, но я ненавижу ее. Она маленькая, грустная и немного застенчивая, наполовину скрытая дверью, за которую она держится, и на ее щеках едва видны ямочки.

— Эй, я побуду одна. Я очень устала.

— Ох. Хорошо. Ты уверена? Мы можем просто посмотреть фильм или что-нибудь еще? Я могу пощекотать тебе спину.

— Да нет, все в порядке. Просто пойду спать.

— Хорошо. — Я потираю затылок. — Эм… спокойной ночи, я полагаю. — Я наклоняюсь вперед, и она поворачивает лицо так быстро, что я бы даже не заметил, если бы не поцеловал уголок ее рта вместо губ.

И это, блять, отстой.

Между нами повисает тишина, пока мы смотрим друг на друга, отчего я будто весь чешусь. Не знаю, что между нами происходит. Знаю, что чувствую себя уже не так, как тогда, когда все это началось, когда все, чего я хотел, — это просто попробовать ее на вкус. Может быть, это моя вина, что я нарушил правила, дал ей больше, чем она когда-либо просила: фильмы, объятия, гребаные спортивки.

Но я не могу понять ее, и прямо сейчас, когда мои собственные чувства новые и сбивают меня с толку, и я не уверен в их глубине, я не знаю, как действовать дальше, лишь знаю, что мне нужно действовать осторожно. Терпение всегда помогало мне в отношениях с Дженни. Разве бездумно надеяться, что еще немного — и я добьюсь чего хочу? Ее легко напугать, а это — последнее, что я хочу делать.

Дженни теребит кончик своей косы.

— О, и, эм, если ты собираешься позвонить этой девушке…

Так и знал. Она ревнует. Значит ли это, что я ей нравлюсь? Думаю, это значит, что я ей нравлюсь.

— Я не собираюсь звонить этой девушке.

— Что ж, если ты передумаешь…

— Я уже удалил ее номер.

Дженни моргает раз, другой.

— О.

— Да.

— Эм, ну. — Она наматывает косу на руку, переплетая пальцы, и ее щеки розовеют, когда она пытается высвободить руку. Я тянусь к ней и помогаю выпутаться. Она тут же начинает выковыривать воображаемые ворсинки со своей толстовки. — Просто помни, что мы должны покончить с этим до того, как ты начнешь встречаться с кем-то другим, потому что я не хочу чувствовать себя глупо, или чувствовать неловкость, или что-то еще.

— Я не встречаюсь ни с кем другим, Дженни, и мы не собираемся заканчивать это. Это все?

— Что все?

— Ты просто не хочешь чувствовать неловкость?

Ее носик морщится, когда она втягивает нижнюю губу в рот и снова опускает взгляд. Я не уверен, что когда-нибудь привыкну к ее застенчивости, которая проглядывает то тут, то там, но я начинаю понимать, что она нравится мне так же сильно, как и ее громкая уверенность. Рычит она или шепчет, для меня она по-прежнему красива, сильна и неповторимо совершенна.

— Что еще может быть?

Я со вздохом закатываю глаза к потолку. Ей нравится делать это время от времени, отвечать на мой вопрос вопросом. Так она избегает любого серьезного разговора, который мог бы вынудить нас обратиться к тому, к чему все идет, или, по крайней мере, к тому, к чему я хочу, чтобы это привело.

Итак, с дурацкой улыбкой я хватаю ее за толстовку и тяну. Она наваливается на меня, хватаясь за мои бицепсы, чтобы удержаться, и я прислоняю ее лицо к своему.

— Иногда ты чертовски бесишь, солнышко. Ты знаешь это, не так ли?

Вот он, прямо там, в уголке, намек на улыбку. На ее щеках появляются ямочки, и когда солнце расцветает на ее лице, мне хочется расцеловать ее.

— Я ни для кого не солнышко.

— Черт возьми, как я люблю, когда ты ошибаешься. — Мой рот накрывает ее, он открывается, и ее язык встречается с моим в медленном, стремительном поцелуе. — Ты мое солнышко.