Поиграй со мной

ГЛАВА 34

КАК ЗВЕЗДЫ

В моем мозгу происходит короткое замыкание.

— Я думаю, что ты сказал… нет, потому что ты… Гаррет, я думаю, ты случайно только что сказал…

— Что я влюблен в тебя, — заканчивает он за меня, и это здорово. Я уверена, что мы собираемся поменяемся местами, где он станет уверенным в себе, а я — безмозглой дурой.

Я не знаю, как это возможно, чтобы мое сердце билось так быстро, но вот оно уносится галопом. Мое горло продолжает сжиматься, и я не знаю, как выдавить из себя слова.

— Ты… Ты уверен?

— Я никогда ни в чем не был так уверен, — его слова нежны, как пальцы, которые он прижимает к моей челюсти, запрещая мне отвести взгляд. — Я люблю тебя, Дженни.

Никто никогда не любил меня раньше, не так, как сейчас. И быть любимой единственным человеком, которого я хочу любить сама… Я не могу поверить в это.

— Может быть, ты мог бы, например… — я шмыгаю носом, яростно потирая глаз и одновременно хватая Гаррета за предплечье, чтобы не сделать что-нибудь нелепое, например, не упасть прямо на задницу. — Скажи это еще раз.

У него та самая улыбка, захватывающая дух, глуповатая, с нужной долей высокомерия. Обхватив мое лицо руками, он смахивает слезы с моих глаз и шепчет: «я люблю тебя».

Нет. Нет. Сейчас не время для странных, сдавленных звуков, Дженни. Будь спокойной.

— Еще раз?

— Я люблю тебя, — он целует меня в щеку. — Я люблю тебя, — в другую щеку. — И еще раз, Дженни, для пущей убедительности. Я чертовски люблю тебя.

— Я не плачу, — плачу я. — На всякий случай, если тебе интересно, — я подавляю жалобный всхлип. — Сейчас сезон аллергии.

— Сейчас февраль.

— Заткнись.

Гаррет смеется, притягивая меня в свои объятия. Он теплый и надежный, и я не могу осознать, как сильно я скучала по нему, когда его не было даже ненадолго.

— А как же Сьюзи?

Он отступает назад, удерживая мой пристальный взгляд.

— Я вывел Сьюзи на улицу, сказал ей, что влюблен в брюнетку, которая упала со стула, а затем вскружила мне голову, но я даже еще не сказал об этом этой брюнетке, потому что я тупица. Тогда я сказал, что ты будешь называть меня придурком, а не тупицей, — широкие кончики пальцев скользят по моей скуле, убирая пряди волос. — Больше никого нет, Дженни. Никогда не было и никогда не будет.

— Но почему?

Он хмурится.

— Почему я люблю тебя?

Я киваю. Что он видит такого, чего никто другой никогда не видел? Что именно ему нравится, что все остальные считали слишком сложным, отнимающим слишком много времени?

— Хм, — он подхватывает меня на руки и несет на кухонный остров, усаживая сверху. Он встает между моих ног, обхватывая мое тело руками, лежащими на столешнице. — Короткий и простой ответ: почему нет? Нет ничего, что бы мне не нравилось в тебе. Но я думаю, тебе нужно знать все причины, и я пришел подготовленным, — он подмигивает, постукивая себя по виску. — Они хранятся здесь, в моем банке «Дженни».

— Банк «Дженни»?

— Да, как спэнк банк, только без пошлостей (прим. spank bank — это «мысленный» банк, содержащий образы или воспоминания, специально предназначенные для мастурбации).

Хихикая, я смахиваю остатки своей аллергии со щек, прежде чем закинуть руки ему на плечи.

— Ладно, попробуй.

— Я люблю твои секс-игрушки.

Я отталкиваю его.

— Не очень-то хорошее начало, осел.

Смеясь, он возвращает себе место между моих ног, снова обвивая меня руками.

— Ты не дала мне закончить. Такая нетерпеливая. Мне нравится, что ты остаешься наедине с самой собой. Что ты создала для себя границы и исследовала их. Я думаю, это сексуально не потому, что у тебя лежит кое-что интересное в прикроватном ящике, а потому, что ты не боишься быть человеком, с которым тебе приятно в одиночестве.

— Вовремя спасся, здоровяк.

— Возвращаясь к твоему нетерпению… Мне это тоже нравится. Это не эгоистично и не утомительно, а наоборот. Ты так искренне увлечена столькими делами, что хочешь взять их в свои руки прямо сейчас. Это вызывает у меня желание испытать все вместе с тобой. Твое счастье вызывает зависимость.

Мое лицо пылает, зубы прикусывают нижнюю губу.

— Продолжай.

— Я так давно хотел, чтобы ты впустила меня, — он касается моей щеки, когда мое лицо вытягивается от его тихих слов. — Потому что я хотел знать все, Дженни. Почему ты иногда закрывалась от меня, почему была против таких вещей, как секс, и почему у тебя было мало друзей. Но теперь я понимаю, что это не то, чего ты на самом деле хотела. Ты заставила меня попрактиковаться в терпении, и, поступая так, я научился доверять тебе, немного больше доверять самому себе. Твои стены были не просто так, и ты не позволила мне заставить тебя снести их по моему хотению.

Он улыбается.

— Мне нравится, что у тебя были стены. Ты решила узнать себя лучше, чем кто-либо другой, прежде чем впускать кого-то другого, и я восхищаюсь этим. У стольких людей поверхностные, пустые отношения, потому что они на самом деле не знают самих себя. Но я знаю тебя так хорошо только потому, что ты знаешь, потому что ты способна быть непримиримой.

Обхватив ногами его бедра, я притягиваю его ближе.

— Ты думаешь, что знаешь меня?

— М-м-м. Ты кричишь, когда злишься, и плачешь, когда тебе грустно. Но ты также плачешь, когда злишься, и кричишь, когда тебе грустно. Тебе неловко, когда ты плачешь, потому что ты думаешь, что это делает тебя слабой, но я думаю, что показывать твою мягкую сторону — это сильно и храбро, и я бы хотел, чтобы это делало больше людей, включая меня. Ты молчалива, когда ошеломлена или напугана, и тогда ты больше всего держишь меня за руку. Ты честная и громкая, и ты самый большой поклонник самого себя, когда дело доходит до танцев, но я хотел бы, чтобы ты была таким же большим поклонником всего остального. Твой любимый способ прижаться ко мне — прильнуть щекой к моей груди и просунуть свою ногу между моими, и я думаю разделить с тобой «Данкарус» на диване или получить пинка под зад на повторе «Просто танцуй» — мое любимое занятие в мире. Ты заставляешь меня смеяться больше, чем кто-либо когда-либо, и у тебя самые странные оскорбления в мире, и ты…

— Гаррет? — я кладу руку ему на щеку, возвращая его взгляд к своему.

— Да?

— Сколько еще причин у тебя есть?

Он чешет затылок.

— Э-э, я не знаю. Я просматривал их все сегодня по дороге домой на самолете. Это длилось шесть часов, и у меня не хватило времени.

Я хихикаю, потому что верю в это. Гаррет до боли честен, хотя бы потому, что он самый дерьмовый лжец в мире. Я не думаю, что у него хватит духу на это.

— Почему ты был сегодня в самолете? Где ты был?

Он ставит меня на ноги и, взяв за руку, ведет к дивану, где мы садимся вместе. Он проводит пальцами по волосам, выглядит потерянным, выражение его лица болезненное, тяжелое, измученное.

Я кладу руку ему на бедро.

— Все в порядке?

— Да, теперь это так. По крайней мере, я так думаю. Думаю, это началось вчера утром, во время перелета домой из Колорадо. Мы разговорились, и Картер сказал, что ты не готова встречаться. Обычно я пропускаю мимо ушей все, что он говорит, но он сказал, что ты сказала ему, что была счастлива одна, что ты не хотела ничего менять или быть привязанной к кому-либо. И тебе позволено говорить это и чувствовать это. Мы не говорили о том, чтобы выйти на новый уровень наших отношений, но, думаю, учитывая свидание, которое у нас должно было быть сегодня вечером, я просто подумал, что, может быть… может быть, ты готова. Потом в самолете у меня отключился Wi-Fi, и я не мог написать тебе, а к тому времени, как мы приземлились, у меня была куча пропущенных звонков от моих сестер. Мои родители поссорились, и мой отец ушел с бутылкой виски. Мои сестры были напуганы и хотели, чтобы я вернулся домой, и единственным человеком, с которым я хотел поговорить, была ты, — он смотрит на меня из-под ресниц. — Ты была мне нужна, а тебя не было.

Моя грудь сжимается от душевной боли в его голосе.

— Прости, Гаррет.

Он быстро качает головой.

— Пожалуйста, не извиняйся. Это не твоя вина, и я знал, что ты была занята. Но я позволил своим страхам взять верх надо мной. Я позволил себе подумать, что мы значили для меня больше, чем для тебя.

— Это неправда, — я кладу руку ему на щеку, поворачивая его лицо обратно к своему. — Это неправда, — повторяю я. — То, что у нас есть, значит для меня все тоже самое, что и для тебя. Прости, что меня не было рядом, когда я была тебе нужна. Теперь я здесь.

— Когда я увидел Саймона с его руками на тебе, когда я услышал, как ты повторяешь все, чего я боялась, что мы были не более чем друзьями, что наши отношения были просто удобными… Это вывело меня из себя. Мне казалось, что я едва держусь за свои семейные дела, а потом…

— А потом ты сказал, что тебе нужно пространство, — в этом есть смысл, но это не останавливает ревущую боль, и я хватаюсь за грудь, прямо там, где болит.

Гаррет кладет свою руку поверх моей, прижимая мою ладонь к сердцу.

— Мне так жаль, Дженни. Мне было больно и я был подавлен, и чем дольше я сидел там один, тем больше я сомневался во всем. И я просто… я не знаю. Кажется, я упал. В моей голове был полный кавардак, и я оттолкнул тебя, потому что не мог разобраться в своих мыслях.

Я сижу, обдумывая его слова, мгновение, прежде чем переплетаю свои пальцы с его.

— Я прощаю тебя.

— Правда?

— Вот что делают друзья, когда любят друг друга, когда совершают ошибки и извиняются. Ты простил меня за то, что я разозлилась и убежала от тебя в ту ночь, когда мы увидели Кевина.

Взгляд Гаррета скользит вниз, к нашим сцепленным рукам, прежде чем вернуться ко мне.

— Ты мой лучший друг, Дженни, но я больше не хочу быть просто друзьями. Мне не нужны некоторые преимущества, я хочу их все. Я хочу тебя всю.

— Я уже твоя, Гаррет, благодаря нашей дружбе.

— Мне это нравится, — он оставляет поцелуй на костяшках моих пальцев, затем рассказывает о своей короткой поездке домой. Он рассказывает мне о том, как нашел своего отца в закусочной, как он был зол всего мгновение, пока не увидел, насколько тот сломлен. Он рассказывает мне, почему его отец был на грани рецидива, как они вместе пережили это, как он привел его домой к его маме и свернулся калачиком со своими сестрами.

— Я годами просил их переехать сюда. Мне кажется, это прекрасная возможность начать все сначала. Он сказал, что подумает об этом, но кто знает, — он пожимает плечами. — Я не хочу, чтобы моим сестрам приходилось звонить мне, когда я им нужен. Я хочу все время быть рядом с ними и не хочу наблюдать, как они взрослеют через FaceTime.

— Ты хороший старший брат.

Он мягко улыбается, прежде чем отвести взгляд и сглотнуть.

— Гаррет? Что еще?

Он колеблется, облизывает губы.

— Мой отец совершил много ошибок, больше, чем я когда-либо мог сосчитать. Но что для меня имело значение, так это то, что он так старался выйти на другую сторону. Он всегда старается быть лучше. Я рад, что он смог дать моим сестрам жизнь, которую не смог дать мне, и я люблю его за это. Но… ты ненавидишь его?

Я удивленно откидываюсь назад.

— Ненавижу его? С чего бы мне его ненавидеть?

— Потому что он вполне мог быть за рулем, — ему не нужно уточнять, чтобы сказать мне, что убило моего отца. — Кто-то, похожий на моего отца, отнял у тебя твоего отца. Я не знаю, как попросить тебя поддержать его, — у меня покалывает в носу, и я морщусь в попытке унять нарастающую боль в груди. Ей удается выскользнуть, как это обычно бывает, одинокая слеза скатывается по моему лицу. Когда я тянусь к медальону, который раньше висел у меня на шее, и не нахожу ничего, кроме кожи, падают вторая и третья слезы.

— Никто не сможет отнять его у меня. Я всегда буду держать его при себе. И тебе не нужно просить меня поддерживать твоего отца. Я поддерживаю тебя и всех, кого ты любишь, всех, кто пытается быть лучше, чем они были. Разве это не жизнь? Разве мы все не пытаемся быть той лучшей версией самих себя?

— Спасибо, — он обнимает меня, крепко прижимая к себе. — Прости, что я не смог лучше рассказать тебе о своих чувствах и о том, как я хотел, чтобы у нас все сложилось. Иногда я не знаю, как выразить свои чувства словами. У меня всегда лучше получались действия, так что я вроде как… — он указывает на подарочный пакет, который ранее оставил у двери. — У меня был этот план, чтобы дать тебе понять, как много ты для меня значишь.

Я прижимаю руки к груди и издаю визг. Я люблю подарки, подайте на меня в суд за это.

— Ты все еще можешь мне показать, — я вскакиваю на ноги и бросаюсь к двери. — И у меня для тебя тоже кое-что есть.

Он стонет, и я закатываю глаза, раскладывая подарки на кофейном столике.

— На самом деле это глупо. Ничего особенного, — я сую ему в руки первую коробку. — Это кое-что съедобное.

— Лучше бы это было съедобное нижнее белье, — ворчит он, затем ухмыляется, снимая ленту и поднимая крышку коробки с изготовленным на заказ сахарным печеньем. Двенадцать сердец, двенадцать пенисов и множество надписей по типу «Я люблю твой член». Он берет одно крошечное печенье с пенисом и рассматривает его. — Это явно не мой размер.

— Да, это была самая маленькая формочка для печенья, которая у них была.

Гаррет фыркает от смеха.

Я сую следующую упаковку ему в грудь, нетерпеливо хлопая в ладоши.

— Следующая!

Он вытаскивает нижнее белье, лежащее внутри, шевеля губами во время чтения, и тут же падает вперед со взрывом смеха.

Я показываю на ярко-желтый предупреждающий знак на промежности, надпись на котором гласит: ОСТОРОЖНО: ОПАСНОСТЬ УДУШЕНИЯ.

— Это про тебя, здоровяк!

— Ты невероятна, — он целует меня в щеку, затем тянется за последней коробкой.

Я отталкиваю его локтем с дороги, хватаю коробку и прижимаю ее к груди.

— Ты не обязан открывать эту. Это, на самом деле… это… это не для тебя. Они смешались. Это для Дублина.

— Ты подарила собаке подарок на день Святого Валентина?

Я поджимаю губы.

— М-м-м.

— Я тебе не верю, — он выхватывает подарок.

— Гаррет! — я бросаюсь на него, но он прижимает ладонь к моей ключице, удерживая меня на расстоянии. Затем он поворачивается, вдавливая меня спиной в диванные подушки, фактически ложась на меня сверху, когда открывает маленькую коробочку. Мои уши горят, когда он достает маленький серебряный брелок, с выгравированным на металле медведем, стоящим на задних лапах прямо под солнцем. — Это глупо, — бормочу я. — Просто, как будто… — я машу рукой, когда он смотрит на меня через плечо. — Я даже не знаю, почему я это купила.

Он скатывается с меня и сажает к себе на колени.

— Мне нравится, — он притягивает меня к себе за затылок, но останавливается, его губы вопросительно нависают над моими.

— Поцелуй меня, — шепчу я. — Пожалуйста.

В тот момент, когда его губы касаются моих, мое небо взрывается фейерверком, заставляющим ночь сиять. Я погружаюсь в его прикосновения, губы со вздохом приоткрываются, и его язык проникает внутрь, неуверенный, нежный. Он отстраняется, целует меня раз, другой, затем прижимается своим лбом к моему, улыбаясь.

— Моя очередь, — снимая меня со своих колен, он вручает мне розовый подарочный пакет, усеянный сердечками из золотой фольги, папиросную бумагу в тон и хихикает, встревоженно и совершенно по-Гарретовски, почесывая подбородок. — Надеюсь, тебе понравится.

Я вытаскиваю первое, что мои пальцы находят под салфеткой, — длинную, тонкую коробочку из красного бархата. Коробочка скрипит, когда я открываю ее, и я провожу пальцем по золотому подсолнуху на изящной цепочке.

— Это прекрасно, Гаррет.

— Открой его, — мягко призывает он.

Я достаю ожерелье из коробки и аккуратно поворачиваю крошечный цветок между пальцами, пока не нахожу шов и не открываю его. На одной стороне выгравировано "Ты — мое солнышко", что вызывает у меня улыбку. Но именно другая сторона заставляет меня задержать дыхание, а сердце взлететь к горлу. Потому что там я вижу улыбающиеся лица — моего отца и свое собственное.

— Я знаю, что это не тот медальон, который подарил тебе твой папа. Я пытался найти его. Я связался с компанией, но они больше не производят такие. Я подарил тебе этот, потому что ты мое солнышко, и я думаю, что ты принадлежала и своему отцу тоже.

Я бросаюсь к нему на колени, опрокидываю его на спину, слезы застилают мне глаза.

— Спасибо тебе, Гаррет. Огромное. Это лучший подарок на свете.

Он хихикает.

— Ну, есть еще один, и, возможно, он тебе понравится больше.

— Я сомневаюсь в этом, — я засовываю руку в папиросную бумагу, ощущая мягкость предмета под ней. Она плюшевая, но в то же время немного грубоватая, в некотором роде уютная, как что-то очень любимое. — Я не думаю, что что-то может превзойти… — мои слова застревают у меня в горле, когда я вытаскиваю мягкую игрушку из пакета. Его розовый мех, когда-то такой яркий, стал бледным и приглушенным, точно таким, каким я его помню, белое пятно на груди немного посерело от многолетнего таскания повсюду, черный глаз-пуговка слева свободно свисает.

Я прижимаю к груди своего любимого кролика, вдыхая знакомый запах, радуясь воспоминаниям, которые наводняют мой разум, и слезы текут по моим щекам.

— Принцесса Жвачка, — плачу я в ее мех. — Ты нашел ее.

— Я подумал, может быть, она выпала в грузовике. Я позвонил в компанию, и они разрешили мне порыться в корзине для потерянных вещей, но ее там не было. Однажды я проходил мимо дома и везде искал. Ходил взад и вперед по улице, по саду… Я нашел ее в кустах у дороги, наполовину зарытую в кучу снега. Она была вся в грязи, поэтому я вымыл ее для тебя и надеюсь…

Я прижимаюсь своим ртом к его рту, погружаю пальцы в его волосы, сминая свою игрушку между нами. Когда я отстраняюсь, его щеки блестят от моих слез, губы красные, волосы растрепаны после моего нападения.

— Это самый добрый и заботливый жест, который кто-либо когда-либо делал для меня.

— Да, ну… — он потирает затылок. — Я бы сделал для тебя все, Дженни.

— Потому что я твое солнышко?

Он кивает.

— Самое яркое.

— И ты любишь меня?

— Да. Дико, м?

Я ему не отвечаю. Во всяком случае, не словами. Вместо этого я встаю, целую Принцессу Жвачку в макушку, прежде чем уложить ее на свою книжную полку, прямо рядом с фотографией, на которой мы с папой. Затем я беру Гаррета за руку и веду его по коридору.

Его ладонь становится влажной, пальцы крепко сжимают мои, что является верным признаком нервозности, которая нарастает с каждым шагом к моей спальне.

— Нам не нужно ничего делать, Дженни. Это не так… Я не такой, как… Нам не нужно ничего делать, — то, как он подбирает слова, когда волнуется — одна из моих любимых его черт. — Я не против просто пообниматься. И плюс, — он хихикает, проводя пальцами по волосам, когда я тащу его за дверь, — у меня нет презерватива.

— Все в порядке.

— Хорошо, — его тело сдувается со свистящим выдохом. Он опускается на край кровати. — Отличклассно, — он качает головой, поеживаясь. — Черт. Классно. Круто.

— Я принимаю таблетки уже полтора месяца.

О, он такой милый, когда выглядит так, будто его вот-вот стошнит.