Прекрасная месть

Глава 15

Дуэль на смерть

Лэй

В голосе отца звучала насмешка:

— Теперь ты отвечаешь на звонки Моник?

Я скривился:

— Какого хрена тебе пришло в голову позвонить Моник с телефона ее отца?

— По двум причинам.

Нахмурившись, я вышел на балкон. Передо мной раскинулась потрясающая панорама, но я не почувствовал ни малейшей радости.

— И какие же это две причины?

— Первая: я подумал, что ты не станешь отслеживать телефон ее отца, так что это был интересный способ выйти на тебя.

Блядь, почему я сам об этом не подумал? Я должен был проверить, не пропало ли что-то важное.

Если я действительно собирался победить своего отца, нужно было опережать его на несколько шагов.

Я нахмурился еще сильнее:

— И вторая причина?

— А как бы я еще смог связаться с Моник? — спокойно ответил он.

— Больше никогда ей не звони.

— О-о-о. Продолжай, сынок, мне нравится слушать.

— Я больше не твой сын...

— Простое заявление не сотрет мою ДНК из твоей крови.

— Моник молилась за прощение твоих грехов, как ты ее просил.

— Я так и думал. Она из тех, кто, если дает обещание, обязательно его сдерживает.

— Теперь, когда твои грехи прощены, приходи — встретить свою смерть.

— И ты правда думаешь, что я позволю себе умереть так просто?

— Мне плевать...

— Нет, не плевать.

— Я хочу покончить с этим...

— Да, Лэй, но, как я тебе уже говорил много раз: во всем нужно терпение и...

— Где ты?

— В самом очевидном месте, сынок.

Я сразу уловил эту мелкую зацепку.

Он что, где-то здесь, в отеле, прямо под моим носом?

Или вернулся в старую квартиру в Чайнатауне Глори, где мы когда-то жили?

Отец прервал мои мысли:

— Как там Моник? Она поняла, почему я отправил ее отца на небеса?

— Мы как-то не успели обсудить твою работу на Господа, — процедил я, — учитывая, что она тонула в горе и ее сердце разрывалось от боли.

— Передай ей: в саду сердца любовь — это вечный цветок, разбитое сердце — зимний мороз, а смерть — часть круговорота сезонов. Все это нужно, чтобы расти.

— Я не собираюсь передавать Моник ни одно твое долбаное послание.

— Потому что ты уже чувствуешь себя ее защитником?

Я напрягся:

— Я знаю, что ты пытаешься сделать, и у тебя это не получится.

— И что же я, по-твоему, делаю, сынок? — тихо спросил отец.

— Пытаешься оправдать убийство Шанель, еще и сватая меня с другой.

— И ты одновременно и прав, и нет.

— Что?

— Позволь объяснить...

— Я не хочу ничего слушать. Я приехал в Глори только затем, чтобы видеть, как ты сдохнешь. Все. Умри. Это единственное, что ты можешь для меня сделать.

Его голос стал ниже:

— Так нетерпелив увидеть мою смерть?

— Ты забрал у меня лучшего друга, Ромео, безо всякой причины. Потом убил любовь всей моей жизни...

— Твоя любовь к Шанель сделала тебя слабым. Запад снова и снова манипулировал твоими чувствами — включая Ромео.

— Это неправда...

— Все сделки, которые ты заключал с Западом, были только им на пользу. Востоку от них не было никакого толку. Все твои решения слепо служили интересам Запада. Какой друг воспользуется твоими чувствами? Пока Шанель была жива, ты не видел правды. Ромео это понимал. Она — тоже.

— Ты все выдумываешь. Они любили меня как семью...

— Конечно. Когда вы были детьми, они действительно заботились о тебе и любили тебя.

— Не смей о них говорить...

— Но когда вы все стали взрослыми и заняли свои троны, началась игра за власть...

— Хватит!

— И все знали, включая Шанель, что если держать тебя вечно жаждущим ее любви и подконтрольным, Восток останется в руках Запада.

— Это не так! — скрежетал я зубами.

— Запад всегда держал Шанель перед тобой, как кусок сыра перед мышью, заставляя тебя бегать туда-сюда по их указке.

— Ты не обязан был их убивать! Мне плевать на все это! — Я дрожал. — И-их больше нет... навсегда.

— Она была твоей самой большой слабостью, Лэй. Я пытался говорить с тобой об этом много раз. Я делал все, чтобы предложить тебе другой путь...

— Другой путь? Да ты не имеешь права решать, как мне жить!

— Имею право. Когда ты управляешь Востоком, когда за тобой тысячи жизней — отцы, матери, дети... Ты должен был отпустить свою одержимость Шанель и встать на путь Господа...

— Хватит!

Он замолчал.

— Ты позвонил не для того, чтобы узнать о Моник. И не чтобы объяснить, почему так жестоко убил Ромео и Шанель, — я сжал телефон так, что пальцы затряслись. — Зачем ты на самом деле позвонил?

— Очень умно.

По телу пробежал холодок.

— Давай уже, выкладывай.

Он тяжело выдохнул:

— Я позвонил обсудить планы моей смерти.

Я скривился в злобной усмешке:

— Планы? Ты серьезно думаешь, что я позволю тебе самому выбирать, как сдохнуть?

— Через восемь дней мы встретимся в назначенном месте.

Я нахмурился:

— Что?

— Мы встретимся на закате. Особняк уже готов. Переговоры завершаются прямо сейчас...

— Что за хуйню ты несешь? Почему не встретиться прямо сейчас?

— Потому что ты знаешь, как я люблю цифру восемь. И эти несколько дополнительных дней дадут мне время уладить все последние дела.

— Ты не можешь сам назначать дату своей смерти!

— Почему нет?

— Ромео и Шанель не выбирали!

— Это меня не волнует. А теперь, к условиям: все гости должны быть в традиционной одежде ханьфу, ярких оттенков золота и синего.

— Гости? Ты совсем поехал? — я зажал свободной рукой ноющий висок. — Ты что, устроить вечеринку собрался?

— Гораздо большее, сынок.

— Я тебе не сын.

— Сначала будет пир в банкетном зале. Пусть тети займутся организацией. Они знают, что нужно: длинный стол из розового дерева, золотая сервировка, нефритовые миски и палочки из слоновой кости.

— Я не собираюсь этого делать.

— Фонари.

— Что?

— Я хочу, чтобы с потолка свисали фонари с красными кисточками и узорами драконов, чтобы их теплый, мерцающий свет наполнил весь зал. Сьюзи и Мин обязательно будут спорить из-за цвета. Мне плевать...

— И мне тоже плевать. Поэтому я не буду...

— Ужин начнется с традиционной чайной церемонии.

— Хватит! Ты умрешь, когда я тебя найду!

— Но ты никогда меня не поймаешь, сынок. Забыл, кто тебя всему научил?

Я опустил руку и сжал ее в кулак у бедра.

— Найти меня — для тебя невыполнимая задача...

— Это не так!

— Я знал тебя раньше, чем ты сам себя узнал, Лэй. Я вытирал тебе задницу, когда ты был младенцем. Любое твое движение я предугадаю. Не испытывай судьбу. Иначе прольется еще больше крови. Проведи эти дни с умом: тренируйся. Отправляйся на Гору Утопии. Постись. Медитируй.

Я закрыл глаза.

Он сумасшедший. Не слушай его.

Отец продолжал:

— После чайной церемонии блюда должны быть поданы к столу. Хрустящая золотистая утка по-пекински, курица гунбао с огненными перцами чили, свинина в кисло-сладком соусе...

— Это что, праздник в твою честь? — спросил я, не открывая глаз, пытаясь хоть как-то унять нарастающую головную боль.

— Там будет фотограф. Востоку нужна будет история этой ночи в картинках, иначе тебе будет сложнее править после моей смерти. Это тебе в помощь...

— Мне плевать на Восток и на...

— После ужина — мы сразимся.

Я открыл глаза:

— Что?

— Мы будем драться. Ты и я.

Я напрягся.

— Никакого оружия. Ты должен будешь сражаться мечом Парящая Драгоценность. Сегодня вечером его доставят к тебе, — голос отца стал тише. — Я всегда мечтал, чтобы именно этот меч положил мне конец.

У меня скрутило желудок.

— Ты знаешь легенду, Лэй?

Я даже не смог ответить. Чувство почтительной окончательности от его слов впивалось в сознание когтями.

— Говорят, этот великолепный меч обладает тонким сознанием, способным распознать честь тех, против кого его направляют.

Горло саднило.

— Если Парящая Драгоценность сочтет свою цель достойной, наделенной добродетелью и честью, клинок, рассекший плоть, издаст скорбный, протяжный свист.

Я с трудом сглотнул.

— Я часто думаю... — его голос стал почти задумчивым.

Я распахнул глаза.

— Думаю, какой будет последний приговор Парящей Драгоценности, когда ты перережешь мне горло.

Перед глазами поплыли тени.

— Возвращаясь к нашему бою, — отец откашлялся, — это будет поединок в стиле ушу, под тусклым светом луны, в окружении наших гостей.

Я покачал головой:

— Никто не позволит этого. Ты правда думаешь, что тети, дядя Сонг и...

— Я сам с ними поговорю.

— Это безумие.

— Моник тоже должна быть там.

Я приоткрыл рот:

— П-почему?

— Она должна понять наши обычаи.

— Ей незачем их понимать...

— Ты не видишь возможностей, которые открываются перед вами, но я вижу.

— Моник — потрясающая женщина, но для меня больше никогда никого не будет. Когда умерла Шанель, вместе с ней умерло и мое будущее в любви.

— Нет, Лэй. После смерти Шанель твоя новая любовь к Моник станет маяком.

Ее свет усилится на фоне сгущающихся теней и покажет, насколько глубока и широка твоя истинная потребность в жизни.

— Моник хорошая, но она никогда не заменит Шанель...

— В этом ты прав.

Я моргнул:

— Правда?

— Моник создаст для себя совсем другое место — особенное, свое.

Я нахмурился.

— Когда начнется наш бой, мы поклонимся друг другу в знак уважения и только потом сразимся...

— Или я достану пистолеты и разнесу твое тело в клочья, — процедил я.

В его голосе зазвучала смертельная угроза:

— Ты не посмеешь опозорить меня таким образом. Будь осторожен, сынок.

— Ты не имеешь права решать, как тебе умереть!

— Разрешены приемы из любых стилей ушу — тайцзи, шаолинь, вин-чун и прочих.

— Ты тратишь слова впустую...

— Броски, заломы суставов, приемы на удержание — все допустимо. Но удары по противнику, лежащему на земле, запрещены. Разумеется... бой закончится, когда один из нас умрет.

Я с трудом сглотнул.

— Надеюсь, умру я. С тех пор как умерла твоя мать, я давно ищу для себя такую смерть...

— Тогда просто приди ко мне и умри!

— Как и во всем в жизни, ты должен это заслужить. Я ведь не просто так отдал тебе свой трон, и смерть свою тоже не подарю. Понимаешь?

— Понимаю, — я кивнул. — А теперь позволь мне объяснить кое-что тебе.

— И что же?

— Я этого не сделаю, — я склонил голову набок. — Помни: я сын своего отца. Психопат и упрямый до безумия.

— Лэй, не пытайся идти против меня.

— Ты сдохнешь задолго до того, как пройдет восемь дней. И это будет не после пышного пира и не от какого-то легендарного меча. Это будет посреди грязной улицы или в какой-нибудь паршивой гостинице, где ты сейчас прячешься. И убью тебя не мистическим клинком, а пулями. Не будет никаких торжественных историй для Востока, никаких великих сказаний о твоем наследии. Все будет тихо, убого и никому не запомнится.

— Не испытывай меня, Лэй.

— А что ты сделаешь? Убьешь любовь всей моей жизни?

— Есть и другие, кого ты любишь. Они тоже могут умереть.

— Ты не тронешь Дака или Чена...

— Конечно нет. Они моя кровь. А вот Дима — нет. Кстати, у меня уже готов прекрасный парик и желтое платьице, чтобы нарядить его мертвое тело.

На этих словах он бросил трубку.

Что? Дима?

Меня прошиб холодный пот.

Ты не посмеешь...

Размышляя о следующих ходах отца, я уставился на открывавшийся передо мной вид.

Солнце медленно заливало теплым золотым светом город Глори. Скоро оно должно было сесть.

Только не Дима. Я больше не могу никого потерять...

Подо мной раскинулся настоящий лабиринт узких улиц. Дороги, сплетенные в яркую мозаику, гудели непрерывным потоком машин и прохожих. До меня доносился хаотичный оркестр из автомобильных сигналов, перемешанный со смехом и разговорами людей.

С этого роскошного балкона я был не просто сторонним наблюдателем, я чувствовал себя частью живой, бурлящей энергии Глори.

Но... все это больше не имело значения.

Блядь.

Вздохнув, я сунул телефон Моник в карман, достал свой и набрал номер Димы.

Он ответил еще до того, как звонок успел прозвучать до конца:

— Ты закончил...

— Утрой охрану и добавь еще людей к той журналистке, с которой ты трахаешься.

Дима тяжело вздохнул:

— Ее зовут Роуз, и мы делаем гораздо больше, чем просто трахаемся.

— Ты вообще понял, что я тебе сказал, Дима?

— Понял. Я даже записал это в блокнот.

— Отлично. Теперь запиши туда, что мой отец угрожает тебе смертью.

— Окей, — он замолчал. На другом конце послышался звук скрипящего карандаша.

Я поднял брови:

— Дима?

— Подожди, я все еще записываю.

Я закатил глаза:

— Без шуток. Мне нужно, чтобы ты отнесся к этому очень серьезно.

— Да я серьезно. Сказал же: я все записал.

Я вздохнул:

— Он хочет показать мне, что его нельзя недооценивать. И он может использовать тебя, чтобы заставить меня сделать то, что ему нужно.

— И что ему нужно?

— Званый ужин и битва при лунном свете между ним и мной.

— А меня на вечеринку пригласят?

— Что? Нет! Он хочет тебя убить, Дима. Я не хочу, чтобы ты приближался к этому.

— А кто приглашен?

— А что? Завидуешь списку гостей?

— Я просто пытаюсь понять, зачем Лео вообще нужна эта вечеринка.

— А, — я замолчал на секунду. — Он хочет, чтобы там были мои тети, дяди и, скорее всего, все наши люди.

— Интересно. А бой между вами будет как-то зафиксирован?

— Он хочет пригласить фотографа.

— Очень интересно.

— Почему?

— Это станет великой легендой для Востока. Если ты победишь, это еще сильнее закрепит твою власть.

— Почему ты так думаешь?

— Вместо того чтобы просто притащить тело Лео обратно на Восток без объяснений, легенда будет гласить, что Лэй так сильно любил свой народ, что, когда его отец сошел с ума и погряз во тьме, он пролил кровь...

— Я не собираюсь сражаться с ним по его правилам. Но даже если бы и сразился, его смерть была бы не ради людей и не ради Востока. Она была бы ради Шанель и Ромео.

— Но Восток увидит это совсем иначе. И, возможно, это принесет покой душе Лео, — снова послышался скрип пера на его конце. — Может, он считает, что одно из незавершенных дел в его жизни, оставить тебя в наилучшем и почетнейшем положении на Востоке.

— Ничего у него не выйдет.

— Нет?

— Я просто убью его.

— Как?

— Любым способом.

— И тебе нужна моя помощь?

— Нужна.

— Что я должен сделать, Лэй?

— Останься в живых.

Я отключил телефон и пошел обратно.

Когда я вошел в номер, меня накрыло ощущение пустоты. Я опустил взгляд на лежащие на полу наручники.

Нет.

Нервы заиграли.

Где Моник?

Я сжал кулаки у боков, борясь с желанием закричать ее имя. Из ванной донесся характерный скрип, кто-то поворачивал кран.

Ааа.

Я поднял брови, подошел к наручникам, поднял их с пола и направился к ванной.

Следом раздался гул, поток воды ударил о дно душевой кабины, как ливень по жестяной крыше.

Она моется?

Я остановился у двери.

Она в порядке? Может, ей что-то нужно?

Я знал, что должен был просто подождать, пока она сама выйдет. Но... мне нужно было убедиться, что с ней все хорошо. Только так я мог унять свой страх.

После потери Ромео и Шанель весь мир казался перекошенным.

Я не мог допустить, чтобы еще кто-то умер.

Я повернул ручку.

Дверь скрипнула и приоткрылась.

Я сразу заметил валяющуюся на полу кофту с Печенькой, залитую кровью. Под ней лежали ее джинсы.

Разумеется. Она не захотела больше носить одежду, испачканную кровью отца.

Эхо капель усилилось, превратившись в ровный барабанный гул.

Я должен уйти.

Но вместо этого я остался стоять в дверях и, дюйм за дюймом, поднял взгляд к душевой.

Стекло душа окутал густой туман, размыв четкие очертания Моник. И все же... я различал изгибы ее тела, соблазнительный силуэт, растворенный в пару.

В груди кольнула вина, когда я вторгся в ее личное пространство.

Но тело кричало другое — снять одежду, зайти к ней в душ и на ощупь изучить каждую обнаженную линию ее тела.

Что ты творишь? Уходи.

Но я так и не смог заставить себя оторваться.

А что меня ждало в номере? Только сидеть и снова тонуть в горе по Шанель. Или еще хуже, сидеть и ломать голову, как выследить и убить отца.

Ни один из вариантов не заставил меня уйти.

Сглотнув, я еще немного задержал взгляд на Моник, ее тело расплывалось в клубах пара. Я видел, как намыленная вода стекала по изгибам ее груди, по тонкой линии бедер.

У меня сорвался глухой стон.

Хватит. Уходи.

С усилием оторвавшись, я тихо прикрыл дверь, отступил назад и уставился на нее.

Зачем я это сделал?

Вздохнув, я покачал головой, будто мог таким образом стереть этот момент из памяти.

Может быть, Моник оказала на меня более глубокое влияние, чем я думал?

Или же я просто схожу с ума от горя по Шанель?

Больше всего… Оставляя Моник рядом, насколько сильно я играл на руку отцу?

Если бы я был умнее, я бы ее прогнал.

Но, к несчастью, она была единственной, кто принес мне хоть какое-то утешение после потери Ромео и Шанель.

Пошел ты, отец. Я держу Моник рядом не из-за тебя. Я держу ее рядом потому что... потому что должен.

Мне нужен был покой.

И она его давала.

А пока я буду защищать ее от отца и постараюсь хоть немного облегчить ее боль от утраты.

На этом все.

В дверь номера постучали.

Ну, что еще?

Застонав, я двинулся к двери и открыл ее.

Один из моих людей вкатил в номер тележку.

На ней стоял фарфоровый чайник. По белой поверхности были расписаны золотые узоры. Чашки из такого же набора аккуратно стояли в ряд на своих блюдцах, в точности повторяя изысканный дизайн чайника.

Это была дерзкая демонстрация роскоши.

Выглядит так, будто тетя Мин сама это купила.

Я двинулся за своим человеком дальше в номер и подозрительно оглядел все это великолепие:

— Откуда у тебя этот чай?

— Из отеля, Горный Повелитель, — он поставил тележку возле обеденной зоны.

— Нужно принести что-то еще? — спросил он.

Тети были хитрыми женщинами.

Я изучил закуски, разложенные на тарелках с узорами из настоящего золота в 24 карата.

— Ты уверен, что все это из отеля?

— Да, — человек отвесил глубокий поклон, не поднимая корпуса, будто стремился прижаться лицом к полу.

— Ладно, иди.

— Благодарю, Горный Повелитель, — он выпрямился и поспешно покинул номер.

Я просто на взводе. Паранойя. Все вижу угрозой, все пересматриваю по сто раз.

Я взял чайник и начал наливать себе чай.