Путешествие по арабским странам

Тучи бродят над Каиром

Неделю спустя впервые с начала весны небо заволокли тяжелые мешки тучь. Невидимые конвейеры быстро несли их на запад. Солнце отдыхало за этими мешками и людям не показывалось. Правда, оно все же поддерживало температуру на уровне двадцати четырех градусов по Цельсию, но европейцы в этот день смогли перевести дух. Летом им иногда приходится выносить и сорокапятиградусную жару. Рассказывают, что в один из таких дней в Каир возвратился европеец, проведший несколько недель в Париже.

— Какая была погода? — спросили его.

— Великолепная, — ответил он, — восемь градусов по Цельсию и каждый день дождь.

Но вот некоторым египтянам тучи, видимо, послужили сигналом к тому, чтобы вытащить из шкафа пальто. На улице вдруг появились мужчины, одетые поверх галабии в легкие шерстяные пальто до колен — на первый взгляд этот наряд напоминал вечернее платье с накидкой. Особенно бросались в глаза пальто из тканей в полоску. В Европе из таких материалов обычно шьют костюмы.

Петер решил воспользоваться пасмурным днем и осмотреть наконец город. Он уже довольно много ходил но Каиру и знал его в общем неплохо, но для обстоятельного осмотра до сих пор было просто слишком жарко. Петер очень гордился тем, как разумно он собрался в дорогу, но в первый же день ему пришлось купить египетские тенниски. В тех рубашках, что он привез с собой — слишком плотных и тяжелых, — он и изнемогал от жары и обливался потом. Материалы, из которых были сшиты его костюмы, тоже казались по сравнению с египетскими цементом. А когда Петер с гордостью облачился в тенниску из перлона, составлявшую украшение его гардероба, он не мог не рассмеяться. Его хватило ровно на то, чтобы пройти от номера до дверей гостиницы, после чего пришлось возвратиться, принять душ и переодеться.

Теперь умудренный опытом Петер, перейдя мост через Нил, направлялся из предместья Замалек, где он жил у своих друзей непосредственно на берегу Нила, к центру города.

Шел он по улице, которая, как ему объяснили, в память революции 1952 года, свергнувшей короля, называлась «улицей 26 Июля». Но никто не утруждал себя такими сложными названиями. Прежде это была «улица Фуада» — в честь умершего короля Фуада, и народ продолжал говорить: «улица Фуада», «мост Фуада», хотя все ненавидели монархию и вспоминали ее как кошмарный сон.

По мосту в противоположных направлениях двигались два потока машин. Среди них были вкраплены в одном месте трамвайный вагон, в другом — повозка, запряженная ослом или лошадью. Мчались велосипедисты, и издали казалось, что это пляшущие на воде легкие куски дерева. Подойдя ближе, Петер увидел, что потоки автомобилей отнюдь не двигались по определенному руслу. Они как бы выходили из берегов и, где это возможно, сливались; машины обгоняли друг друга не только слева, но и справа, хотя это запрещалось. И если одна проезжала мимо другой на расстоянии сантиметров, то только потому, что водитель или: еще не умел, или просто не желал экономно использовать пространство. А вообще-то считалось, что достаточно интервала в несколько миллиметров. Разделяемые таким расстоянием, машины шли рядами или обходили друг друга со скоростью восемьдесят, а то и сто километров в час. Сыны феллахов бесспорно были виртуозами по части вождения автомобилей. Они любили свои машины, как дети любят игрушечную железную дорогу или самокат, и упивались современной технической игрушкой, которая им должна была казаться тем забавнее, что многие из них видели в детстве только древний деревянный плуг и колодец с журавлем. С такой же детской радостью они — чаще всего без надобности— почти непрерывно изо всех сил нажимали на сигнал, атакуя барабанную перепонку новичка, словно для того, чтобы испытать ее на разрыв.

За рулем они сидели, конечно, в превеселом настроении, с улыбкой победителя в глазах, если не на устах. Бум! На крыле автомобиля появилась вмятина… Впрочем, это случалось сравнительно редко для такого беспорядочного движения, но когда случалось — никто не бранился. Среди водителей царил полный мир, никаких конфликтов не возникало. Никому и в голову не приходило обижаться или сердиться, если другой водитель обходил его справа. Каждый думал: «Сегодня он меня обошел, завтра я его обойду». Желая обогнать машину, шофер бесшумно проезжал мимо или, наоборот, начинал неистово сигналить, и тогда водитель автомобиля, идущего впереди, высовывал из окна руку. Если большой палец был обращен книзу, значит, обгон невозможен. В иных случаях водитель плавным движением руки или одних пальцев предлагал товарищу проехать мимо. Почти никто не пользовался указателем поворота, его с успехом заменяли руки водителей — тонкие, смуглые, выразительные.

Полицейский в белой форме регулировал движение, сидя на деревянной тумбе у въезда на мост и протянув ногу чистильщику ботинок. Полицейский сам улыбался, мысленно глядя на себя со стороны. Петер подумал, что в уличном движении проявляются черты национального характера: детская веселость, дружелюбие, умение приспособиться к обстановке и быстро понять и использовать свои преимущества в соответствии с принципом «живи и давай жить другим».

Большинство автомобилей были как будто довольно новыми, весьма элегантными, находились в хорошем состоянии. «Какое в общем неверное представление создается о стране, которую колонизаторы называют неразвитой!» — подумал Петер. Он знал, что промышленное в Египта невелика, что сельское хозяйство большей частью находится не на современном уровне, но ему и не снилось, что в Каире такое же движение, как в любой другой столице мира. Не думал он также, что на берегах Нила увидит белые современные дома в пять, шесть и больше этажей, что при переходе через улицу Фуада его подхватит поток людей, ловко лавирующих между машинами, а на тротуаре он попадет в бурлящую толпу.

По обеим сторонам панели шли в противоположных направлениях пешеходы, некоторые из них останавливались, чтобы поболтать со знакомыми, на стульях, выдавленных перед маленькими кафе, на обочине тротуара вплотную к домам сидели мужчины и пили кофе. Десятилетняя девочка стояла за наспех сколоченной стойкой, на которой лежали хлебцы в форме кренделей. Один человек торговал горячей фасолью, он доставал ее из небольшой «походной кухни» и накладывал между двумя ломтями хлеба. Этот завтрак бедняков — «фуль» — стоил один или полтора пиастра. Тут же, на тротуаре, сидели на корточках или прямо на земле ремесленники и торговцы. Сморщенный старик с бородой сидел, поджав ноги, на камнях и кусками от старых автомобильных покрышек латал обувь, которую антиквар, наверно, смог бы продать с надбавкой за древность. На протяжении нескольких сот метров расположилось не меньше шести таких «холодных сапожников», одни еще бездействовали в ожидании заказчика, другие уже стучали молотком по ботинку клиента, который, держа на весу босую ногу, примостился рядом. 11 все оживленно беседовали.

Здесь же сидели на корточках мужчины, дети, даже женщины в черном, все они предлагали свои товары, разложив их на куске оберточной бумаги или газеты: расчески, щетки, бумажники, старые брюки, пуговицы, украшения, ношеные ботинки, завернутые в целлофан плоские кожаные сумки с рельефным изображением двугорбого верблюда под пальмами… А рядом с ними у края тротуара и у края жизни неистовствовали, бушевали и грохотали машины, одно запасное колесо которых дороже всех убогих товаров, разложенных на расстоянии тысячи метров от моста Фуада до здания суда.

Здесь начиналась аристократическая часть улицы 26 Июля. Она отличалась от Пятой авеню в Нью-Йорке или от бульвара Мадлен в Париже только по ширине, отнюдь не уступая им в богатстве и элегантности магазинов.

Здесь, видимо, можно было купить все — ткани и шоколад, медикаменты и мыло, обувь и драгоценности, зажигалки и ковры, готовое платье и сласти, фрукты и детские игрушки; здесь рядом с огромными универсальными магазинами теснились узкие пассажи и крохотные лавчонки, стояли уличные торговцы; здесь можно было увидеть пешеходов в старых традиционных одеждах и в современных модных нарядах. Рассказывали, что самый большой универмаг принадлежит жене одного весьма влиятельного политического деятеля. Франции, совсем недавно занимавшего пост премьер-министра. Об английских коммерсантах египтяне высказывались весьма нелюбезно: прежде они скупали весь урожай хлопка в Египте «for nothing» — «задарма», — а взамен поставляли Египту дорогие ткани.

Петер осмотрел витрины, убранные с большим вкусом, и зашел в несколько магазинов. Шерстяной джемпер прибыл из Франции, костюм — из Англии, вечернее платье — из США. Обувь доставлялась из Лондона, чулки — из Парижа, лезвия для безопасной бритвы из США. И так все. В аптеке медикаментам, по преимуществу швейцарским, было отведено самое скромное-место, зато широко были представлены косметика, фирменные мыла, духи из многих стран. В магазинах любой предмет роскоши иностранного происхождения можно было купить в любом количестве. А в гастрономах прилавки ломились под грузом мясных и овощных консервов, вин и ликеров из разных государств[24].

Вблизи улицы Фуада жил Ахмед, который встретил Петера в свое время на аэродроме. Была пятница — мусульманское воскресенье, и Ахмед был дома, но как раз собирался пойти к портному. Тот был португальским христианином и отдыхал поэтому в воскресенье. Жена портного — египтянка — по пятницам ходила в мечеть, но вместе с мужем праздновала и христианское воскресенье. Портной в свою очередь перенял некоторые египетские обычаи.

Все это Ахмед весело рассказал Петеру по пути к улице Фуада; здесь у портного было ателье, где он делал примерку и продавал свои изделия. Швейная мастерская помещалась где-то в бедной части города.

Они прошли мимо площади, где находилось желтоватое квадратное здание оперы, сооруженное в честь открытия Суэцкого канала, и повернули на улицу Фуада. Против самого крупного универмага разместился пассаж, построенный в форме буквы У и имевший, следовательно, в начале два, а далее четыре ряда красивых витрин. Там и помещалось ателье портного. Лифт обслуживал смуглый египтянин в щеголеватой зеленой куртке, он приветливо, как старому знакомому, улыбнулся Ахмеду. Широкоплечий плотный португалец был один в комнате. Прекратив кроить, он немедленно заказал для своих гостей кофе по-турецки.

Ахмед заговорил с портным по-арабски, а Петер вышел на маленький балкон, нависавший над улицей Фуада. Грузовики и такси, повозки, запряженные ослами; женщины в изящных костюмах или в черных одеждах, девушки в ярких платьях; мужчины в костюмах или галабиях — синих, серых или белых с золотыми галунами; одни в шелку, другие в лохмотьях; мальчики в легкой полосатой фланели, как будто выскочившие на улицу в пижамах; уличные торговцы, продавцы газет — с высоты третьего этажа взору открывалась вся эта пестрая шевелящаяся смесь старого и нового, благосостояния и бедности, богатства и нужды. Когда Петер вернулся в комнату, портной обратился к нему.

— Несколько лет назад вы, наверно, не вышли бы на балкон.

— Почему же?

— Улица была черна от мух.

Петер подумал: «Тогда я не хотел бы жить в Каире».. Отвращение отразилось на его лице.

— Вы преувеличиваете, — сказал он.

— Нисколько. Их выкуривали. С самолета.

— В деревнях тоже?

— Еще нет. Но будут!

— А это не для выкуривания? — шутя спросил Петер, указывая на металлический предмет, похожий на небольшой старый фонарь или спиртовку, который стоял на полу у стены.

— Да, — ответил портной.

— Для выкуривания мух?

Портной немного смутился и сделал серьезное лицо.

— Нет, злых духов.

Ахмед засмеялся.

— Да, да, — сказал он, — такие вещи существуют.

— Существуют?! — возмутился портной. — Выгляните-ка в пятницу утром на улицу, когда открываются; магазины. Люди ходят от одного магазина к другому с такими штуками и прогоняют злых духов[25].

— Здесь, на улице Фуада, тоже? — удивился Петер… Он с трудом представлял себе, что богатые владельцы фешенебельных магазинов могут быть настолько суеверны. В деревне в лачугах, где царят темнота, бедность, нищета, страх перед жизнью, там это было понятно, но здесь?

— Конечно, здесь тоже, — настаивал портной.

— Но вы ведь сами… — засмеялся Ахмед.

— Я в это не верю, — возразил портной, — но вот жена… Если я в пятницу этого не сделаю, у нее всю неделю не будет покоя.

— А что вы, собственно, делаете, чтобы прогнать злых духов? — полюбопытствовал Петер.

Портной пустился в многословные объяснения — из них явствовало, что внутрь прибора кладут древесный уголь и поджигают, — но не поднял загадочный предмет с пола, чтобы показать, как это делается. «Кто знает, не пришлось бы мне расплачиваться за такую вольность!»— казалось, думал храбрый портняжка.

— И это все? — спросил Петер.

Ахмед молча следил за разговором и только подмигивал, показывая, как ему весело.

— На древесный уголь кладут кое-что, образующее дым, — раскрыл тайну портной.

— «Кое-что»?

Портной медлил с ответом, будто размышляя, накажут ли его духи, если он расскажет все как есть.

— Нечто вроде ладана, — сухо объяснил Ахмед.

— И этот дым?.. — начал было Петер.

— Этот дым, — решился портной, — прогоняет злых духов.

Теперь все разъяснилось, но Петеру еще хотелось знать, куда девается пепел.

— Пепел, — нерешительно промямлил портной, — высыпают в стакан с водой и хранят до следующей пятницы.

— Зачем?

— Если кто-нибудь заболеет, его смазывают этой жидкостью.

— А врача не зовут?

— Многие говорят: «Я к врачу не пойду».

— Возможно, потому что это стоит денег, а они бедны, — предположил Петер и спросил, чем, собственно, эти так называемые злые духи могут повредить человеку.

— Они приносят несчастье, — заявил портной, а когда Петер с недоверием посмотрел на него, добавил, пожав плечами: — Так люди говорят.

— А вы хоть раз проверяли, что произойдет, если вы не станете выкуривать духов? — не унимался Петер.

— Знаете, — ответил портной, — стоит пропустить одну пятницу, так, что бы ни случилось в эту неделю: потеряет ли человек деньги, лишится выгодной сделки или еще что-нибудь в таком роде, — он обязательно скажет: «Этого не произошло бы, если бы я выкурил злых духов».

— Весьма возможно, — признал Петер. — Но разве с вами никогда не случалось неприятностей после того, как вы произвели выкуривание в своей комнате?

— Случалось, конечно.

— Так что же?

— Но я ведь и не верю в это, — попытался обороняться портной, и все трое рассмеялись, отчего портной почувствовал себя как бы приобщившимся к числу просвещенных и обратился к Петеру: Вы даже не представляете себе, какие у нас суеверные люди.

— У нас тоже еще есть такие, — сказал Петер.

Но портному хотелось во что бы то ни стало доказать, что он заслужил честь принадлежать к людям благоразумным и всячески им содействовать.

— А вы слышали о синей бусине?

— Нет, — ответил Петер.

Ахмед снова засмеялся и кивнул.

— А видели ее?

— Не знаю, — ответил Петер.

— Темно-синюю бусину?

— Где?

— Да везде, — портной сделал широкий жест рукой. — Неужели не видели? Например, в такси, над сиденьем водителя?

— Ах, да, — сказал Петер, — бусинка, подвешенная на нитке, иногда несколько штук или даже целое ожерелье.

— Они есть почти в каждой машине, не так ли?

— Да, кажется.

— А знаете, для чего их подвешивают?

— Нет.

— Они охраняют от глаза дьявола.

— Ерунда, — вырвалось у Петера.

— Я вас уверяю, — настаивал портной. — Некоторые люди ездят только в синих машинах. — Он выглянул в окно, выходящее в переулок. Посмотрите, вон там стоит одна такая. И подобных вещей сколько угодно! Например, талисман, который египтяне называют «хегаб». Это кусок бумаги с написанным на нем стихом из Корана. В него кладут бусину и ладан, заклеивают, и все это зашивают в шелковый или хлопчатобумажный мешочек и носят от дурного глаза.

Ахмед подтвердил слова портного и сказал:

— А помнишь, Петер, когда мы учились в Берлине, многие тогда бегали к гадалке?

Петер кивнул.

— Мы говорили, — продолжал Ахмед, — «дураки не переводятся». Никто из нас не знает, что случится завтра или даже через час. Но каждый, у кого есть хоть капля ума, понимает, что жизнь складывается из света и тьмы, как сутки — из дня и ночи. Человек разумный старается наслаждаться светом и сориентироваться во тьме, чтобы как можно быстрее выйти из нее. Невежды же и трусы думают, будто темноту можно предотвратить при помощи какой-нибудь бусины. Конечно, неуверенность в завтрашнем дне и нужда способствуют распространению суеверий, а наш народ очень долго жил в нищете, и мы лишь недавно стали хозяевами своей жизни.

— Да, это верно, — тихо и задумчиво произнес портной. Я живу здесь больше двадцати лет и знаю, почему мать вешает на шею новорожденному синюю бусину: жизнь редко ей улыбалась, пусть она будет благосклонна к ее ребенку.