Путешествие по арабским странам

Фараоны и тракторы

Они ехали вдоль канала, через Дельту, мимо парусников, высоко нагруженных мешками с рисом, глиняными кувшинами, камнями или песком. Это были фелюги — одномачтовые суда с одним-единственным парусом, большим треугольником из светлой материи, трепетавшим на ветру. Десятки их осадили с обеих сторон мост, ожидая, пока его разведут. Но пока еще на мосту теснились машины, пешеходы, повозки, ослы с седоками. Все это плотной массой двигалось в противоположных направлениях от одного берега к другому. В маленьком городке был базарный день. На завтра приходился день рождения пророка, но праздник должен был начаться еще сегодня.

На базарной улице, по ту сторону моста, толчея была еще больше. Автомобиль египетского коммерсанта, и котором ехал Петер, еле двигался. Среди других машин, вытянувшихся шеренгой, он тащился за тележкой, отряженной мулом. Животное вдруг заупрямилось, движение и вовсе застопорилось. Автомобиль обтекали полны пешеходов. В толпе преобладали платья жен феллахов, кое-где ее оживляли белые галабии и головные уборы мужчин, полосатые или цветные галабии, похожие на пижамы костюмы мальчиков, белые рубашки, светлые брюки и шапочки юношей. У большинства женщин волосы и половина лба были закрыты черным, как у монашек. И все же было видно, что они красивы, хотя и несколько суровой и мрачной красотой. Строгие формы и загадочное выражение их лиц снова напомнили Петеру сфинкса. Лица молодых женщин выражали строгую сдержанность и скрытую нежность, а одна, похожая на девочку, вся светилась любовью и заботой. На правой руке она несла грудного младенца (другой ее ребенок, трехлетний малыш, шел, уцепившись за юбку), а в левой — держала за крылья двух небольших живых кур, которых собиралась продать, чтобы на вырученные деньги купить то, что ей нужно. С крыш хижин свисали целые воловьи туши, усеянные красными печатями. На прилавках лежали куски мяса, пестрые сладости, розовые и красные сахарные фигурки, салат и овощи, свежие, светло-красные финики и золотистые апельсины, мелкие яйца и крохотные, но очень сочные лимоны, зеленые бананы и заманчивые мандарины. Люди торговались и покупали, смеялись и ссорились. Жизнь бурлила под лучами южного солнца. Завтра — праздник.

Наконец мул образумился — так по крайней мере решили люди — и снова стал слушаться хозяина. Машины пришли в движение. По обочинам автострады, в тени деревьев, на базар спешили феллахи. Шагая размеренно и твердо, женщины несли на головах плоские круглые или высокие четырехугольные корзины. Они шли так спокойно, держались так прямо, что невозможно было понять, есть ли что-нибудь в их корзинах, идут они покупать, или продавать, или и то и другое одновременно. С гордым видом, будто на благородном арабском скакуне, восседал феллах на своем осле, по бокам которого свисали большие лубяные сумки. Наездник подгонял добросовестно семенящее животное, ударяя его голыми пятками.

Петеру попалась одна женщина на осле. Она сидела боком, без седла, держа перед собой двухлетнего ребенка, а рядом ковылял мальчик лет пяти. Но если на рынок отправлялись супруги, муж неизменно ехал порожняком на осле, а жена шла рядом или сзади, неся корзину на голове или ребенка на плечах. Не было случая, чтобы мужчина шел пешком, а женщина ехала или чтобы ехали оба. И всегда они молчали. Молчащий мужчина на осле и молчащая женщина рядом, оба босые — они двигались каждый сам по себе, как было принято на протяжении тысячелетий. Только теперь их путь пролегал не по каменистым тропам, а по асфальтированному шоссе, где грохот автомобилей заглушал шепот листвы.

Кончалась уборка урожая, и грузовики с возвышающимися на них прямоугольными башнями белоснежного хлопка мчались на фабрики.

Обобранные хлопковые кусты из белых стали бурыми и утратили свою пышность. Кое-где на полях еще продолжалась уборка или собирали остатки. Петер и египтянин направились к группе девушек и детей. Их было человек тридцать, а может, даже больше. Старшей девушке было восемнадцать лет, младшему мальчику — восемь. Завидев приближающихся гостей, они, обрадованные предстоящим развлечением, прекратили работу, но двое мужчин в галабиях, с широкими рукавами и в белых шапочках, похожих на фески, с тонкими гибкими прутьями в руках тут же начали подгонять сборщиков криками и даже легкими ударами.

Сборщики мелькали среди кустов в метр вышиной и, поглядывая на посетителей, продолжали работать. Они проворно просовывали пальцы сквозь ветки и ловко хватали белые пушистые коробочки, стараясь не расцарапать тыльной стороны руки. Мальчики, одетые в галабии, собирали хлопок в небольшие мешки, девочки — в подолы своих светлых юбок, подвязанные наподобие мешков, так, что темные нижние юбки, доходившие почти до пят, оставались открытыми.

Петер любовался красивыми открытыми лицами всех детей, но одна девочка — лет пятнадцати — покачалась ему просто красавицей. Она была в светлом ситцевом платье, с легким черным платком на голове, завязанным узлом под подбородком. Кожа у нее была смуглая, будто загорелая, глаза весело сверкали под густыми бровями, а губы, раскрываясь в улыбке, обнажали белоснежные зубы.

Но самым прекрасным в этом юном существе была веселая непринужденность, написанная на лице и сквозившая во всех движениях девочки. Не обращая внимания на покрикивающих надсмотрщиков, она открыто радовалась приезду гостей. Ее оптимизм излучал силу, в нем, казалось, был залог свободного будущего рабочих и работниц этой страны.

Рядом с ней работала девочка помоложе, возможно ее сестра, более смуглая и более темпераментная, в своем роде такая же красивая, как первая. Какое-то отношение к ним имела, очевидно, и восьмилетняя девчурка в широкополой соломенной шляпе. Малышка была очень застенчива и все пряталась за спины старших девочек, чтобы ее не могли сфотографировать. Когда Петер, прощаясь, помахал рукой и почти все остальные весело помахали ему в ответ, она продолжала стоять неподвижно, с любопытством разглядывая чужих людей.

Уборка риса была уже в разгаре. Возле рисовых полей стояли запряженные ослами тележки, на которые укладывали снопы. Нагруженные доверху, они двигались по дорогам, направляясь в деревни. Феллах сидел на верхушке снопов, и осел осторожности ради семенил у самого края дороги. Навстречу машине, покачиваясь, шли верблюды со снопами риса или с сухим тростником на спине. Их поклажа была настолько велика, что, казалось, будто мимо движутся обретшие ноги стога соломы или скирды риса с кивающей в такт шагам головой на длинной изогнутой шее. Петер вспомнил о передвигающемся лесе из «Макбета» и словах: «Я смерти не боюсь, пока в поход на Дунсинан Бирнамский лес нейдет». По здесь ничто не вызывало страха. Стога казались смешными, чуть подвыпившими, на каждом сидел феллах и сам, как пьяный, качался вместе с ним.

Машина проехала мимо деревни, и между низкими глиняными хибарками под растрепанными крышами проглянула площадка, на которой, подобно золотистым хижинам, возвышались нагромождения рисовых снопов. Часть площадки оставалась свободной, она служила током. Там были разложены снопы риса, как у нас раскладывают для обмолота рожь. Только вместо лошади здесь по кругу ходил буйвол и тянул он за робой не каток, а своеобразное приспособление для молотьбы. Тонкие металлические диски, укрепленные на стержне близко друг от друга, блестя на солнце, прокатывались по рисовым стеблям и отделяли зерна от колосьев.

— Во времена фараонов молотили примерно так сказал египтянин, — разве что каток был каменный.

Но уже в следующей деревне по раскинутым на току снопам ездил взад и вперед современный гусеничный трактор. Так и здесь новое сочеталось со старым.

Мешки с рисом складывали у края дороги, а затем на тележках, запряженных ослами, или на возах с мулами, доставляли ближайшему торговцу, который грузил их на парусные суда. По каналу — он и здесь тянулся параллельно шоссе — как раз медленно скользила фелюга, груженная мешками с рисом. Ветра не было, и парус безжизненно свисал вдоль мачты. У ее основания был прикреплен канат с ремнями на конце. На берегу двое худых мужчин в галабиях, впрягшись и ремни, с трудом тащили судно. За ним следовала другая фелюга — поменьше, ее лодочник толкал при помощи длинного шеста. Воткнув шест в дно канала, он, упираясь в него, бежал от носа к корме и таким образом продвигался со своей лодкой на десять метров. Потом он снова бежал на нос и начинал все сначала. Так он старался заменить ветер.

Автомобиль мчался дальше по Дельте Нила, и кадр за кадром перед путниками развертывалась живописная картина тяжелой жизни египетского народа. Женщины, согнувшись в три погибели, стирали на берегу канала белье, рядом лежали завернутые в тряпье грудные младенцы, а вокруг ползали и играли маленькие дети. В одном месте шоссе ремонтировалось и было перекрыто, и ухабистый проселок, который вился вдоль канала, проходил через деревушку. По обочине дороги шли девочки-подростки, неся на головах на круглых подушечках большие глиняные кувшины. Девочки направлялись к колодцу, где их ждали женщины, наполнившие кувшины водой. Поставив их на голову, водоносы быстрым шагом удалялись, сохраняя ту же гордую осанку.

Обгоняя грузовики, автомобиль достиг другого, более крупного селения. Здесь путники снова увидели торговые ряды и густую толпу покупателей и продавцов, зрителей и праздношатающихся, наездников на ослах и тележки, запряженные ослами, мужчин, сидевших на краю тротуара на старых стульях или прямо на земле. Некоторые натягивали между домами гирлянды цветных фонариков для вечерней иллюминации. Праздник проходил целиком на улице.

Женщины тоже были тут, все в черных одеждах и в черных шалях, обернутых вокруг головы. Лица у них были открыты, но из застенчивости или кокетства они закусывали край шали, закрывая ею наполовину рот и подбородок. Многие держали на руках детей.

За деревней в поле красивый мальчик, высокий, стройный, упитанный, стоял на берегу канала по щиколотку в мокром иле, кишащем церкариями шистозоматоза. Дальше феллах в белой галабии полол сорняки, росшие между толстыми кочанами капусты. На полях, с которых уже был снят урожай, искали скудный корм стада мелких овец с длинной бурой шерстью. Их пасли женщины и дети. Буйвол с завязанными глазами, которого подстегивал хворостиной карапуз лет пяти, ходил по кругу и вращал ворот. Так приводилось в движение большое горизонтальное колесо черпалки, перекачивавшей воду из канала в расположенные выше оросительные канавы. Автомобиль остановился неподалеку. На берегу канала стоял феллах, одетый только в белые штаны до колен, так что было видно его сильное мускулистое смуглое тело. Лицо у феллаха было суровое и самоуверенное, глаза живые, на верхней губе топорщились усики. Он сам построил себе «рычажный насос»: глиняный столб вышиной два с половиной, толщиной полтора метра, у суженной верхушки которого встык друг к другу прикреплялись две жерди. Одна из них была толстая, как телеграфный столб, другая не толще ножки стола. Нижний конец «телеграфного столба» был утоплен в глыбе глины, такой большой, что ее едва удалось бы обхватить руками, на «ножке стола» висело деревянное ведро. Когда феллах опускал ведро в канал, жердь с глыбой глины на конце автоматически поднималась, когда же он вытаскивал свой черпак, глыба опускалась и своим весом помогала поднимать ведро. Так феллах ведро за ведром доставал воду и наполнял ею оросительную канаву, идущую к его полю.

— Во времена фараонов все было так же, — произнес египтянин. — Таких насосов вы увидите в Дельте сотни и тысячи.

Во всех, даже самых маленьких деревнях на обочине дороги стоял торговец американской кока-колой, и среди серых глиняных хибарок то и дело попадались и изящные бензоколонки английского происхождения.

В одном месте по деревенской улице быстрым шагом шла высокая стройная женщина. Она держала на руках ребенка с крохотным личиком и на ходу обтирала белым платком гной с его воспаленных глазок. Неужели мухи уже занесли в них инфекцию трахомы? В стороне от дороги виднелась деревня с низкими, темными глиняными хибарками, над которыми возвышалась сверкавшая белизной мечеть. В следующей деревне феллахи строили дом. Он был не больше, чем их хижины, но зато кирпичный. Они укладывали кирпичи, покрытые смесью цемента и ила, так бережно, будто совершали какую-то торжественную церемонию.

От широкого главного канала под прямым углом ответвлялся боковой, питавший многочисленные узкие оросительные канавы. Параллельно боковому каналу также бежало шоссе. Петер и египтянин свернули на него. Вскоре они вышли из машины.

— Здесь не очень-то благоухает, — заметил египтянин.

Резкий сладковатый запах затруднял дыхание. Оба оглянулись. Слева от дороги за боковым каналом тянулись пашни, справа находилась свалка, и там разлагался раздувшийся труп лошади. Мириады мух наслаждались здесь отвратительным пиршеством, чреватым опасностями для людей. Канал отстоял лишь на несколько шагов от этого места.

Петер и его спутник перешли на другой берег по узкой доске, промочив ноги, так как доска посреди канала скрывалась под водой. Рядом с недостроенной высоковольтной мачтой стоял человек и из черной кожаной фляжки пил воду. По его словам, он набрал ее утром в одной из канав.

— Вкусная, холодная, — ухмыльнулся человек, безрассудный, как мальчишка, который раскачивается на тонких ветвях высокого дерева.

— Вот видите, — сказал египтянин-коммерсант, указывая на кожаную фляжку и на мачту, — колониальный Египет и будущий, новый, близко соседствуют повсюду. И это, — он сделал неопределенный жест в том направлении, где лежал труп лошади, — тоже еще наследие колониализма.

Мужчине, который пил из фляжки, было не больше тридцати лет. Он был среднего роста, сильный, с лицом, иссеченным морщинами. Жил он в деревне, в пятнадцати километрах от мачты. Однажды к нему пришел сосед и сказал:

— Слышь, Мухаммед, если хочешь хорошо заработать, можешь поступить к альмани[35].

— А что надо делать? — спросил Мухаммед.

— Альмани строят такие высокие штуки, знаешь, из стали, потом они навесят на них провода и в домах будет свет, электричество, понимаешь?

— Это техника, — ответил Мухаммед, — а я в технике ничего не смыслю.

Много денет, — сказал тот.

— Да я же ничего не понимаю, — недовольно пробормотал Мухаммед.

— Попробуй, — уговаривал его сосед, который уже работал у «альмани».

— Иностранцы! — отмахнулся Мухаммед.

Это восточные немцы. Они с нами и против англичан.

— Правда?

— Именем пророка!

— Тогда я попробую.

Так феллах Мухаммед стал монтером, и еще восемь египтян стали монтерами и теперь ставят мачты для высоковольтной линии. Ряд мачт уже тянется через поля до самого горизонта.

— Семьдесят пять километров мачт до старой электростанции, — пояснил немец, руководивший монтажными работами, там будет пристроена новая станция.

Петер вытащил из кармана карту, развернул ее и попросил монтажника показать ему участок, на котором возводятся мачты. Тот засмеялся:

— Это ведь лишь частица всего проекта, — он ткнул пальцем в названия нескольких городов. — Мы ставим в Дельте мачты на протяжении многих сотен километров. Здесь, например, между Александрией и Эль-Атфом, или между Тантой и Талой, или между Талой и Ханоулой, да и здесь тоже, от Танты до Ат-Тахрира…

— До «Провинции освобождения»?

— Да, и оборудование насосной станции у Бенхи тоже поставляем мы, так же как и восемь трансформаторных станций и насосную станцию у тридцатого километра…

— Все это поставляет ГДР? — переспросил Петер. — Это замечательно!

Замечательно, что немецкие рабочие принимают участие в электрификации сел Дельты Нила. Замечательно, что немецкие рабочие и монтажники, с которыми здесь, среди полей у канала, встретился Петер, помогают осуществить великий план, который даст Египту электростанции и трансформаторы, насосные станции и водопроводы, яркий свет для хижин, чистую воду для людей.

Немецкий монтажник сказал:

— Да, хорошее дело задумали наши люди для Египта0 они и работают неплохо… Но порой просто выходишь из себя!

— Почему же? — спросил Петер.

— Ну а как же! Рабочие у нас дома изготовят хорошие вещи, а где-то сидит растяпа, который забудет вовремя послать что надо или правильно спланировать, и тогда нам приходится прохлаждаться без дела и глядеть на луну. И египтянам тоже. Здесь все время твердят, что мы им помогаем, это верно, но не за красивые же глаза они получают от нас помощь; a за свои деньги они могут требовать, чтобы все было вовремя. И мы тоже! Мы ведь не загорать сюда приехали!

Немец был рад, что встретил земляка и может наконец отвести душу.

Когда он успокоился, они по стерне подошли к мачте. Рядом стоял еще не скошенный рис, кукуруза тянулась вверх на два метра, а дальше расстилались убранные хлопковые поля такого же бурого цвета, как вода в канале, как здешняя жирная земля. За ними, ближе к полосе пустыни, виднелась водяная мельница.

Монтажник рассказал, как трудно было привлечь египтян к строительству мачт. Квалифицированные рабочие живут в городе на расстоянии шестидесяти или семидесяти километров, спать в палатках они отказались, их пришлось бы возить каждый день туда и обратно на автобусах. Вместо них явились феллахи. Они ничего не умели делать, каждый пустяк им приходилось объяснять. Один немецкий специалист работал с ними на земле, другой — на мачте. Но они схватывали все на лету, работали с охотой. Теперь они строят не хуже старых специалистов и немецкий монтер, который живет в Египте уже год и хорошо знает арабский, дает им лишь самые общие указания.

Строительные площадки менялись. Если родная деревня находилась далеко, рабочие спали в палатках. На автобусах они не ездили, чтобы сэкономить деньги, велосипедов у них не было. Обед они или приносили с собой из дому в корзине, или на скорую руку стряпали в палатке.

Теперь они строили мачту, которая будет выше других на высоту цементного цоколя, потому что кабель должен протянуться над каналом, над дорогой и телефонными линиями. Трое египтян работали на металлической конструкции, остальные внизу держали канаты, соединенные с верхушкой мачты, или собирали на земле детали. Монтер подозвал одного египтянина, вскоре подошли остальные, и даже верхолазы спустились вниз.

— Феллахи? — спросил Петер.

Они кивнули.

— Все?

Они снова кивнули и вопросительно посмотрели на него. Обратившись к Мухаммеду, который раньше пил из фляжки, Петер спросил, есть ли у него земля.

— Да, — сказал Мухаммед и кивнул.

— Сколько?

— Четыре феддана.

— А кто же обрабатывает землю, когда вас нет дома?

— Мой отец.

— Значит, земля принадлежит ему?

— Нет, мне.

— Вы ее получили не по наследству?

Мухаммед объяснил, что в результате земельной реформы он получил землю от правительства. Другой феллах был владельцем двух федданов, их обрабатывала его жена, пока он служил у «альмани». У него земля тоже появилась лишь после земельной реформы. У ссыльных семи феллахов земли не было, и они батрачили, когда находили работу, за двадцать пиастров и день, а в период жатвы — за тридцать два.

Итак, два феллаха, имеющие землю, получили ее благодаря революции. Лишь одна тридцать пятая часть территории Египта, или шесть с половиной миллионов федданов земли, годна для обработки. Правительство конфисковало примерно одну десятую часть этой земли и распределило ее среди безземельных феллахов.

Раньше только королевской семье принадлежало двести тысяч федданов самой плодородной земли. Вдоль канала Исмаилия, который тянется от Суэцкого канала до Каира, на много километров простиралось одно из крупных имений короля — «Инхасс». Продажные министры, партийные боссы и другие паразиты, окружавшие трон, часто за несколько лет захватывали тысячу и больше федданов земли.

Правительство конфисковало их владения. Подголовка земельного закона вызвала ожесточенное сопротивление помещиков и жаркие споры даже среди тех, кто принимал участие в свержении короля. В результате было принято решение, что, за исключением нескольких отъявленных паразитов периода монархии, крупные землевладельцы имеют право сохранить двести федданов земли плюс пятьдесят — сто федданов на членов семьи[36].

Конфискованную землю продали безземельным феллахам. Каждая семья получила от двух до пяти федданов. По официальным данным, в результате реформы землю получили миллион двести пятьдесят тысяч феллахов, около полфеддана на человека. Это был первый серьезный удар по феодальному обществу.

Мухаммед, обладатель четырех федданов земли, рассказал, что через две недели он женится. Невесту выбрали его родители. Сам он ни разу с ней не разговаривал, только видел ее.

— Она носит покрывало? — спросил Петер.

— Да.

— Значит, лица ее вы не видели?

Мухаммед засмеялся чуть смущенно, будто его уличили в чем-то нехорошем.

— Только немножко, — признался он, — когда она отодвигает покрывало.

— Она вам нравится?

Мухаммед кивнул, а остальные засмеялись.

— Сколько вы должны заплатить родителям невесты? — Петер знал, что здесь существует обычай вносить выкуп за невесту, как у него на родине было принято раньше, а в определенной среде принято еще и теперь давать за невестой приданое. Разница в том, что в Египте выкуп, и порой большой, дают и бедняки.

Мухаммед сказал, что он должен внести за свою невесту семьдесят фунтов.

— Так много! — удивился Петер. — Откуда у вас столько денег?

Мухаммед только засмеялся. Рамзес тоже смеялся, рассказывая, что он внес за жену пятьдесят фунтов, женат уже два года и у него двое детей.

Оба, видно, думали: «Чем большую цену я назову, тем лучше будет в его представлении моя невеста».