Путешествие по арабским странам

Египет им не достанется

В пять часов утра Петера разбудил сильный орудийный огонь. Он подошел к окну. Над Каиром была ночь. Нил напоминал темную, слегка поблескивающую ленту. Больше ничего не было видно.

Около восьми снова была объявлена тревога, и с плоских крыш соседних домов начали стрелять зенитки. На крышах других домов стояли люди и следили за белыми облачками разрывов в небе.

Газеты печатали скудные сообщения о военных действиях. Каирская радиостанция молчала. Ходили слухи, что в нее попала бомба. Накануне Петер довольно долго пробыл в радиокомитете, беседовал с его руководителями и авторами радиопередач, изучал самые передачи. Один из работников радио — в свое время он учился в одном из берлинских институтов — обсуждал с Петером возможность передачи репортажей в Берлин. Кто-то посоветовал действовать через радиокомпанию «Маркони», которая осуществляла радиосвязь египетской столицы со всем миром. Многие сотрудники обещали помочь Петеру; он должен был созвониться с ними на следующий день.

Но теперь молчали и телефоны: ни служебные, ни домашние не отвечали. Здание радиокомитета охранялось, и без специального пропуска в него нельзя было войти.

В полдень Петер встретился с Ахмедом в гостинице на берегу Нила, чтобы вместе пообедать. Подали только холодные закуски: из-за непрерывных тревог кухня не работала. На этот раз бомба упала где-то поблизости, и дрожали окна, весь дом сотрясся. У немногих еще оставшихся в гостинице постояльцев было испуганное или напряженно-непроницаемое выражение лица. Некоторые сидели в холле рядом со своим багажом. Стройная женщина с выражением безмерной усталости спросила своего мужа по-немецки: «Неужели нет никакой другой возможности?» Он слегка пожал плечами в ответ, вышел на террасу и посмотрел на улицу. Там накопились только египтяне, многие из них страстно жестикулировали. Все были явно напуганы, и наблюдавшему за ними немцу стало не по себе. Он вернулся в холл, тоже уселся возле своих чемоданов и стал ждать с вином человека, который знает, что ему угрожает опасность, но ничего не может сделать.

— Сегодня выступал президент, — сказал Ахмед. — Египет будет защищаться до последней капли крови, оказал он. Если понадобится, он сам будет драться на улицах Каира.

— Неужели дела обстоят так плохо?

— Чтобы покорить нашу страну, им придется уничтожить двадцать три миллиона египтян. Враги воображали, что стоит им только начать войну, и народ восстанет против правительства. Смешно! За исключением предателей, против империалистов все, начиная с коммунистов и кончая консерваторами. Многие — коммунисты и другие прогрессивно настроенные люди — с удвоенной энергией борются против всякой зависимости, навязанной извне. Здесь бессильны какие бы то ни было полицейские меры.

— «Полицейские меры», — с горечью повторил Петер.

— Да, — сказал Ахмед, — цивилизация сделала большие успехи: убийцы из-за угла выступают в роли блюстителей порядка. Чем мы провинились перед англичанами и французами? У себя дома мы взяли канал в свои руки, за это они сбрасывают на нас бомбы.

Муж той молодой женщины, что говорила по-немецки, снова в беспокойстве вышел на террасу, посмотрел на улицу и на небо. Отбоя не было, и выстрелы не прекращались.

— Одно ясно как день, — продолжал Ахмед, — это банда лицемеров и убийц. Притворяются блюстителями порядка — и сбрасывают бомбы и десанты. Вопят о защите Суэцкого канала- и блокируют его. Прикидываются защитниками закона — и убивают детей.

Ахмед пылал от ненависти и возмущения. Достаточно было посмотреть на него и сравнить с египтянами на улице, чтобы понять: все они думают и чувствуют одинаково. В них не было и признака пассивного отношения к войне, никто из них не хотел сидеть сложа руки и ждать, пока он будет уничтожен. Не было в них и показного геройства — стремления совершить подвид и умереть.

Эти люди сопротивлялись войне, они ее боялись многие из них, по словам Ахмеда, пользуясь свободным днем, отвезли своих жен и детей в деревню, — но при всем том, испытывая беспокойство и даже страх, они были смелы и отважны.

В Каире царили порядок и спокойствие. Трамваи, автобусы, тысячи автомобилей и такси ходили, как обычно. Магазины работали до наступления темноты, каирцы делали покупки, как в мирное время. В первые дни кризиса многие покупали больше, чем всегда, по успокоились, убедившись, что запасы возобновляются и товаров много. На улицах было оживленно, как прежде, только солдат стало больше да появились военные машины, патрули, окопы, а на крышах-зенитные орудия.

Вечером Петер снова сидел в темноте на балконе в квартире своих друзей. Внизу лежал черный Нил, за ним виднелась часть кварталов Каира. Свет мало где горел, на мосту Фуада и на шоссе на противоположном берегу мелькали красные огни стоп-сигналов, иногда вспыхивали фары. Но вот взревела сирена, и все огни вмиг погасли. Город, обычно залитый светом, послушно погрузился в темноту. Над скопищем домов, мерцая, простиралось небо, густо усеянное звездами. Порой падающая звезда яркой полосой прорезала небосвод. Кругом неподвижность, покой, тишина…

Ее нарушил гул самолетов. Опять тишина. Затем горизонт побагровел и вниз понеслось что-то похожее на чудовищно длинное, толстое, докрасна раскаленное бревно. Жидкая горючая масса предназначалась, наверно, для освещения земли. И снова зловещая тишина и мрак. Потом вблизи исторгнутого небом огня взорвались белые ракеты; они не погасли и не упали, а так и остались висеть в небе. Петер насчитал двадцать три штуки. Это были «фонари», известные ему по страшным ночам бомбардировок Берлина. А потом на горизонте вспыхнули огненные вулканы и гораздо позже раздался грохот взрывов, осветивших ночь. Петер огляделся. Судя но тому сколько времени прошло между вспышкой и звуком взрыва, бомбы упали примерно в тридцати километрах, но кругом стало так светло, что Петер без труда различил лица друзей, сидевших в комнате. Он посмотрел на часы: стрелки были отчетливо видны.

Кто-то откашлялся. Сердца всех сжимались от страха, горя, возмущения… Так вот что они, оказывается, называют охраной порядка! Бомбы, сброшенные на мирную страну, гигантские столбы огня, уничтожение в несколько секунд труда миллионов людей, убийство мирных жителей! И подумать только, что такие вещи еще возможны, что они происходят в наше время!

С начала войны прошла уже почти неделя. Рассказывали, что израильские войска начали наступление в Синайской пустыне, — этого никто точно не знал. Стало известно, что гибнут люди — мужчины, женщины, дети… Каждому, даже неспециалисту, было ясно, что у Египта слишком мало солдат и оружия, чтобы он мог долго сопротивляться трем агрессорам, даже если каждый взрослый египтянин погибнет в неравной борьбе. Если бы Исмаилия, находящаяся только в семидесяти километрах от Порт-Саида, попала в руки противника, то это открыло бы врагу путь через пустыню к Каиру.

Столица уподобилась мишени для стрельбы с воздуха, на которой стрелки демонстрируют свое мастерство. Они начинают с наружных кругов мишени, предоставляя зрителям гадать, когда придет очередь внутренних кругов и яблочка. Вечер за вечером падали бомбы на окраины Каира, все сильнее пылали пожары. Даже на следующее утро над горами пустыни стлался дым. Бомбы, по-видимому, попали в аэродром около Гелиополиса, в самолеты и склады с горючим. Сколько было разрушено домов, не сообщалось. Знакомый, живший в Гелиополисе, рассказал Петеру, что во время воздушного налета укрывался у себя дома за баррикадой из матрацев. Взрывная волна выдавила окна и двери, и осколки носились в воздухе. Бомбы должны были поразить стратегические цели и парализовать сопротивление населения. После аэродрома на очереди были большой железнодорожный мост и центральный вокзал. Смерть приближалась.

В шесть часов утра Петер поехал на центральный вокзал. Граждане западных государств эвакуировались уже несколько дней назад, так как их правительства знали о надвигающихся событиях. Граждане восточных стран остались. Теперь специальный поезд должен был доставить женщин и детей в Асуан, откуда они через Судан отправятся домой.

Вокзал был заполнен египтянами, главным образом женщинами и детьми. Среди мешков с вещами, потрепанных чемоданов и картонок, среди орущих детей и утешающих их матерей редко-редко можно было увидеть в толпе мужчину, явно провожающего жену и детей из города, подальше от опасности. «Ах, если бы вы, джентльмены и месье, которые развязываете войну, увидели спасающихся бегством женщин с детьми и не испытали бы при этом жалости, значит у вас вместо сердца камень или, быть может, бумага, на которой печатаются акции», — подумал Петер. Ему с трудом удалось пробраться к поезду — перрон был до отказа забит сидевшими и стоявшими людьми. В память врезалась молодая женщина вся в черном, с младенцем, завернутым в темное одеяло. Она не шевелясь сидела на корточках, из черного платка выглядывало миловидное лицо, неподвижное, с уставившимися в одну точку глазами. Она была настолько подавлена, что не замечала огромной мухи, давно сидевшей на уголке ее рта. Кто ее муж? Солдат? Где он? В пустыне? Жив ли он? Она смотрела перед собой невидящим взглядом и только изредка мигала. Это было единственное движение, которое заметил Петер, долго наблюдавший за ней.

Незабываемое впечатление произвела на него и девушка, которая привела свою мать на вокзал, спокойно и сердечно объяснила ей что-то, а затем начала прощаться. Мать и дочь долго стояли обнявшись. Мать была закутана в покрывало, на девушке была синяя форма освободительной армии. Эти два представителя разных поколений напомнили Петеру эпизод, рассказанный Ахмедом. В автобус вошли две девушки — бойцы освободительной армии. Молодой парень, типичный феллах, сказал, обращаясь к женщине в черном: «Видишь, мама, даже девушки вступили в армию. Ты ведь не хочешь, чтобы я сделал меньше, чем они». Мать ответила: «Нет, конечно нет. Но у врагов столько оружия, гораздо больше, чем у нас, и ты не сможешь защищаться». «Если у меня не будет ружья, я разорву врагов зубами!» — воскликнул феллах.

Рассказав это, Ахмед добавил:

— У моей старшей сестры три сына служили в армии. Один погиб. Я пошел к ней, чтобы утешить ее. Она держалась стойко и тихо сказала мне: «Он погиб за родину. Я знаю, мы победим, значит, он погиб не напрасно». И лишь потом расплакалась.

За холмом, в пустыне к востоку от Каира, в густом чаду взошло солнце. На небе громоздились тяжелые, темные тучи, все еще смешанные с дымом. Были вечера, когда пламя взрывов и пожаров долго застилало горизонт. Были дни, когда на фоне неба с рассвета и до темноты вздымались огромные столбы дыма, густого, черного, угрожающего… Были часы, когда казалось безразличным, возвещают сирены тревогу или отбой. Война днем и ночью висела над городом: стреляли зенитки, трещали пулеметы, в дневном небе взрывались вражеские самолеты. Машины противника не были видны — слишком высоко они летали, только появлялись и исчезали белые облачка разрывов зенитных снарядов. Но иногда высоко вверху вдруг появлялась вспышка сначала кроваво-красного, а затем — на мгновение — белого цвета — это в реактивный истребитель противника попал снаряд и разнес его на куски.

Накануне вечером английская радиостанция передала, что Исмаилия захвачена войсками ее величества.

Но еще до восхода солнца военные действия прекратились, и Исмаилия осталась в руках египтян.

Прекращение огня мало что изменило в Каире. Как и прежде, люди были полны решимости.

— Мы будем защищать наши города, каждую улицу, дом за домом, как русские на Волге, — еще накануне говорил какой-то ремесленник.

— Это ваше личное мнение? — спросил Петер.

И в ответ услышал:

— Спросите любого пешехода на улице — каждый скажет так же.

В первый день войны многие египтяне не верили что правительства Англии и Франции прикажут своим солдатам воевать даже против мирного населения. Но потом на многие города упали бомбы. Загремели взрывы. К небу поднялись столбы огня. Женщины и дети погибали от бомб. И эмоциональные, темпераментные египтяне восстали против агрессоров.

«Нас двадцать три миллиона человек! Каждый, кто в силах держать оружие в руках, готов умереть за свою страну. Враги могут истребить нас всех до одного, но Суэцкий канал им не достанется, Египет они не получат». Эти слова египетского писателя, произнесенные в первый день войны, выражали мнение всего парода.

Английский генерал, начавший военные действия у Суэцкого канала, заявил корреспонденту: «У египтян больше танков, чем мы предполагали». Но, по-видимому, дело не только в танках. Генерал натолкнулся на сопротивление египетского народа, и это главное. Нападающие ожидали, что завоевание Египта окажется совсем нетрудным делом, чем-то вроде прогулки на самолетах. Они воображали, что современной техникой и смертоносными бомбами запугают потомков фараонов, вызовут среди них панику и деморализуют, после чего под прикрытием танков и самолетов войска ее величества легким шагом с высоко поднятой головой прошагают от Суэцкого канала до Каира. Но вдруг на них посыпались колотушки.

Тем не менее будь Египет одинок, самое тяжелое ждало бы его еще впереди. Но к Египту со всех сторон потянулись дружеские руки. Сирия взорвала нефтепровод и объявила мобилизацию. Индия осудила нападение на Египет. Двести пятьдесят тысяч китайских добровольцев вызвались прийти ему на помощь. Но самый решительный шаг предпринял Советский Союз, заявив правительству Англии, что не допустит порабощения Египта. Египетская газета писала по поводу прекращения боев: «Страх перед русскими — начало мудрости».

В то утро, когда людям вновь улыбнулась мирная жизнь, Петер шел по улицам и смотрел вокруг. У входа в парк, рядом с технической школой, сидели на корточках трое мужчин в белых галабиях; молодой читал газету двум старикам, потом все трое стали обсуждать прочитанное. Чуть дальше, на обочине тротуара, беседовали двое полицейских в белой форме. Один из них сидел на велосипеде, правой ногой опершись на тротуар, левой — на педаль. В одной руке он держал большой букет красных роз, в другой — бутерброд. Он как раз откусил от бутерброда, когда его глаза встретились со взглядом Петера. Оба засмеялись, и белые зубы сверкнули на темном лице полицейского-велосипедиста с розами и хлебом в руках.

Дальше, перед лавкой зеленщика, рядом с повозкой, запряженной ослом, стоял феллах, очевидно из пригорода Каира. Он сгружал и относил в лавку умело уложенные заботливой рукой цветную капусту, морковь-каротель, свеклу, салат, искусно связанный в пучки, мешки с луком.

По улицам шли переполненные трамваи и автобусы, на подножках гроздьями висели люди, но никто не толкался и не ворчал; каждый имел право ехать, даже если мест как будто больше не было; двигались автомобили ярких окрасок, темные, с белой окантовкой такси, мотоциклы с колясками, низкие мопеды, повозки, запряженные лошадьми или ослами, велосипеды, а между ними сновали пешеходы, которым не терпелось перейти улицу.

У края тротуара сидел на корточках мальчик лет пятнадцати. Он вынимал из мешка маленькие очень сочные и вкусные лимоны, раскладывал их по величине в плоские корзины. Недалеко от него возле корзин с яйцами примостилась женщина, закутанная в длинный черный платок. Несколько мужчин в галабиях, сидя на корточках, степенно попивали кофе с молоком. Сквозь бурлящую толпу пробирался паренек, балансируя подносом, на котором стояло штук десять стаканов с тем же напитком. Шофер такси затормозил возле Петера и жестом предложил ему сесть в машину.

Двери магазинов были широко раскрыты, прилавки и витрины ломились от товаров. Чего здесь только не было: мясо и хлеб, апельсины, финики и бананы, самые разнообразные овощи, консервы в жестяных банках, вина и ликеры, водка и виски, сельтерская и пиво! У входа в сад, возле высокого белого дома, полускрытый зеленью, под пальмой сидел старик перед грудой розовых и красных роз и вязал их в букеты.

Наступила мирная жизнь.