Путешествие по арабским странам

Торговцы, попрошайки, контрабандисты

Прогуливаясь в районе порта, Петер все время чувствовал, что за ним неотступно следят. Гиды, торговцы, официанты кабачков, шоферы такси, ожидающие пассажиров, — все замечали его, затоваривали с ним, сигнализировали о его приближении! Ему казалось, что шепот бежит вдоль домов или, более того, что весть о его появлении переносится ветром по кустам.

Этот район, где по одной стороне улицы возвышалась стена набережной, а по другой — тянулись дома сильно отличался от аналогичных районов в других портовых городах мира. Сюда не доносились из трактиров громкие песни и крики, на улицах и в переулках не было видно пьяных и откровенных проституток. Здесь чип но выстроились в ряд закусочные с выставленными прямо на тротуары столиками, где подавали кофе, лимонад и пиво. Здесь над ухом иностранца иногда раздавался чей-то таинственный шепот и чьи-то руки протягивали ему порнографические открытки; здесь женщина, прежде чем войти в дверь самого обычного дома, бросали на иностранца призывный взгляд; дельцы всякого рода пытались всучить ему какой-нибудь товар; но ни на портовой улице, ни в узких, полутемных, нищих переулках ему ничто не угрожало. Только по вечерам здесь, наверное, было жутковато.

У портовых ворот номер шесть Петер встретил Махмуда. Тот шел с высоким стройным человеком в красной галабии, ниспадающей складками, подобно мантии арабского принца. Это был всего лишь гид, и он тут же заговорил с Петером, но отошел, как только Махмуд сделал ему знак рукой. Махмуд здесь, видимо, что-то значил.

— Я честный, — сказал он с берлинским акцентом, — я жду немецкий пароход.

Он пригласил Петера в свою лавку, находившуюся в одном из переулков, скорее похожую на небольшой склад. На полках громоздились портфели, сумки, седла чемоданы, фигурки верблюдов и другие безделушки в основном из верблюжьей кожи, которые матросы охотно покупали в качестве сувениров.

— Дешево, — расхваливал Махмуд свой товар по-немецки. — Люди смотрят здесь, идут в другой магазин возвращаются назад.

За лавкой он устроил себе нечто вроде кабинетики, там стоял письменный стол со стульями. Он пригласил туда Петера на чашечку кофе и показал ему свои богатства из кожи высшего сорта.

— Где вы научились говорить по-немецки? — Петера гораздо больше интересовал сам маленький шустрый торговец с темными блестящими глазами и провалом на месте одного зуба, чем его пестро раскрашенные кожаные верблюды.

Теперь Махмуд говорил по-английски, это ему все же было легче.

— Мой брат когда-то жил в Берлине.

— А по-английски?

— По-английски говорят многие, — ответил он просто. — Я еще знаю французский, норвежский, голландский[49].

Махмуд был младшим из шестерых детей в семье, и ген, его когда-то владел магазином, но теперь состарился. С шести до десяти лет мальчик посещал школу, но не научился ни читать, ни писать.

— Я ходил в порт смотреть.

Ему хотелось не только смотреть, но и торговать, и он начал продавать шнурки, галуны и прочую мелочь. Учитель не раз писал отцу: «Махмуд не ходит в школу».

Отец сердился, но ничто не помогало, тем более что мать заступалась за своего любимца. Она молча клала ему в карман немного денег. Наконец отец понял, что Махмуду нечего делать в школе. Так мальчик в десять лет стал профессиональным торговцем, не обремененным какими-либо иными обязанностями, и начал зарабатывать деньги.

Мать следила за ним с гордостью, а когда ему исполнилось семнадцать — с беспокойством.

— Что-то ты зачастил в рестораны, Махмуд, — сказала она как-то.

Юноша, нетерпеливый, непокорный, смотрел на нее вопросительно и молчал.

— Что ты там делаешь? — спросила мать.

— Сижу с друзьями.

— Знаю, а что делают твои друзья?

— Мы развлекаемся.

— Курите?

— Иногда курим.

Махмуд рассматривал лежавший на полу ковер со сложным арабским узором в темно-синих тонах.

— Табак? — спросила мать.

Махмуд резко вскинул голову:

— А что же еще?

— Слушай, Махмуд, — сказала мать, — тебе надо изменить образ жизни. Пора тебе жениться. Ты хочешь заботиться о жене… и о детях?

— Если жена мне понравится.

— Это уж предоставь нам, — ответила мать.

Она выбрала для сына четырнадцатилетнюю девочку[50], но Махмуд заупрямился.

— Хочу ее увидеть, — твердил он.

— Увидишь, когда поженитесь, — решила мать.

— Тогда я не женюсь, — настаивал Махмуд. — Я по крайней мере хочу быть уверенным, что у нее руки и ноги на месте.

— Можешь положиться на свою мать.

— Я хочу увидеть ее своими глазами.

Мать уступила, как уступала ему всегда, поговорила с матерью девушки, и Махмуд получил разрешение пойти в такое место, где мог хоть раз увидеть девушку. Руки и ноги у нее оказались на месте.

Встретились отцы. Согласно брачному договору отец Махмуда выплатил отцу невесты триста фунтов, а тот купил мебель для трехкомнатной квартиры за семьсот фунтов и много золотых браслетов и других украшений для дочери.

Шесть лет уже прошло после их свадьбы, у них было трое детей, и ждали четвертого.

Когда жена Махмуда родила своего первенца, ей еще не минуло шестнадцати лет.

— Не слишком ли рано? — спросил Петер.

— Нет! Теперь в брак могут вступать девушки не моложе шестнадцати лет и юноши не моложе восемнадцати, и этот возраст даже собираются повысить еще на два года. Зачем? Я очень люблю свою жену, и она меня тоже.

— А еще жена у вас есть? — поинтересовался Петер.

— Нет, — ответил Махмуд. — Нехорошо иметь двух жен[51]. Все женщины одинаковы, так уж лучше любить одну. Одна ночь здесь, другая там, к чему это? У моего дяди две жены, — закончил он неожиданно.

— И он счастлив?

— О да, у него большая торговля лесом, одних магазинов семь штук.

— А жены?

— Жены ладят между собой.

Жена Махмуда занималась хозяйством, его и ее сестры помогали ей. Она никогда не выходила на улицу одна. Раз в месяц муж отвозил ее к матери и позже заходил за ней. Она еще ни разу не была ни в концерте, ни в театре, ни в кино, во всяком случае после того как вышла замуж.

— Она ведь совсем не знает жизни, — сказал Петер.

— Нет, почему же, — возразил Махмуд. — До свадьбы она много видела.

— Но жизнь ведь меняется.

— Теперь она читает газеты и журналы, которые я ей приношу.

— У вас дочери есть?

— Две.

— И они будут потом вести такую же затворническую жизнь, как ваша жена?

— О, они до двенадцати лет могут посещать шкоту, и потом даже «Big college»[52], если будут хорошо учиться. Мы уж им накажем, чтобы они не делали ничего дурного. Но моя жена привыкла сидеть дома. У вас, кажется, многие женщины получают специальность?

— Да, — ответил Петер.

— Мой брат, — рассказывал Махмуд, — тоже учится и университете и видит леди, которые там учатся. Ему двадцать восемь лет, он холост, может быть, он женится на девушке из «Big college», которая не позволила себе ничего дурного. Это он жил в Берлине и научил меня говорить по-немецки.

Махмуд поднялся, снял с полки элегантный светло-желтый чемодан и хлопнул по нему рукой.

— Очень хорошая верблюжья кожа. И очень дешево Вам нравится?

— Ничего…

— Или вот верблюжье седло. Совсем дешево, только для вас! Всего лишь два с половиной фунта.

— О, это дорого, — сказал Петер, желая его спровоцировать.

— Вовсе не дорого, — заверил тот с самым просто душным видом, и только в самой глубине его глаз при таилась хитрость. — Мать учила меня: «Будь честен!» «Люди, которые делают со мной дела, все говорят: «Он честный, он египтянин, по нему будут судить о всех египтянах, о всей стране». Два с половиной фунта это седло. Самая дешевая цена.

— Скажите, Махмуд, у вас для всех покупателей одинаковые цены?

Это был щекотливый вопрос, и Махмуд ответил не сразу.

— Значит, нет, — решил Петер.

Тут Махмуд нашелся.

— Немцам я продаю дешевле, — заявил он по-рыцарски, — а американцам, когда они важничают, дороже, чем остальным.

— Так что цены все же разные?

— Но всегда честно. Обычно я знаю, что человек хочет купить.

— И тогда вы сразу немного набавляете?

Махмуд засмеялся.

— А как вы узнаёте, что человек собирается купить?

Махмуд усомнился, стоит ли ему раскрывать кое-какие из своих тайн, но победило желание казаться крупным коммерсантом, каким он бесспорно и был — ему принадлежали два магазина и плавучая лавка в порту. Он подошел к двери и «изобразил» приход покупателя.

— Вот входит человек, — сказал он и сделал широкий жест, — и окидывает взглядом весь товар, — видите, вот так, — и я сразу знаю: этот не собирается ничего покупать, пришел просто поглазеть. На него я не обращаю внимания. Или, если у меня есть настроение подразнить его, я громко произношу: «Полфунта — это слишком дешево». На самом деле вещь стоит три фунта. Тут уж он начинает приглядываться, и слово за словом разгорается торг. Но обычно покупатели, если их интересует какая-нибудь вещь, смотрят на нее чуть дольше чем на остальные. И тут уж я смекаю, в чем дело, и продаю им ее.

— А на какую вещь я смотрел чуть дольше?

Махмуд замялся и улыбнулся.

— Мне, значит, вы решили продать чемодан? — продолжал Петер, — Мне, правда, чемодан не нужен, но этот мне нравится.

— Как вам угодно, — сказал Махмуд великодушно, уселся на свое место и закурил.

— Гашиш? — спросил Петер, чтобы навести разговор на эту тему.

Махмуд отрицательно покачал головой и ухмыльнулся.

— А пробовали?

Он посмотрел на Петера и кивнул.

— Это случилось, когда мать сказала, что мне пора жениться. Мы тогда собрались с ребятами, знаете, как это бывает.

— Ну и как?

Ощущение очень приятное.

— Как после вина?

— Этого я не знаю.

— Никогда не пили?

— Нет. Но это, наверно, опаснее, чем алкоголь, — сказал Махмуд. — Один мой друг, когда накурится гашиша, ночью всё просыпается и громко смеется. Жена тогда тоже просыпается, слышит, как он смеется, и спрашивает: «Ты сошел с ума?» Опасно, опасно, — повторил он и покачал головой.

— А больше не пробовали? — спросил Петер как бы мимоходом.

— Нет. С тех пор как женился, ни разу.

— А как ваш друг употребляет это? — Петер сознательно избегал произносить название наркотика.

— Он развертывает сигарету, кладет кусочек в табак, опять свертывает и курит. Нужно сначала хорошо поесть, закусить обед фруктами, сладостями, разными деликатесами и курить только дома, одному или с близкими друзьями. Иначе — двадцать пять лет тюрьмы.

— Контрабанда?

Он кивнул.

— А дорого стоит?

— Кажется, — сказал он нерешительно, — около полутора фунтов за кусочек величиной с ноготь большого пальца.

Они разговорились, никто им не мешал, и Петер решил спросить, много ли у Махмуда друзей.

— Много, но не деловых. Друг — это не тот, кого я угощаю хорошим обедом, чтобы потом заключить с ним сделку. С друзьями я живу одной жизнью, их заботы — мои заботы. Если у меня назначено десять деловых встреч, а мой друг заболел, я первым делом спешу к нему и спрашиваю, чем могу помочь. А если у него нет денег, я сую ему в карман несколько фунтов или сигареты, чтобы он чувствовал себя человеком и чтобы ему жилось не хуже, чем мне.

— Друзья, мне кажется, значат здесь часто больше, чем женщины, — сказал Петер.

— Женщина и друг — это разные вещи. До женитьбы я дружил только с ребятами. У нас юноши и мужчины часто ходят под руку или взявшись за руки. За иностранцами я этого не замечаю.

— Да, это нигде не принято, — подтвердил Петер.

Махмуд снова ударил рукой по красивому чемодану и назвал прежнюю цену.

— Я, правда, честный, — произнес он, будто хотел сказать: «Я — исключение в прекрасном порту Александрия».

В скором поезде, отправлявшемся из Александрии, был пульмановский вагон, прицепленный непосредственно к локомотиву. Это длинный вагон с кондиционированным воздухом, с широкими, очень мягкими креслами в белых чехлах, с откидными спинками. Проводник посадил Петера около окна.

Кто-то постучал в окно: предлагали пачку сигарет.

В вагоне было сорок мест. Часть из них была занята, исключительно мужчинами.

В окно снова постучали: на этот раз предлагали плитку шоколада.

Явился проводник и повернул свободное кресло перед Петером сиденьем к пассажиру.

Снова стук в окно: газеты. Торговцы продолжали идти один за другим. Когда поезд тронулся, кто-то постучал снаружи в последний раз, тревожно, будто предостерегая от невосполнимого ущерба, но столь упорно навязываемая плитка шоколада, так и осталась в руках разочарованного владельца.

Начинался вечер. Петер довольно поздно пообедал в ресторане гостиницы. На накрытых белыми скатертями столах стояли вазы с цветами, внизу виднелись скамеечки для ног, обтянутые плюшем. Рядом с Петером за двойным столиком расположились английские туристки, принадлежавшие, по-видимому, к среднему сословию. Женщина лет сорока с подколотыми косами, с пышным бюстом, который не мог поднять никакой бюстгальтер, была затянута в синий с белым искусственный шелк. Ее дочь, малокровная девица, словно изнемогающая от голода и жажды, была одета в платье такой же расцветки; наряд дополняла нитка жемчуга на плоской груди. Рядом с ней сидела зрелая дама, по-видимому всем сердцем преданная своему покойному мужу, — у нее на пальцах было два обручальных кольца, что, впрочем, не мешало ей носить платье с глубоким декольте и золотые серьги и ярко мазать. губы. Ей не уступала ее соседка, замужняя женщина. Розовая батистовая блузка и перекинутая через спинку стула розовато-серая шерстяная кофточка были призваны оттенять ее волосы цвета тициановой меди; подведенные темным глаза — смягчать ее крупный нос; низкий вырез — открывать обольстительный бюст. Компанию довершала полная седая женщина в очках с руками ядовито-красного цвета, одетая в белую спортивную блузу. За этим же столом сидела супружеская пара, она — в платье из клетчатой шотландки, он — в темном костюме, оба очень простые, казавшиеся здесь существами из иного мира. Это были египтяне. Можно было лишь догадываться, как попали в общество англичанок эти люди, совсем не походившие на них ни манерой держать себя, ни внешним видом. Может быть, муж одной из англичанок поддерживал деловые связи с египтянином. Разглядывая своих соседей, Петер вспомнил слова одного европейца-колонизатора, который уже очень давно жил в Александрии: «Теперь тут больше нечего делать. Тридцать лет назад, когда я проходил по тротуару, любой египтянин, даже хорошо одетый, обязан был сойти на мостовую».

Поезд шел в глубь Дельты, по направлению к Дайру. Накануне вечером Петер на прощание прошелся по набережной. Перед ним раскинулась темная гладь древнего залива Фарос. Вдалеке мигали красные и зеленые огни сигнальных бакенов, расположенных на равных расстояниях друг от друга. Из-за высокого гранитного парапета, сквозь лай автомобильных гудков доносился грохот моря.

Петер зашел в одно из кафе на сваях, возвышавшихся над водой. Сезон закончился, заведение было почти пусто, но окна были еще открыты, и в них врывался шум волн. Вокруг простирались только море и небо над ним.

Под вечер Петер отправился на главную торговую улицу, о которой кто-то сказал ему: «Там большинство магазинов принадлежит иностранцам». В одном месте между домами был разрыв, напоминающий пустое место в ряду зубов; здесь начиналась длинная каменная лестница, которая вела к невидимой цели. Следом за женщиной, закутанной в черное, и мужчиной Петер поднялся по лестнице, оставив позади мелькание автомобилей. Она заканчивалась в переулке шириной не более метра, с обеих сторон зажатом маленькими старыми домишками. Пахло ослами. Двое ребятишек играли в полутьме. Один из переулков пересекали цветные бумажные гирлянды; молодые супруги в сопровождении друзей и родственников в ярких платьях весело возвращались домой после свадьбы.

Побродив немного, Петер вышел к главному вокзалу. На площади уличные торговцы разложили на тротуарах свои скудные сокровища, как на улице 26 Июля в Каире. Примыкающий к вокзалу квартал состоял из одной широкой, главной улицы и отходящих от нее бесчисленных переулков. Вдоль главной улицы тянулись роскошные магазины. В переулках, в тесных полуподвалах домов, при скудном свете работали ремесленники. Улочки кишели людьми. Одни торговали — что-то продавали, что-то покупали, другие сидели без дела или, изнемогая от голода, просили милостыню. Нищие не вы прашивали подаяния жалобным голосом, а чуть ли не требовали его.

«Благочестив тог, — учит Коран, — кто с любовью раздает свое имущество родственникам, сиротам, бездомным, странникам, просящим».

Поезд мчался сквозь ночь. Петер вытащил пачку газет за последние дни, которые он успел только бегло просмотреть. Теперь у него было время их прочитать. Иностранный корреспондент западного телеграфного агентства ежедневно помещал десятки коротких сообщений, касающихся большой политики. Но что происходило за кулисами, куда непосвященный не имел доступа или мог заглянуть лишь случайно?

«День за днем. Большие кинотеатры все чаще осаждаются толпами малолетних. Это дети в возрасте от пяти до десяти лет и даже моложе. Оборванные и грязные, они преграждают взрослым путь в надежде продать им какую-нибудь мелочь, чаще всего — палочки из китового уса для воротничков. Некоторые из несчастных малышей порой осмеливаются с трогательной мольбой схватить взрослого за руку. Изо всех сил стараются они избежать жестокого наказания, которое им грозит, если они не принесут нескольких пиастров тем презренным, что эксплуатируют их, часто — собственным родителям».

Петер листал дальше.

Несколько дней тому назад по обвинению в контрабандном ввозе наркотиков были арестованы «король опиума» и его банда из четырех человек. «Король», Мабрук Абдаллах Мабрук, ездил в пульмановском вагоне в Суэц и закупал там гашиш. При обыске у него было найдено два с половиной килограмма гашиша на тысячу египетских фунтов. Главарь другой банды из четырех человек — Каравана — прятал сорок шесть пакетов гашиша.

Петер продолжал листать газеты.

Торговец медикаментами в Каире приговорен к году тюрьмы и к денежному штрафу в пятьсот фунтов. Он отказался продать аптекарю какое-то лекарство, хотя оно у него имелось.

Что скрывалось за этим?

Известно, что некоторые лекарства, ввозившиеся из Англии и Франции, с начала суэцкого кризиса перестали поступать. Петеру рассказали, что с конца июля и Александрию не прибыл ни один французский пароход. Тогда египетские власти стали поощрять закупку равноценных медикаментов в других странах, но натолкнулись на сопротивление торговцев и аптекарей, связанных с английскими и французскими фирмами. Истине вопреки те утверждали, будто прежние медикаменты лучше. Они не покупали новых лекарств и не желали трогать старые запасы. Поползли тревожные слухи… Беспокойство переросло в страх. «У нас кончились лекарства. Когда это наконец прекратится?»

Все это делалось с целью создать панику. Приговор суда напомнил, что холодная война против Египта продолжается и даже переносится в такие области, где угрожает здоровью людей.