Путешествие по арабским странам

На бирже

Над колоннами у входа было высечено слово «биржа», справа — по-арабски, слева — по-французски. Умные часы, висевшие на здании, свидетельствовали о том, что происходящие здесь события отстали от времени; часы показывали восемь часов десять минут, хотя было уже около двенадцати. Если стать спиной ко входу, за прямоугольной площадью видно было море.

Петер вошел в здание биржи. Тотчас же до него донесся беспорядочный шум голосов. Биржу лихорадило.

Президент биржи вместо приветствия сказал:

— Вам повезло, на бирже оживление.

Биржа помещалась в высоком зале, разделенном широким проходом на биржу договоров, заключаемых на продажу хлопка, и на биржу акций. Обе они походили на небольшие амфитеатры, где бои происходили почему-то на ярусах, а на арене сидели лишь двое молчаливых мужчин и что-то записывали: возможно, имена тех, кто погиб и кто остался в живых, — определить это было не так просто. Механизм биржевой игры тоже требовал длительного изучения. Но что бросалось в глаза даже непосвященному, так это горячий темперамент действующих лиц. Многие, быть может половина из ста пятидесяти мужчин, сняли пиджаки и суетились на ярусах в одних рубашках. Одни, казалось, изображали легкоатлетов — они, словно одержимые, мчались наперегонки к телефону. Другие занимались упражнениями для голоса, выкрикивая все время одно и то же слово, но, видимо, так и не преуспели в дикции, ибо непосвященному зрителю, вроде Петера, слышались только нечленораздельные звуки. Большинство, очевидно, изображало маски. Как бы они ни кричали, лица их оставались неподвижными, глаза холодными и безучастными, рот широко открытым, и только голос и жесты выдавали бушевавшие в их душе страсти.

Человек лет тридцати с лицом без морщин, в белой рубашке с шелковым галстуком кричал, например, так громко, будто выступал в качестве герольда какого-то короля. На нем были брюки темно-синего цвета, то есть цвета бус, защищающих от дурного глаза.

Такой цвет брюк, видимо, был призван охранять задний карман, в котором находился бумажник, но и данном случае и он, очевидно, был бессилен. Человек кричал все громче, но никто не подал ему реплики.

Поблизости стоял другой человек, лет сорока, тоже без пиджака. Его круглую голову едва покрывали редкие волосы. Лицо его от крика так налилось кровью, что казалось, его вот-вот хватит удар.

Петер обратил внимание на мужчину в пиджаке с очками на носу, который спокойно стоял среди общего гама, дожидаясь своей реплики. Суфлер, очевидно, забыл о нем.

На самом верху, почти под потолком, вдоль стены тянулась узкая галерея. Там стояли два наблюдателя: один — ведавший хлопковой биржей, другой — биржей акций. Перед ними находились длинные доски, на которые они заносили буквы или цифры, сообщаемые им из зала по телефону. Они-то, конечно, шли в ногу со временем: у служащего, находившегося в зале, на шее висел микрофон, у служащего на галерее были микрофон и наушники.

Человек на галерее, нависшей над хлопковой биржей, рядом со словом «январь» написал ряд цифр, где первым стояло число 110,10, а последним — 113,10.

— Там теперь застой, — сказал президент, пользовавшийся, как и подобает режиссеру амфитеатра, всеобщим уважением. — В течение дня цены не должны возрастать или падать больше, чем на три доллара. Так решило правительство.

— Доллары у вас? — удивился Петер.

— Египетские доллары, — пояснил президент. — Пять долларов составляют египетский фунт.

В этот момент по ярусам будто прошел электрический ток. Все начали кричать, широко разевая рты, размахивая руками, перегибаясь через перила. Лица покрылись потом.

— Что случилось? — спросил Петер.

Президент показал на доску. Там в рубрике «январь» появилось число 112,75. Цена упала больше, чем на четверть доллара. Вопли усилились. Теперь человек на галерее написал на доске 113,10. Крики возобновились с новой силой. Президент спокойно стоял рядом с гостем, очень уверенный в себе, невозмутимый, даже какой-то домашний… И вдруг он тоже закричал.

Дело в том, что на противоположной стороне амфитеатра кто-то предложил сделку на март. Президент выкрикнул встречное предложение. Лицо его не изменилось, только широко раскрылся рот, и из него вылетели резкие звуки. Потом он совершенно спокойно произнес:

— Этого я жду уже давно, — и улыбнулся. Внезапно лицо его снова напряглось, и он выкрикнул несколько раз подряд: «Контракт на март! Контракт на март! Контракт на март!»

— Цены как будто растут, — осторожно заметил Петер.

— Да, — сказал президент, — благодаря суэцким событиям все настроены оптимистично.

Рядом, на бирже акций, тоже разыгрывался импровизированный спектакль. Рубашки некоторых действующих лиц были мокрыми от пота. Голоса охрипли. Подойдя ближе, Петер обратил внимание на стройного человека лет тридцати с холодными глазами и здоровенной глоткой, который, не переставая, взывал: «Banque du Caire! Banque du Caire! Banque du Caire!»[45]. Другие, заглушая его, кричали что-то свое, человек, не обращая на них внимания, рвался на авансцену. Он перелез через ограду, пробрался в нижний ярус и, перегнувшись через перила, огласил комнату выкриками: Вanque du Caire!» Никто не реагировал. В конце концов человек устал и замолчал. На смену ему пришел другой, который без передышки восклицал: «Alexandria Water!»[46].

— Эти акции колеблются, — крикнул президент Пе-н-ру, — потому что в них участвует правительство.

Появился новый мотив:

— Copper, Anglo-Egyptian! [47]

Под аккомпанемент криков, раздававшихся с ярусов, президент комментировал события на бирже:

— В июле, до начала суэцкого кризиса, эти акции стоили 420, затем упали до 320, а теперь, к концу октября, снова поднялись до 418.

Он кивнул, улыбнулся спокойно и уверенно и прокричал Петеру на ухо то, что думали все:

— Впечатление такое, что угроза войны миновала.

Слуга директора фирмы по экспорту хлопка своим приятным глухим голосом с подчеркнутой скромностью произнес по-немецки несколько фраз. По его непринужденно величественной манере держаться было видно, как он горд собой: все ругают англичан, но говорят на их языке. Все любят немцев, но по-немецки говорит только он. Он научился языку в двадцатых годах, когда служил мальчиком у одного немца, теперь же его короткие густые волосы уже поседели.

Слуга поставил чашки с кахва масбут на круглый стол в кабинете директора, который пригласил Петера посетить фирму и с чисто египетской любезностью выразил готовность ответить на его вопросы. В Египте Петер на каждом шагу встречал слово «Миср», означающее «Египет»: прядильня и ткацкая «Миср», банк — Миср», авиационная линия «Миср», страховая фирма Миср», судоходство и искусственный шелк, типография и нефть, театр и кино, фармацевтическая промышленность и рудники, каменоломни, литейное производство, рыбный промысел, цемент — все «Миср».

Что же такое «Миср»? Гигантская монополия, господствующая в промышленности Египта?

Директор показал Петеру отпечатанный типографским способом список:

— Вот, например, названия фирм, экспортирующих из Египта хлопок. Понимаете: они закупают египетский хлопок у феллахов и вывозят его за границу. Они хотят покупать как можно дешевле, а продавать как можно дороже. Ясно?

— Ясно.

— От цены, которую они платят за хлопок, зависит жизненный уровень наших феллахов. Это ясно?

— Ясно, конечно.

— Они, естественно, стараются платить как можно меньше. Это понятно?

— Понятно, как каждый капиталист.

Директор насторожился.

— Принцип извлечения прибыли действует одинаково при любой экономической системе, — сказал он.

Петер засмеялся.

— Только не принцип распределения прибыли, — заметил он как бы между прочим, чтобы не отвлекать директора. — Но, извините, мы уклонились от темы. Что вы хотели этим сказать?

Директор показал на список и начал перечислять названия фирм, приговаривая:

— Итальянская фирма, греческая, израильская, французская…

Из пятидесяти фирм только три или четыре оказались египетскими.

— Это одна из наших важнейших проблем, — сказал директор. — Иностранцы наживаются на феллахах. Пока это так, мы в отношении экспорта хлопка остаемся колонией, даже если на нашей территории нет ни одного иностранного солдата. Ясно?

— Это верно, — согласился Петер. — И как же вы или «Миср» боретесь с этим?

— «Миср» был основан после второй мировой войны, тогда это был только банк[48]. В то время в нем участвовал английский капитал. Теперь это чисто египетская компания. Иностранцы не раз пытались приобрести в ней влияние через подставных лиц — египтян, но безуспешно. С тех пор «Миср» проник во многие отрасли хозяйства, в которых прежде господствовали иностранцы, или создал новые, такие, как кинопромышленность или авиация. Понимаете? Хозяйство Египта должно стать египетским. Иначе говоря, Египет должен принадлежать египтянам и в экономическом отношении.

— Понимаю. И «Миср» теперь тоже закупает хлопок у феллахов?

— Да.

— По дешевке?

— Мы вынуждены, конечно, считаться с конкуренцией.

— В таком случае жизненный уровень феллахов теперь зависит от «Мисра»?

— В какой-то степени да. Но не думайте, что феллахи попали в колониальную зависимость от «Мисра». Вся политика нашего правительства направлена на повышение жизненного уровня населения.

— А правительство может влиять на «Миср»?

— Правительство номинально участвует в предприятиях «Мисра». Директор компании утверждается правительством.

— Я читал, что «Миср» предоставляет правительству кредиты.

— Да, но, когда газеты пишут, что правительство потребует кредитов на такую-то сумму, это значит, что дирекция уже обсудила и утвердила заем. «Миср» тесно сотрудничает с правительством, и цель у них одна: независимость Египта и улучшение жизненных условий..

Директор взял со стола большую книгу в коричневом переплете.

— Я сообщу вам только несколько фактов, — сказал он — В тысяча восемьсот девяносто седьмом году в Египте было девять миллионов семьсот тысяч населения, а национальный доход составлял сто восемьдесят миллионов фунтов. В тысяча девятьсот пятьдесят втором году, в год революции, у нас был двадцать один миллион населения, при национальном доходе, в пересчете на золотой курс тысяча восемьсот девяносто седьмого года, в двести пятьдесят миллионов фунтов. Таким образом, в тысяча восемьсот девяносто седьмом году на душу населения приходился доход в восемнадцать с половиной фунтов, а в тысяча девятьсот пятьдесят втором году — меньше двенадцати фунтов. За полстолетия жизненный уровень понизился больше чем на одну треть. Вот вам результат английского господства в цифрах.

— Ужасно! — Петер действительно был поражен.

— Население росло, — продолжал директор, — а для развития страны практически ничего не делалось. Таково наследие, полученное революцией.

Директор полистал какие-то бумаги.

— Вот данные, которые вас заинтересуют. Несколько лет назад продукция нашей промышленности составляла только три процента промышленной продукции Западной Германии. За первые два года после революции выпуск продукции возрос на сорок процентов.

Он полистал еще.

— Да, вот: предприятия с числом рабочих и служащих меньше десяти составляли свыше четырех пятых всех промышленных и ремесленных предприятий.

Он положил руку на свои бумаги.

— Иностранные колонизаторы, конечно, не заинтересованы в развитии нашей промышленности. Наоборот, им выгоднее тормозить ее рост или препятствовать ему, ибо они хотят сами поставлять нам промышленную продукцию.

Он помолчал.

— А сведения о заработной плате у вас есть? — спросил Петер.

Директор снова порылся в бумагах.

— Пожалуйста. Данные о предприятиях с десятью рабочими и больше. Раньше заработная плата составляла два с половиной фунта в неделю. За первые два года после революции она возросла на восемнадцать процентов.

— А как обстоит дело в сельском хозяйстве?

— Земля у нас очень плодородная. Но сельское хозяйство настолько отстало, что урожайность кукурузы, например, в два раза ниже, чем в Голландии. Мы, конечно, принимаем меры: улучшаем качество семян, наладили производство искусственных удобрений у себя и ввозим из Германской Демократической Республики сульфат аммония.

Он посмотрел на Петера.

— Вы можете быть довольны, — сказал египтянин улыбаясь. — Мы ценим ваш сульфат, а вы за него получаете наш прекрасный хлопок.

Петер тоже улыбнулся.

— Ваши люди проявили себя здесь как хорошие специалисты, а главное — как добрые друзья Египта. Мы этого никогда не забудем.

Петер произнес несколько вежливых слов, какие принято говорить в таких случаях.

— А что вы еще делаете или собираетесь делать? Многое. Мы, например, хотим добиться, чтобы коров не использовали в качестве тягловой силы, тогда они будут давать больше молока. Для этого нужны машины. Мы хотим улучшить рыболовство. Пока мы ежегодно закупаем за границей шестнадцать тысяч тонн рыбы, хотя могли бы вылавливать достаточно рыбы в Средиземном и Красном морях и в Ниле. Мы хотим разрабатывать полезные ископаемые: олово, вольфрам, свинец, цинк, хром… Мы заключили договор на строительство сталелитейного завода с западногерманской фирмой «Демаг». И наконец мы собираемся построить огромную плотину у Асуана. Она обеспечит наше сельское хозяйство водой в достаточном количестве в течение всего года и даст возможность отвоевать у пустыни новые земли. Но проект еще вызывает много споров. Некоторые говорят, что строительство Асуанской плотины продлится слишком долго, что египтяне хотят скорее начать жить лучше, поэтому выгоднее строить фабрики. Как видите, у нас много животрепещущих проблем; чтобы разрешить их, нужны силы и вера в будущее. У нас есть и то, и другое. Но нужны еще мирная обстановка и время.

— А какова цель?

— Уничтожить колониализм и голод!